— Это твоя комната, — сказала она.
Он кивнул и подмигнул ей:
— Скажу тебе по секрету, она самая удобная из всех в храме. — Он раскрыл сундук, стоявший у кровати, и достал оттуда огромную подушку. Ткань на ней была украшена узором, другим, но тоже очень красивым. Он положил подушку на кровать и подбил ее. — Я устроюсь в какой-нибудь другой комнате. В это время года в Дакариаре почти не болеют, и у нас сейчас никто не живет.
— Но я не могу лишать тебя комнаты, — возразила она.
— Не ты лишаешь меня, — он улыбнулся в ответ. — Я уступаю ее тебе. Может, ты хочешь, чтобы было посветлее?
Ей не хотелось ничего, только бы заползти в постель и хоть немножко поспать. Она прислонила свой меч к стене, но так, чтобы можно было сразу до него дотянуться в случае необходимости. Затем села на скамейку и стянула сапоги.
Лико наблюдал за ней.
— Я принесу тебе кувшин с напитком. Ты очень устала, это видно. Вода богов изгонит твою усталость.
— А изгонит ли она мое смятение? — тихо спросила она, сама себе удивляясь. Она смотрела на мужчину, стоявшего в комнате напротив нее. Он моложе ее, лицо совсем еще гладкое, волосы не тронуты сединой. Но он так великодушен, и что-то в нем было такое, что она поверила ему. Кажется, она давно уже никому не верила.
— Твоя душа встревожена, — мягко произнес Лико.
Она прислонилась спиной к стене и вздохнула.
— Я не знаю, что происходит, — призналась она, обнаружив, что ей легко говорить со жрецом. — Я не знаю, что замышляет мой сын. Я не знаю, действует ли он по своей воле или колдун завладел его душой. — Она посмотрела на свои руки и стала разминать негнущиеся пальцы. — Я ненавижу его всем сердцем за то, что он сделал со своим братом, — сдержанно произнесла она, — но и люблю его тоже. Как такое возможно?
Лико ничего не сказал, но продолжал слушать, и она вдруг поняла, что не может остановиться.
— Я хочу убить его за все то, что он сделал, но не знаю, смогу ли.
Она наклонилась, положила локти на колени, а подбородок на ладони. Закрыла глаза, и лица всплыли в ее памяти — Кимона, и Кириги, и Кела — такими, какими она запомнила их лучше всего.
Сердце в ее груди застыло безжизненным камнем.
— Я не знаю, что происходит, — повторила она. — Я не знаю, что я делаю.
Лико опустился перед ней на колени. Он наклонил голову и улыбнулся, когда она встретилась с ним взглядом.
— Слушай свою душу, женщина. — Его тихий голос звучал утешающе, рука опустилась ей на колено. — Она подскажет тебе, что делать, когда настанет время.
— Ты не видел Соушейн, — продолжала она. — Я собирала тела…
— Когда настанет время, — снова сказал он, — ты будешь знать, что делать. Ты — мать Кела. Ни один сын не способен забыть ту, что дала ему жизнь.
Он медленно встал, сжав ее руку, поднял ее на ноги и указал на постель.
— А теперь — отдыхай. Я принесу тебе воды.
— Но мне уже не хочется пить, — произнесла она, начав расстегивать тунику.
— Все равно попей. Она не избавит тебя от смятения, но, когда она облегчит твои боли, возможно, многое для тебя прояснится.
Он оставил ее одну; она прислушивалась к тому, как затихали его шаги в коридоре. Он был добр к ней, напомнила себе она, поэтому решила выпить воду и не обижать его. В каждом городе или деревне есть свои поверья. Но жрецы, не имевшие божества? Это не поддавалось ее разумению.
Когда Лико вернулся, она была уже голая, под простынями. Он поставил кувшин и чашу на маленькую подставку и налил ей воды. Со словами благодарности она взяла из его рук чашу и осушила, после чего вернула ее.
— Ты так и не спросил, как меня зовут, — вырвалось у нее наконец.
Он подоткнул ей верхнюю простыню до самого подбородка.
— Это не важно, — ответил он. — Ты пришла с добрыми намерениями, чтобы предупредить о своем сыне. — Он придвинул к ней ее меч.
Она закусила губу:
— Нет, я пришла, чтоб найти его.
Лико склонился над лампой, готовый загасить ее. Но прежде чем сделать это, он помедлил, успев ей подмигнуть.
— Но ведь ты сперва предупредила нас. Видишь? Как я и говорил. — Он задул лампу, и в комнате стало темно. — Когда настанет время, ты узнаешь, что должно будет сделать.
Она услышала, что он повернулся к выходу, хотя и не видела его.
— Меня зовут Самидар, — тихо шепнула она, — хотя большинство людей называют меня Стужей.
Она не знала, услышал ли он ее.
Тоскливое чувство одиночества исподволь овладевало ею, пока она лежала в темноте, вслушиваясь в малейшие шорохи, способные нарушить тишину. Но постепенно мягкость тюфяка и прохлада простыней притупили ее чувства и стали уносить в царство сна. Она повернулась на бок и слушала отдаленный, приглушенный стук своего сердца. Влага выступила в уголках ее глаз, повисла на ресницах.
Последняя мысль определила настроение ее снов.
Она почувствовала себя такой старой.
Стужа проснулась со смутным воспоминанием о странной песне, звучавшей в ее ночном сне. Все же какие-то строки продолжали крутиться в голове, и, лежа на спине, она старалась разгадать, в чем их смысл, сложить их вместе с другими обрывками, которые она запомнила, как если бы это были части головоломки.
Но даже если бы она не помнила слов, забыть того, кто пел их, невозможно. Лицо его всплыло в памяти — недосягаемое, потустороннее.
— Кимон, — тихо простонала она, прижимая тонкую простыню к груди. Его голос издалека отозвался мучительным эхом, замирая.
Она села и опустила ноги с постели. Небо за единственным окном было все еще темным, нигде не было видно ни огонька. Она прислушалась, не раздастся ли хоть какой-нибудь звук, означавший, что кто-нибудь еще не спит.
Ничего.
Она обернула себя простыней и встала. Босые ноги ощутили прохладу каменного пола. Она бесшумно прокралась к двери и вышла в коридор. Из-под единственной двери, дальше по проходу, пробивался тонкий луч желтого света, но она не стала к нему приближаться. Напротив, повернула в другую сторону и очутилась в главном зале храма, где ее угощали жрецы. Она прошла мимо стола, вышла наружу, в ночь, и прислонилась к колодцу. Легкий ветер обвевал пустые улицы.
Должно быть, весь Дакариар спит, — подумалось ей, — кроме меня.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
Она вздрогнула и резко обернулась, но, узнав Лико, стоявшего в дверях, успокоилась. Снова откинулась спиной к колодцу и задумалась, прежде чем ответить. Постепенно ее губы тронула слабая улыбка. Тело перестало ныть, боль отпустила мышцы, ссадины — следы проведенной на земле ночи — исчезли.