Я заглянула в сердце моего сына, — печально подумала она. — Пусть он и служит этой Ороладиан, этой колдунье, но делает это по своей воле. Никто им не управляет, глупо было на это надеяться. Он пребывает под властью только своих собственных пороков, и мне не остается ничего другого, как остановить его, поймать и покончить с ним прежде, чем он продолжит нести смерть и разрушения в другие невинные деревни и города. Я родила его в этот мир — и мне за это отвечать.
Сила вздымалась внутри нее, песня, обладавшая грозной мощью, наполняла все ее существо. Сама душа ее раскрылась, изливая эту музыку. Но на этот раз она удерживала ее внутри, придавая ей форму, изменяя по своему желанию.
Башня возвышалась внушительным и безжизненным сооружением из тесаного камня. Она являла собой полную противоположность Соушейну — то был город, где не стихал детский смех и где витали запахи домашних очагов, город, который уютно расположился среди полей и где обычные люди жили и старились в объятиях друг друга.
Стужа желала такой жизни с Кимоном. Кел украл у нее эту жизнь.
Он украл ее также и у жителей Соушейна.
Ее сын втоптал их мечты в грязь — ее мечты и мечты Соушейна, — да еще и посмеялся над этим.
Но Кел больше не будет смеяться, он не будет больше растаптывать чьи-то мечты.
С каждой мыслью песня внутри нее становилась громче, вырастая в звучание хора сокрушительной мощи. Она протянула руку в сторону башни, ее пальцы судорожно сжались.
Небеса разразились загадочным неистовством. Зигзаги молний пугающей силы расщепляли облака и летели вниз, вновь и вновь долбя крепость Кела, громя и сокрушая ее. Взорванные камни разлетались во все стороны, осыпая равнину осколками. А она продолжала сжимать руку в кулак, и молнии все сверкали до тех пор, пока от башни не осталось ничего, кроме разбросанной груды камней.
Едкое зловоние разнеслось в ночи. Стужа разжала кулак, опустила руку и позволила музыке смолкнуть. Буря прекратилась. Раздался последний раскат оглушительного грома и замер вдали; вновь на земле воцарилась тишина.
— Это даже еще не начало возвращения долгов за жителей Соушейна, — с горечью сказала Стужа; воспоминания о сгоревшем городе были все еще свежи в ее памяти. — Но, может, им будет немного спокойнее на том свете.
Терлик изумленно смотрел на нее со смешанным чувством страха и благоговения. Слова замирали у него на устах, не успев прозвучать. Он отступил на шаг, споткнулся о корень и чуть не упал. Терлик держался, но его сдвинутые брови и незакрытый рот выдавали его сомнения.
— Да, это я сделала, — призналась она, отвечая на незаданный вопрос. — Я управляла молниями. Все бури и грозы в последнее время возникали из-за меня, хотя я не знала об этом до сегодняшнего дня. Они отражали мое настроение, стихийно покоряясь силам, существующим во мне, о которых я даже не подозревала.
— Значит, ты колдунья, — с осуждением произнес он, — как и твой сын.
— Я — ведьма, — поправила она. — Тут есть существенная разница, и Кел в этом убедится. Я совсем не такая, как он.
— Ведьма, колдунья, чародейка, — стал спорить он. — Какая тут разница?
Она холодно посмотрела на него, недоумевая о том, как такой неразумный человек может быть ее другом.
— Моя сила присуща мне изначально, — резко ответила она. — Она исходит из меня самой, такой, какая я есть; она часть меня, такая же естественная, как руки и ноги. Мне не надо вытягивать ее откуда-то еще. Этим занимаются колдуны. Они находят предмет — талисман или амулет — или находят слова или символы, которые содержат магическую силу. Затем они собирают эту силу для своих личных целей. Есть еще и волшебники. Им служат демоны, или же они получают свое могущество в дар от богов…
— Значит, ты ведьма, — грубо оборвал ее Терлик. — Так вот как тебе удалось убить моих братьев?
Жгучий гнев переполнил ее. Она покрыла расстояние между ними в два быстрых прыжка и влепила роларотанину звонкую пощечину.
— Ты, бессердечный ублюдок! Твои братья были свиньями, они пытались зарезать безобидного старика. Я остановила их при помощи стали. Понятно? Тогда у меня не было никаких магических способностей, ничего, кроме моего клинка и умения, и я обходилась без всего этого больше двадцати лет. И не пытайся выставить своих братцев в выгодном свете — чтобы порубить их свиные рыла, мне не понадобилось чуда.
Терлик вспыхнул. Но затем его гнев стал постепенно затухать. Он посмотрел на свои руки и потер их.
— Ты действительно собиралась отомстить за меня? — смягчившись, спросил он. — Своему собственному сыну?
Она тоже немного успокоилась и кивнула. Как рассказать ему обо всех зверствах, что совершил Кел?
— За тебя и за многих других, — ответила она. — Я тебе не говорила, еще не успела сказать. Кел ведь убил своего отца. — Настал ее черед посмотреть на свои руки, но потом она подняла голову, и их взгляды встретились. — За одно это деяние я бы искала его повсюду, даже если бы пришлось пройти за ним все девять кругов ада. Добавь к этому преступлению его участие в смерти Кириги, и ты поймешь, какое чудовище я произвела на свет.
Терлик странно смотрел на нее.
— И ты сможешь убить своего собственного сына?
Она с трудом сглотнула. Это был прямой вопрос, и ее ответ был таким же прямым:
— Да.
Его плечи опустились. Он подошел к ней и погладил ее по руке, утешая:
— Твои боги подсунули тебе дурные карты, женщина. Полагаю, у тебя нет выбора и надо играть теми, что есть. Но я буду с тобой до конца. — Он слабо улыбнулся.
Эти слова больше, чем любые другие, поддержали ее. Она не хотела пугать Терлика своими магическими способностями. Однажды он признался ей в любви, И сейчас, когда она уже выбрала свой роковой путь, это вдруг стало много значить для нее.
Она ухватила его за обе руки и сдавила их. Она никогда не полюбит этого человека так, как ему бы этого хотелось, но ощутила, насколько ближе ей он стал.
— Даже если бы наша дружба длилась дольше, — мягко сказала она, — рано или поздно ты все равно предъявил бы мне это обвинение. И лучше сразу расставить все по местам. — Она еще раз пожала его руки, отпустила их и наклонилась за седлом, которое отложила в сторону. Она выпрямилась со своей ношей. — Мне жаль твоих братьев, Терлик, но они не оставили мне выбора.
— Ты права, — вымолвил он, забирая у нее седло. — Мои братья и в самом деле были свиньями. Я погорячился. Ты простишь меня?
Она поджала губы и кивнула.
Они молча постояли, и, казалось, это мгновение вместило в себя вечность. Затем Терлик повернулся и пошел к Ашуру.
— Осторожней с его спиной, — предупредила Стужа, когда он прилаживал небольшой стеганый подседельник на спину единорога и поднял седло, чтобы поставить его на место. Она подошла к нему и стала гладить Ашура по морде, и животное стояло спокойно, терпеливо ожидая, когда на нем туго затянут подпругу.
Терлик отправился за мешком с провизией.
— Ты знаешь, — сказал он, глядя на нее из-за седла и указывая большим пальцем назад, на развалины башни, — когда ты это делала, то вся светилась таинственным светом. — Он замолк, но глаз с нее не сводил. — Как ангел, — добавил он.
— Темный ангел, — поправила она вслух, задумавшись обо всех сложных значениях сочетания этих двух слов. — Я родилась в год Паука, в месяц и день Паука по эсгарианскому календарю, — сказала она. — Это крошечное существо священно для Гата — божества, которого в моей стране называют Тот, Кто Сеет Хаос. Что ж, моя жизнь и в самом деле полный хаос. — Она отвела взгляд в сторону развалин, и ей показалось, что почерневшие, разбитые камни смеются над ней. — Годы мирной жизни с Кимоном были для меня не больше чем передышкой. — Она печально закусила губу. — И вот теперь мои несчастья возобновились.
Со всеми предосторожностями она взобралась на спину Ашура, помня о его ранах и сожалея о том, что не может их излечить. При помощи магии гораздо легче разрушать, чем восстанавливать что-то или созидать. Снести башню с лица земли ей стоило намного меньших усилий, чем потребовалось бы для того, чтобы излечить раны единорога. Эта мысль не давала ей покоя, и она с горечью подумала о том, что, возможно, человеку свойственно скорее все портить и разрушать, чем создавать, и любое проявление созидательной силы так же неестественно, как и сама магия.
Она взяла из рук Терлика мешок с едой и крепко привязала его к седлу. Затем протянула руку, чтобы помочь ему подняться и сесть позади нее. Он помедлил, задержав взгляд на ранах единорога, но в конце концов закинул ногу, сомкнув руки вокруг ее талии.
Она погладила Ашура по холке и в душе попросила прощения за то, что ему приходится везти их двоих. Впрочем, у них не было выбора. Даже если бы они нашли для Терлика другую лошадь, та не смогла бы выдержать. Ей надо с большой скоростью скакать в Кир. За это она тоже извинилась перед Ашуром.
Пока они скакали, тучи разошлись. Из-за них выглянуло солнце, и предзакатное синее небо заметно повеселело. Но это длилось недолго, пока фиолетовая рука ночи не начала простираться над землей.
Далеко на севере показались вершины Шай-Застари. Они скакали достаточно быстро, но она понимала, что им надо ехать еще быстрее.
Земля стала каменистой, когда первые яркие звезды появились на небесах. Она велела Ашуру остановиться и объявила о коротком привале.
Раны единорога, покрытые корками, сочились. Она поморщилась при виде их, отстегнула подпругу и сняла седло, чтобы оно не давило ему спину. После чего, взяв мех с водой из мешка, она стала промывать самые пострадавшие места.
— Я потрачу только свою долю, — сказала она Терлику, заметив его взгляд. — Тебе останется.