Еще сильнее он удивляется, когда эта девушка, не дав уполномоченному даже рта раскрыть, говорит:
— В «Севергаз».
И при этом она слегка поворачивает голову в сторону Алексея, улыбается ему… Бывает, конечно.
— Прошу внимания, — говорит товарищ Сугубов, постучав карандашиком по графину с желтой водой. — Тем, кто оформляется в «Севергаз», необходимо пройти медицинскую комиссию, согласно правилам оргнабора, подвергнуться авансированию, получить проездные билеты… Минуточку, товарищи, вопросы потом!
В поте лица своего трудился в этот день товарищ Сугубов.
Правда, без пяти минут шесть, уже намереваясь идти домой, он вдруг вспомнил, что позабыл ознакомить нанимавшихся людей со специальным письмом комбината «Севергаз» об условиях найма.
Однако в этакой горячке всего, конечно, не упомнишь.
Зато на листе бумаги, который товарищ Сугубов кладет в папку, выстроились столбиком двадцать четыре фамилии. Возле каждой фамилии — птичка,
Им всем выпала дальняя дорога. Они уже были попутчиками. А попутчики, как известно, быстро знакомятся друг с другом.
Так что на медицинскую комиссию отправились вчетвером — Алексей Деннов, Борис Гогот, Степан Бобро и Марка Кирюшкин. У Марки — жемчужные зубы. Он цыган.
Только до комиссии решили сходить в баню. Собираясь к врачам, люди всегда ходят в баню, и врачи должны это ценить.
Баня в городе была единственная и поэтому именовалась во множественном числе — «Бани». А может, так и положено.
Еще не в предбаннике, а там, где торгуют билетами и мылом, произошел инцидент.
Алексей, Гогот и Марка купили билеты по рублю. А Бобро Степан пригнулся к окошечку, протянул десятку и сказал:
— Давайте самый дорогой…
— Душ? Ванну? — спросила кассирша.
— Мне чтобы… отдельный кабинет.
Пораженные Деннов, Гогот и Марка разинули рты. А Степан, червонный, как вареный рак или будто уже из бани, прикупил кусок мыла и пошел налево. Им же было направо.
— Артист! — ругнулся Гогот.
Мылись обстоятельно. С вениками. В просветах между клубами пара сверкали жемчужные зубы Марки-цыгана.
— А, как хорошо… — с акцентом восхищался он. — Первый раз так хорошо. Я в бане первый раз.
— Ну? — удивился Алексей. — А раньше как же мылся?
— А я не мылся. В таборе не моются. Так живут.
Зубы Марки улыбались (они всегда улыбались), а глаза тосковали. Тосковали они, однако, не из-за того, что жалко стало Марке покинутого табора.
— Все равно найдет меня Барон. Найдет… Обязательно убьет. Он уже убивал, когда уходили.
— В Коми АССР не найдет. Далеко, — успокоил Алексей.
— Далеко? — сияли зубы Марки. — Мы там уже сто раз бывали. Ковры продавать ездили. Там ковры любят, деньги есть. Там на коврах заработать можно.
— А ты зарабатывал? — спросил Гогот, глазея сквозь клочья мыла.
— Много зарабатывал.
— Зачем же ушел? Закона испугался?
— Я не испугался. У Барона нож — страшнее закона… Я везде ездил, видел, как живут люди. Я тоже, как люди, жить хочу. В школе не учился — буду, в баню не ходил — каждый день буду ходить…
Снова сверкнула тоскливая улыбка Марки.
— Не люблю табора. Наверное, я не цыган… Наверное, украли меня.
— Отмоешься — посмотрим, — захохотал Гогот.
В поликлинике их разлучили, выдав номерки к разным врачам, чтобы не стоять в очереди друг за другом.
Сначала по спине Алексея стучал терапевт, потом по коленке — невропатолог, а глазник заставил читать на плакате разные буквы, сперва большие, потом маленькие. Алексей все угадал, а напоследок через всю комнату прочел глазнику, в какой типографии отпечатали ему эту хитрую грамоту для очкариков.
В кабинете рентгеноскопии была непроглядная темень.
— А вы раздевайтесь, молодой человек, — веселым тенорком сказала темень Алексею.
Когда Алексей разделся, она же, эта темень, взяла его вежливо за локоток и запихнула промеж двух железных досок, будто в бутерброд.
— Так. Посмотрим, чем вы дышите… Вздохните…
Потом уже, когда Алексей оттуда вылез, в углу зажегся малиновый фонарик, и он увидел, как малиновая рука, шутя-играя, нарисовала на листочке бумаги типовые легкие, а сбоку разъяснение — что и как.
— Одевайтесь. Следующий…
Пока Алексей одевался, следующего тоже запихали в бутерброд. Бело засветился экран, а на экране показались солидно отдувающиеся ребра, весело трепещущее сердце.
— Так… Так… — сказал тенорок. — Так, так… Странно… Послушайте, больной, у вас там ничего не висит — ниже левой ключицы?
— Я не больной, — обиженно ответили из бутерброда. — И нигде у меня не висит.
— Странно… Не понимаю! — воскликнул тенорок и шагнул куда-то к стене.
Вспыхнул верхний, обыкновенный свет. Алексей, зажмурившись от этого света, увидел тонкого старичка с белыми волосиками над ушами — доктора.
А из бутерброда, потрясая механизхмы, вылез Степан Бобро. Голый по пояс.
Но голый или нет — сказать было трудно, поскольку от шеи до пупа он был сплошь покрыт синевато-черными изображениями. Там был огромный орел, уносящий в облака женщину. Был просто женский портрет с косыми глазами. Затем заходящее солнце, трехтрубный крейсер и буханка хлеба — на уровне желудка. Между картинками вкось и вкривь — различные надписи, в частности: «Не забуду мать родную» и «Мне в жизни счастья нет».