Я. Н. ГОРБОВ
ВСЕ ОТНОШЕНИЯ
РОМАН
Когда нечистый дух выйдет uз человека; то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит. Тогда говорит: возвращусь в дом, мой, откуда я вышел; и пришедши, находит его незанятым, выметенным и, убранным. Тогда идет, и берет с собой семь других духов, злейших себя, и вошедши, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого.
От Матфея, 12.43 - 45.
{9}
l.
Я был счастлив и стал несчастным, я был богатым и стал бедным, у меня была семья и теперь я одинок. Но быть несчастным лучше, чем быть счастливым, доля бедняка завидней доли богача, а одиночество - это высшая свобода. К тому же все сложилось так просто, так естественно, что само собой вытекает некоторое добавление: я был молод и теперь самая верная из подруг, хранительница накопленных сокровищ: несчастья, бедности и одиночества, - старость, уже не за горами. С улыбкой жду ее объятий.
Я встречал Мари - мою будущую жену - каждое утро в автобусе, в числе всегда тех же пассажиров. Она входила на остановке, следовавшей за моей, и часто садилась рядом со мной, или напротив. По вечерам я ее не видел, часы возвращения с работы у нас были разные. Мы заметили друг друга задолго до того, как заговорили. В глазах Мари было что-то, что сразу притянуло мое внимание, но держала она их почти все время опущенными. Теперь-то я знаю, что она боялась их слишком большой выразительности. Только до этого прошло много времени! А в самом начале, когда случайно наши взгляды скрещивались, я всегда себя спрашивал: почему такая скромность, почему такой испуг? Чему приписать поспешность, с которой она прячет робкий, едва успевший мелькнуть луч?
Повод для первого разговора был из банальных банальный: Мари забыла дома кошелек, не могла уплатить за билет и казалась несоразмерно этим расстроенной. Я предложил свои услуги, пояснив, что встречаю ее ежедневно и что это не то, что дает мне права, но делает мое вмешательство допустимым. Два слова благодарности позволили мне услыхать ее голос: он был тих и очень музыкален. В чем точно заключалось соответствие между этим тихим голосом и почти всегда потупленным взглядом, я определить не берусь. Одно другое дополняло, и было в этом сочетании что-то очень нежное.
В эту пору в моей судьбе произошли существенные перемены.
И тут, - чтобы все было ясно, - мне приходится слегка коснуться моей биографии, сказать кто я. Моя родина - берега большого, холодного озера, окруженного горами и лесами; но родители мои не были коренными жителями этих мест. Отец, инженер-строитель, поселился там из-за того, что получил должность. Потом началась {10} революция, смута, бегство заграницу, где и отец, и мать вскоре, одна за другим, умерли от злокачественного гриппа. Я был еще мальчиком. Дальний родственник, которого я никогда не видел, и который жил за океаном, принял во мне участие: он поручил наблюдение за мной своим знакомым, присылал деньги; меня устроили в пансион, я кончил лицей. Моя память, мои способности, мои отличные успехи побудили дальнего родственника продлить участие и помочь мне кончить одно из больших высших училищ. Тогда он меня рекомендовал своему знакомому финансисту, и тот устроил меня на электротехнический завод, где я сразу прочно стал на ноги. Оставался я там лет шесть или семь, до тех пор пока мне не представился случай пойти по совсем другой дороге. На перемену я решился легко, так как на заводе, несмотря на удачу, я был анонимным инженером, в некотором роде номером. Тут же мне в руки шла независимость. Началось с того, что меня послали на фабрику шоколадных конфект, где меняли оборудование, для осмотра и составления сметы.
Владелец и основатель фабрики был стар и болен. Но хотя силы его быстро падали, он не решался уйти на покой: фабрика была его детищем, заменяла ему семью, заполняла Bcе его помыслы, придавала смысл его существованию. Прекращение этой деятельности было бы для него чем-то вроде смертного приговора. Прочтя в каком-то техническом журнале о новых изобретениях и усовершенствованиях, он написал директору моего завода, и меня командировали в качестве эксперта. Когда же я составил план, то мне было поручено наблюдение за работами. В моем лице старик нашел компетентного и деятельного сотрудника, но силы его все падали; он предложил мне место директора и я немедленно согласился. А еще несколько позже он совсем расхворался и поручил мне все ведение дела. Я вложил в это всю свою энергию. Мне сразу же пришлось подумать о подыскании секретарши, так как прежней я не пришелся по душе, и она стала саботировать мои усилия. Какое именно первоначальное побуждение заставило меня подумать о Мари сказать не берусь. С тех пор, как я переменил работу - я ее больше не встречал. Как бы там ни было, я нарочно пошел на ту автобусную остановку, где она обычно садилась, для чего мне пришлось уклониться от моего нового маршрута. В нужный час мы все трое: Мари, я и автобус оказались в нужном месте.
- Простите, - сказал я, - но я хочу с вами поговорить. Взгляд ее мне показался совсем испуганным. Его тотчас же спрятали длинные ресницы, которые я, тогда, в первый раз хорошенько рассмотрел. Таких я больше никогда, и ни у кого, не видел. Чтобы ее обнадежить я прибавил:
- Мой повод чисто деловой. Только от этого я и решаюсь...
-Я спешу на службу, - ответила она, берясь за поручни. Движения ее руки. напрягшиеся мускулы икры, легкий поворот головы, слегка вздрогнувшее плечо, - все это было так грациозно, что я себя упрекнул в том, что раньше этого не замечал. Точно глаза мои {11} открылись! Войдя вслед за ней, сев рядом с ней, как то бывало, когда мы были попутчиками, я повторил свои доводы. Последовало молчание.
- Я не знаю вашей специальности, - сказал я тогда, - но мне пришло в голову, что вы могли бы быть моей секретаршей.
- Я уже на службе, - ответила она.
- Службу можно переменить. Скажите ваши условия, я вперед их принимаю.
- Не знаю, - промолвила она, - я довольна своей работой. И когда я почти уже был готов отказаться от затеи, когда вдруг, с привычной силой, подступили со всех сторон деловые соображения, расчеты сроков, мысли о предстоящих свиданиях, телефонах, письмах, - когда самое мое предложение ей вдруг показалось мне легкомысленным, - я услыхал:
- Я не могу сразу сказать. Надо встретиться, надо чтобы ни вы, ни я не спешили...
И сокровенный смысл этого ответа, и музыкальность голоса и, - больше всего прочего, - впервые остановившийся на мне немного дольше взгляд, точно бы вдруг поборовши обычную застенчивость, и, может быть даже подобие улыбки, все это в сущности уже было согласием.
- Сегодня вечером, если вы позволите? - проговорил я.
Она дала адрес конторы, где работала, и сказала, в котором часу выходит.
2.
Когда, вечером, я уже собирался покинуть фабрику, в одной из мастерских произошло короткое замыкание, вызвавшее начало пожара, и это задержало меня на добрый час. Ехать на свидание с Мари было поздно. Я подосадовал и решился все заново начать на другой день. Но ни на другой, ни в следующие дни Мари на остановке автобуса не было.
Дела, между тем, не терпели отлагательства; - у меня, буквально, все время было расписано: посетители, телефоны, разъезды, заседания... Необходимость иметь под рукой стенографистку становилась срочной, я обратился в бюро по найму персонала, и через несколько часов появилась нарядная и надушенная девица, представившая хорошие рекомендации и отлично сделавшая запись двух, продиктованных для пробы, писем. Я тотчас же ее принял, и она, легко, начала разбираться в расположении папок, в картотеках и переписке. Однако, совесть моя в отношении Мари осталась не совсем безупречной. Я старался о ней не думать, но готовность новой секретарши выполнять мои распоряжения, ее голос, отчасти запах ее пудры мне напоминали Мари чаще, чём следовало. Как раз в эти дни в состояние здоровья {12} владельца наступило новое ухудшение. Не только он больше не появлялся, но мне приходилось ежедневно после закрытия мастерских и конторы ездить к нему на дом для докладов и совещаний. Конечно, это очень способствовало росту его доверия. Дело я теперь вел почти самостоятельно - он всегда на все мои предложения соглашался. А так как, он любил свое "детище", то и вышло, что его благодарность стала приобретать характер сердечности.
Недели через две я выбрал, наконец, удобную минуту и явился назнакомую мне остановку. Мари была там. Подсев, я начал с извинений. По существу же все устроилось очень легко и просто: я узнал, что она не стенографистка, и что работает на оптовом складе фаянсовой посуды, где заведует приемкой, и что не была на остановке в те несколько дней, когда я ее ждал, из-за того, что слегка хворала; еле заметная нотка упрека проскользнула в суховатом "это ничего", последовавшем за моей попыткой объяснить отсутствие в условленный час при выходе из конторы. Но за упреком, как мне показалось, было скрыто и огорчение, что мне доставило род удовлетворения. Я пристальней посмотрел на ее, прикрытые длинными и темными ресницами, глаза. Почувствовав, вероятно, тяжесть моего взгляда, она медленно подняла веки, и из под них в мою сторону блеснул недолгий, дрожащий луч.
-Окажите мне честь со мной поужинать? - проговорил я.
- Хорошо, - последовал ответ.
- Хотите завтра?
- А вы уверены, что вам ничего не помешает? - спросила она, с долей иронии.
- Уверен.
- Тогда завтра.
Это завтра сложилось из ряда особо замысловатых, и требовавших внимания, разговоров с посетителями, и осложнилось доставкой новых упаковочных аппаратов, приемкой которых надо было заняться. Мое намерение покинуть фабрику несколько раньше делалось неосуществимым. Ироническая интонация Мари, спросившей меня, не помешают ли мне дела быть точным, и уверенный мой ответ, звучали у меня в ушах пренеприятно. Я принял тогда решение послать секретаршу, поручив ей дождаться Мари при выходе со склада и привезти на фабрику. Но я не знал тогда даже того, что ее зовут Мари! Мне пришлось прибегнуть к старательному описанию наружности Мари, ее одежды, ее волос, черт ее лица, всех, какие припомнил, характерных примет. Секретарша насилу сдерживала улыбку. Когда она уехала, я стал наблюдать за откупоркой ящиков, сверил их содержимое с указаниями накладных, отметил в одном из сложных аппаратов небольшую аварию... Телефон звонил несколько раз, но, по моему распоряжении, стандардистка (так в оригинале) отвечала, что меня нет. Однако, на один из звонков она так ответить не решилась: состоявшая при старике-владельце сестра милосердия сообщила, что он просит его навестить {13} непременно и пораньше. Я ее заверил, что приду как только кончу приемку.
- Не опаздывайте , - сказала сестра, - в его возрасте перебои в сердце опасны.
Я испытывал двойную тревогу, спрашивая себя, справится ли этот раз сердце старого владельца, и узнает ли секретарша Мари? В шесть, персонал разошелся, за исключением старшего мастера, c которым мне пришлось задержаться на четверть часа. Я ждал возвращения секретарши с минуты на минуту...
В половину седьмого никого не было.
Я нацарапал тогда записочку, предназначенную секретарше, объясняя что должен срочно ехать к владельцу и прося привезти туда же Мари, дал ее сторожу и вышел, твердо решив больше не медлить. Только я сделал несколько шагов по тротуару, как подъехало такси с Мари и секретаршей.
- Скорей, скорей, - сказал я, занимая место, - мне только что телефонировали, что владельцу худо.
Мари, испуганно, молчала. Я отпустил секретаршу и дал адрес шоферу.
- Что это все значит? - спросила Мари, минуту спустя, тихо, но твердо.
- Очень сложно, - мрачно пробормотал я.
Я всегда собой отлично владею, я всегда спокоен, рассудителен, почти педантичен. Но в эту минуту мне казалось, что мной кто-то, или что-то руководит и требует от меня подчинения.
- Почему вы не приехали меня встретить? - спросила Мари, все так же тихо, и так же твердо.
- Мне помешали неотложные дела.
- Признаюсь, - продолжала Мари, - что допрос, которому меня подвергла ваша секретарша, мне был очень неприятен.
- У нее не было другого средства вас опознать. Надеюсь, что, по крайней мере, она сразу обратилась именно к вам?
- Сразу ко мне. Но куда вы меня теперь везете?