- Это... это... Ну, как вам объяснить... Это - поцелуй! Так мы выражаем любовь...
Гоэмон тут же извлек знакомый мне рулон туалетной бумаги и размашисто написал: "Самцы и самки в знак любви кусаются".
Кисако, сверкнув глазами, застонала и сжала кулаки.
"Ну хватит, - подумал я, - придется прибегнуть к крайней мере".
- Кисако, дорогая! - взмолился я, хватая ее за руки. - Прошу тебя, минуту терпения! Возьми что-нибудь тяжелое и дай мне хорошенько по голове!
- Да я ему сейчас всю башку расколю! - взревела Кисако. - Как он смеет...
- Пойми, бить его совершенно бессмысленно. Он же продукт моего сна! Ну, умоляю тебя, стукни меня хорошенько!..
Откуда-то доносился тяжелый металлический грохот. Сначала я подумал - в голове стучит. Прислушался. Нет, это был стук парового молота, вбивающего в землю стальную сваю.
Ну, опять началось!
Олимпиада давным-давно кончилась, а дороги все еще ремонтируют... Впрочем, нет, грохот доносится из котлована - неподалеку прокладывают новую линию метро.
К ударам парового молота прибавился оглушительный низкий хриплый вой сопляк с верхнего этажа крутил "Модерн джаз" на самодельной стереорадиоле. Вот сволочь, ведь каждый вечер запускает! Да еще на полную мощность. Знает, что звукоизоляция в нашем доме ни к черту...
Подумав об этом, я открыл глаза. Я лежал в углу кухни, уткнувшись головой в дверной косяк. Кисако сидела рядом и напряженно смотрела на меня.
Я лихорадочно огляделся.
Его не было!
- Спасибо, дорогая! - сказал я, поглаживая раскалывавшийся от боли затылок. - Ты меня спасла. Я наконец проснулся... Видишь, я был прав - это был сон. А теперь чудовище исчезло.
- Как бы не так! - ответила Кисако довольно сухо. - Сидит в комнате и жрет наш ужин, все, что я приготовила. Да еще вместе с посудой.
Вскочив как ужаленный, я заглянул в комнату. Кисако ничего не выдумала: он с задумчивым видом доедал маленький пластмассовый чайничек для соевого соуса.
Я совершенно скис.
- Значит... он... не сон...
- Что ты заладил - сон, сон! Ты вообще-то соображаешь что-нибудь? Кто он такой? Кем тебе приходится? Зачем ты притащил этого отвратительного человека, этого невежу, эту бесцеремонную, нахальную свинью?
- Не знаю, не знаю! Ничего не понимаю... Я встретился с ним совсем недавно, в Иокогаме... Если только это не сон...
- Хватит с меня! - закричала Кисако. - Только попробуй, скажи еще раз про сон, я тебя ущипну!
- Понимаешь, он иностранец, очень странный иностранец... Подражает японцам, но как-то чудно... Окликнул меня на улице, сказал, что будет у меня жить...
- А-а, вот в чем дело! - в ее голосе послышались зловещие нотки, она засучила рукава. - Все ясно. У тебя слабость к иностранцам, и ты бессовестно врал, когда отрицал это. А сам знай себе кланяешься им в ножки и ловишь каждое их слово! Да как ты смел издеваться над женщинами, попрекать нас, будто мы без ума от всего заграничного?!
- Да нет же!
Мы почти кричали - из-за парового молота и стереофонической радиолы ничего не было слышно.
- Что - нет?! - Кисако уже вопила изо всех сил. - Подцепил какого-то иностранца, неизвестно из какой страны, бродягу, прохвоста и привел к себе жить!
- Нет, да нет же, он сам!..
- Что за шум? - Гоэмон высунул голову из двери и окинул взглядом нашу кухню. - Какая есть, быть шумная страна Япония!
- Да как ты смеешь! - взревел я: нервы у меня в конце концов не выдержали. - А ну катись отсюда ко всем чертям! И можешь думать про Японию что угодно, мне плевать! Можешь даже науськать свое правительство, чтобы оно объявило нам войну! Кому говорят - выматывайся! Не то позвоню в полицию, тебя быстренько препроводят в ваше консульство и вылетишь из Японии в двадцать четыре часа!
От несмолкаемого грохота и злости я совсем потерял голову и, бросившись к телефону, набрал номер полиции.
Но... что-то случилось с аппаратом. Диск крутился совершенно бесшумно.
Наверно, уши заложило. Я помотал головой - никакого эффекта. Посмотрел на Кисако. Лицо у нее было растерянное. Зажав уши руками, она тоже трясла головой.
Ее губы шевелились. Что она говорит? Я ничего не слышал.
Исчез не только голос Кисако, исчез стук парового молота, исчез вой джаза. Я слышал только, как звенит у меня в ушах.
Лишь впоследствии я понял, что этот маленький эпизод был прелюдией к цепи событий, потрясших Японию и не только Японию.
Но тогда я об этом не думал.
Сначала я даже не очень удивился. Бывает же так - зевнешь, и вдруг на секунду закладывает уши. Наверное, и сейчас нечто в этом роде. Я лишь сильнее прижал к уху телефонную трубку.
Но...
Из чрева холодной пластмассовой трубки не доносилось никаких гудков ни длинных, ни коротких.
Отняв ее от уха, я подул в дырочки, потряс головой.
Молчание.
Повернулся и чуть не столкнулся лбом с Кисако. Она стояла за моей спиной, и губы у нее двигались вовсю, вероятно, она кричала.
- Кисако, что с тобой? - заорал я, но не услышал звука собственного голоса.
Прошло секунд тридцать, прежде чем я это осознал. Как известно, если человек глохнет и перестает воспринимать внешние звуки, свой голос он продолжает слышать. Колебания собственных голосовых связок поступают в нервные центры не только через барабанные перепонки, но и по зрительно-слуховому нерву. И тем не менее...
Я не слышал собственного голоса!
И тут меня охватила страшная тревога. Мне стало жутко.
Неужели в результате выходок этого подлого Гоэмона у меня вышел из строя весь слуховой аппарат?!
Побелев как полотно, я стоял в полном оцепенении. А Кисако, широко разевая рот, продолжала "кричать". Потом начала размахивать руками. На ее глазах блестели слезы.