Вдруг подбегают к нам две билетёрши, хватают нас за руки и куда-то ведут.
Дотащили до двери с надписью: «Директор театра», втолкнули нас туда. За столом директор сидит.
— Вот, — билетёрши говорят. — Смотрите, до чего дошли, костюмы из нашего занавеса сшить умудрились!
— Прежде чем обвинять, — Дзыня говорит, — посмотрите на ваш занавес, образовались в нём какие-нибудь дыры или нет?
— Ну хорошо! — директор говорит.
Вышли мы из кабинета, пошли на сцену.
По дороге, честно говоря, сердце у меня колотилось. Неизвестно: цел занавес или нет, может, наши костюмы из него сделаны? Неизвестно! Этого, я думаю, даже Дзыня не знал!
Приходим на сцену, билетёрши осматривают занавес… Цел, абсолютно, без единого изъяна!
…Директор долго извинялся перед нами, руки тряс.
— Значит, — говорит, — если нужно будет занавес чинить, я могу, очевидно, к вам обратиться?
— Разумеется! — важно Дзыня говорит.
На второе отделение балета нас директор в свою ложу посадил, сидели почти что на самой сцене!
Прибыли после театра обратно к Дзыне.
— Понял? — Дзыня говорит.
— Понял!
— Так. — Дзыня говорит. — У меня, помнится, было желание: говорящего попугая иметь. Думаю, пора!
Не успел он договорить — влетает в окно огромный разноцветный попугай, прямо уже вместе с клеткой.
Поставили мы его клетку на шкаф, он бегает там по жёрдочке и повторяет:
— Жизнь удалась! Жизнь удалась!
— Ну, — Дзыня говорит. — У тебя, может, ещё какие желания есть?
— Есть, — говорю. — Давно мечтаю на лошади прокатиться.
— Можно! — Дзыня говорит.
И тут же раздалось внизу цоканье копыт. Вышли на балкон, смотрим: целый табун лошадей прискакал: белые, вороные, гнедые!
Спрыгнули мы прямо с балкона: я — на белую лошадь, Дзыня — на вороную. Поскакали звонко по улицам. Всё движение прекратилось: все стоят, восхищаются.
Проскакали до конца города, потом обратно вернулись.
Снова у Дзыни дома оказались.
— Может, — Дзыня говорит, — на орле полетаем?
— На каком орле?
— Вот на том! — Дзыня говорит.
Показал — на крыше дома напротив огромный каменный орёл сделан. И не успел я слова сказать — взмахнул орёл каменными крыльями и к нам на балкон прилетел! Сели мы на орла, взмахнул он крыльями — и полетели.
Внизу, в улицах, уже темно, а тут, над крышами, солнце светит, и мы, освещённые солнцем, летим и поём знаменитую итальянскую песню (никогда ни до ни после ни слова поитальянски не говорили, а тут запели вдруг от восторга, звонкими голосами):
Все люди останавливаются внизу, головы задирают, а мы летим, освещённые солнцем, и поём!
Облетели круг над городом и снова на балкон вернулись.
— Колоссально! — говорю.
— А ты как думал? — Дзыня говорит.
— К сожалению, — говорю, — мне домой надо сходить, родителям показаться, с утра как ушёл, дома не был. Поем, посплю, а завтра утром снова к тебе.
— Нормально! — Дзыня говорит.
Спустился я по его лестнице на улицу, к себе пошёл. По дороге одного из братьев Соминичей встретил — идёт, бережно к груди какой-то свёрточек прижимает.
— Достал! — радостно говорит. — Свеженькие!
— Что это!
— Как что! — Соминич говорит. — Забыл? Батарейки для нашего приёмника! Вместе же с тобой хотели делать!
— А-а-а-а! Да нет, мой друг Дзыня может за секунду сотню таких приёмников сделать! Да и не только…
Соминич ничего не сказал, повернулся и ушёл к себе в подъезд. А я — к себе.
Утром прихожу к Дзыне, выходим с ним на балкон. Глядим, по улицам идут толпы школьников, с букетами в руках.
— А-а-а! — говорю. — Сегодня же первое сентября! Помню сквозь сон, что-то такое родители мне мои говорили… Ну, как мы с тобой решим: будем в школу ходить или нет?
— Ты что, вообще уже? — Дзыня говорит. — Нам в школу ходить, когда мы и так всё можем?
— Но просто интересно бы узнать, что такое они там проходят? Писать-читать научиться — вдруг пригодится?
— Зачем? — Дзыня говорит.
— Ну, мало ли что?.. Может, мы воспоминания свои захотим написать?