{129} Сверх того я умирал с голоду! Однако, идти в рабочий ресторан я не хотел. "Хорошо есть можно только дома", - подумал я, и представил ceбеt нарядную столовую, Мари, девочек... Внезапно обозлившись, я заполнил фишку как попало, снял, для памяти, копию, отнес в бюро и, в ближайшей лавке, купил вядчины, сыра, фруктов, сухарей и вина. Отсутствие штопора помешало мне открыть бутылку, так что я все съел сухачем.
Дрожа от холода и раздражения, я разделся и лег в сырые простыни. Кровать была неровной, неудобной, одеяло недостаточно плотным...
32.
Ночью я проснулся, но не сразу, а постепенно. Оттого, что одни области моей памяти открылись, другие же продолжали оставаться в бездействии, я не смог уловить всех данных времени и места, не совсем понимал, что со мной случилось и удивлялся. Несколькими мгновениями позже, откидывая одеяло, я почувствовал головную боль, которой до сих пор не знал. К новизне этого ощущения прибавился насыщенный незнакомыми запахами воздух; а когда я включил электричество, увидал нелепые обои, пошлую обстановку, валявшуюся на полу рабочую одежду, а на столе остатки вчерашней закуски, то недоумение мое еще возросло. Теперь думать и все нормально воспринимать мне мешали уже не охвостья сна, а фрагменты реальности. Контраст с тем, от чего я ушел, был подавляющим. Потом меня хватило ознобом и пришлось признать, что я простужен, что я болен, что у меня жар. Я выключил электричество и заснул.
Воровато пробираясь в окно, ставни которого я забыл вечером закрыть, бледный утренний свет разбудил меня с некоей, если можно так выразиться, враждебной осторожностью.
Я лениво подумал, что теперь грозят новые трудности: если придется ложиться в госпиталь, то скрыть мою настоящую фамилию будет, пожалуй, невозможно. Не найдя в себе обычного духа предприимчивости, я готов был покориться судьбе: будь мол что будет. Мне пришло в голову позвонить - но никакой кнопки в комнате не оказалось. Через некоторое время до меня донеслись первые шумы улицы, потом шаги в коридоре, журчание воды в умывальниках, восклицания... Все это мне подсказывало, что надо к чему-то приступить и прежде всего выбраться из постели. Но при всяком движении голова, казалось, была готова треснуть. Покрытый испариной, с отвратительным вкусом во рту, немытый и с замутненным духом, я, как мог, срывал злобу на все том же неопределимом "хаме". Когда же, встав и одевшись во все еще мокрое рабочее платье, я приблизился к зеркалу, то такое на меня из него глянуло отражение, что я поспешно отвернулся! Взяв себя в руки и собрав что мне оставалось сил, я спустился и вышел на улицу.
{130} Шел мелкий, холодный дождичек.
"Что ж это, всегда значит идет дождик в проклятом этом городе?" прошипел я.
Потом я купил газеты: вчерашние вечерние и только что полученные утренние. В кафе, до которого я доплелся, чтобы выпить чего-нибудь горячего, я посмотрел на заголовки.
"Исчезнувший фабрикант" "Бегство владельца шоколадной фабрики", "Таинственное исчезновение директора завода"... и другие, в таком же духе.
Головокружение так усилилось, что я вынужден был опереться о прилавок и так простоять минуту-две. Потом, с все возраставшим трудом, я поплелся к гостинице, еле-еле поднялся по лестнице и лег, не скинув даже куртки, прямо на неубранную постель. Теперь было ясно, что я не только болен, но сильно болен. "Хам, хам", - бормотал я, - "хамское отродье, Отец-хам!". Но сил оставалось так мало, что даже злости своей я как следует срывать не ухитрялся.
Немного очухавшись, я разделся и лег совсем. Свет падал так, что читать было неудобно, - но все-таки я развернул газеты и обнаружил на первой же странице мою фотографию, под которой стояли имя и фамилия. Фотография была очень плохая, снятая несколько лет тому назад журналистом, пришедшим для репортажа насчет переоборудования шоколадных фабрик. Вид у меня был грабителя, или убийцы, или того и другого вместе. Вечерние газеты повторяли то, что я уже читал, но в утренней стояло жирными буквами: "Денежные затруднения или злостное банкротство?" И пояснялось, что полиция продолжает наводить справки. Головокружение мешало мне читать. И, кроме того, все это меня теперь не касалось. Покупая газеты я поддался праздному любопытству, не больше. Не покинул ли я прошлое с тем, чтобы задернуть его занавесом и о нем навсегда забыть?
За стеной раздались легкие шаги, я слышал как открывали и закрывали дверь, как текла вода в умывальнике. Я решил, в крайнем случай, постучать в стену. Головная боль и тошнота, между тем, так усиливались, что я подумал, что если бы меня бросили в море, - то чтобы только не шевельнуться, я послушно пошел бы ко дну!
Женский голос за стеной что-то запел. Потом пришли убирать комнату.
- М-сье болен? - осведомился уборщик.
- На все срок и везде природа, - прошипел я.
Уборщик прошел в соседнюю комнату. Пение прекратилось, и я слышал как там происходит оживленный обмен мнениями.
Я взял тогда утренние газеты и к большому своему удовлетворению, обнаружил, что других моих фотографий не помещено. Зато текст депеш меня раздражил очень.
В разных терминах, и с разной хлесткостью, газеты повторяли то же самое. Почти передо мной извиняясь, корреспонденты сообщали, что были приняты моим помощником, который их заверил, что не только нет никакой речи о банкротстве, но что, наоборот, предприятие {131} "процветает, что оборот беспрерывно растет, что незадолго до непонятного моего исчезновения я сам проектировал постройку и оборудование архи-современными машинами нового отделения, за городом. Что ни он сам (мой помощник), ни кто другой из моих сотрудников не замечали в моем поведении никаких странностей и предполагали, что я всего на время отлучился по каким-нибудь привходящим и срочным причинам, и вскоре снова появлюсь. Что дирекция принимает меры к тому чтобы производство не приостановилось, и чтобы ни один служащий или рабочий не остался без заработка. На вопросы касавшиеся моей личной жизни, мой помощник отвечать отказался. Далее приводились заявления полиции. У нее было несколько предположений, о которых она чтобы не вредить следствию, предпочитала пока умолчать.
Все же полиция давала понять, что мое исчезновение носит характер интимный, и что идет опрос лиц, с которыми мне пришлось встречаться за последнее время. Судя по собранным сведениям мой образ жизни был очень правилен, и я был прекрасным семьянином. Но, прибавляли полицейские, иной раз в самых надежных стенах бывают трещины. Почти во всех газетах к этому было присовокуплено небольшое дополнение, сделанное в последнюю минуту. Из него явствовало, что хозяин ресторана с домоткаными скатертями, узнав меня на фотографии, счел долгом явиться в участок чтобы сказать, что я завтракал в его заведении в обществе молодой дамы. Дама эта показалась ему расстроенной. В один голос газетчики говорили, что все теперь зависит от того, найдут или не найдут таинственную эту даму! В одной газете было несколько строк о Мари, насчет которой корреспонденту удалось узнать, что она собиралась уехать с дочерьми в деревню. Другой корреспондент, по-видимому более предприимчивый, ухитрился быть принятым "прелестной директрисой художественного ателье Зоя-Гойя, мадам Аллот". Ее больного мужа. корреспондент повидать не смог, но сама Зоя сказала ему, что ничего, кроме того, что прочла в газетах, не знает.
Промолчала стало быть Зоя!
- Везде природа и всюду срок, - повторил я, почему-то мне понравившуюся, фразу.
Я не то заснул, не то впал в забытье. Перед тем, как сознание мое было задернуто мутноватой пеленой, я успел подумать о воде, о желтой воде, вливающейся в рот, ноздри, уши тонущего, воде которую стоит только в себя втянуть, чтобы сразу все устроилось: ни горя больше не будет, ни угрызений, ни паралича воли, ни опасения быть найденным, ни даже опасения быть вынужденным поступить в госпиталь...
Когда я проснулся (или очнулся?), у самой моей постели стоял хозяин гостиницы и, рядом с ним, молодая, черноглазая и черноволосая женщина. Оба на меня смотрели.
- Очнулся, - сказала женщина.
- Вы больны? - осведомился хозяин.
{132} Вид у него был озабоченный и враждебный.
Прежде всего прочего я испытал тревогу: не узнал ли он меня, увидав фотографии в газете? Но газеты оказались, аккуратно сложенными, на столе, так что, по-видимому, с этой стороны все обстояло благополучно. Тогда я произнес:
- Да. У меня сильная мигрень и большой жар. И меня тошнит.
- Хотите, чтобы позвали доктора?
- Я думаю, что надо позвать доктора.
- Я же вам говорила, - вмешалась брюнетка. - Я из своей комнаты слышала, как он бредит.
Хозяин оглянул ее с досадой и, обратившись ко мне, спросил:
- Как же насчет доктора? Да или нет?
- Да, конечно.
Хозяин вышел. Брюнетка, задержавшись, рассказала, что о моем состоянии ей, еще утром, сказал уборщик. Позже она услыхала мои стоны и выкрики и решила посмотреть сама. Когда она открыла дверь, то я лежал, сбросив одеяло, раскинув руки и тяжело дыша. Тогда она вызвала хозяина.
- Почему вы не послали за доктором с утра? - спросила она.
- На все свой срок и везде природа, - промычал я.
- Что?
- Ничего.
- Если вам что-нибудь нужно, постучите в стену. Я буду все время шить. И какое же стеснение между соседями? Надо друг другу помогать.
- Как вас зовут? - поинтересовался я.
- Заза.
- Спасибо, Заза.
- Так что помните: вам стоит постучать в перегородку и я приду. Она вышла, но через две минуты вернулась.
- Можно?
- Конечно можно.
- У меня есть минеральная вода. Хотите?
- Спасибо, Заза.