На первой странице меня заменило выселение многосемейного металлургиста из его двухкомнатной квартиры. Но на одной из внутренних я прочел, что полиция старается разыскать таинственную незнакомку, с которой я завтракал в ресторане. Двери моей квартиры продолжали быть запертыми. "Но, - говорил корреспондент, - нам посчастливилось встретить у этих, неоткрывающихся для представителей прессы, дверей часовщика, для которого они открылись. Разумеется, мы не упустили случая, постарались его расспросить, и узнали, что исчезнувший шоколадный фабрикант поручил ему исправление замечательных часов, настоящего астрономического прибора, и что для починки их нужно доставить в мастерскую. Об этом он и приходил условиться. Что до самого фабриканта, то он его видел несколько дней тому назад у себя в магазине и ничего странного в его поведении не заметил".
Так прошлое, от которого я хотел, и не мог, бежать, напоминало мне о себе, пусть побочными путями, но все с той же настойчивостью. Расстроенный я бросил газету на пол. Заза, которая наливала в стакан минеральную воду, чтобы дать мне запить пилюлю, с раздражением ее подобрала и произнесла:
- Можно подумать, что вы ребенок. Говори вам, или не говори, как об стенку горох. Что вы там еще прочли?
- Если бы я сам знал? - пробормотал я. - Везде природа, и на все свой срок, но правда ли так, разве мы знаем?
- Только день прохворал, и уже ноет! Доктор вам объяснил, что грипп в этом году скверный, так что сколько придется лежать неизвестно.
- Скажите мне лучше, почему вы во мне приняли участие?
- Приняла потому что приняла. Вот лекарство. Будете вечером еще бульон?
- Нет.
- Чай?
- Нет.
- Все-таки надо что-нибудь есть и пить!
- Если вы в этом уверены, то зачем спрашиваете?
{137} Она провела рукой по моему лбу.
- Это ужас какой вы горячий, - произнесла она с опаской, -- надо поставить градусник.
Оправив подушки, подоткнув одеяло, наведя еще немного порядка, она напомнила, что мне стоит всего постучать в перегородку и ушла. Я провел день в дремоте, но вечером заснул крепко. Ночью же проснулся весь в испарине и почувствовал, что сердце в груди так и
колотится, так и колотится! Я поставил градусник: он показал 41.5. Я не знал. может ли такая температура быть опасной, но это мне было безразлично. От жара ли, или от слабости, но я не мог управлять мыслями, ориентируя их в том или ином направлении, как то всегда было мне свойственно. К тому же теперь не одни были мысли. К ним примешивались, их делили, их заслоняли образы: Романеску, развинчивающий астрономические часы, Мари, следящая за его работой, не знающая ни что сказать, ни что думать, ни что чувствовать, сложившая на груди, под самым сердцем, руки, сходящая к озеру, чтобы утопиться; ...Мари-Женевьева, Доротея! И окно за которым, в зачарованном городе, такая была тишина, и "охапки минут", и всегда опущенные ресницы... Потом вдруг Зоя. Не она ли, по поручению Аллота, - влила мне в душу яд? Только развалины, только осколки, только клочья, только боль...
Я постучал в стену.
И тотчас же послышался шум, в коридоре раздались поспешные шаги, дверь открылась, брызнул свет и я увидал испуганные глаза, раскинутая черные кудри, розовую с желтым кружевом рубашку, круглое плечо...
- Потушите. - попросил я и Заза повернула выключатель. Потом, ориентируясь на еле светившееся окно, она приблизилась к кровати и тихо спросила:
- Вам худо?
- Да. не слишком-то хорошо. Я смерил температуру: 41,5.
- Хотите чтобы я сбегала за доктором?
- Нет, не хочу. Если даже такой жар может быть опасным, мне все равно. Не в этом дело.
- А в чем же дело?
Я молчал. Как мог я объяснить ей, что мне нестерпимо стало с глазу на глаз с призраками? Но у нее, по-видимому, была своя мысль. Она присела на край кровати, оправила подушку, тихонько ко мне прильнула. Потом, ощупав мой лоб и обнаружив какой он горячий и мокрый, прошептала:
- Нет, не сейчас. Когда поправишься.
- Да, когда поправлюсь.
Отстранившись, она вышла и почти тотчас же вернулась. Когда, чтобы не ошибиться в направлении, она на секунду зажгла электричество, я заметил, что поверх рубашки она накинула стеганый халатик.
{138} - Я не хочу ложиться под одеяло, - сказала она, - я лягу рядом.
- Грипп заразителен.
- Когда я захвораю - ты поправишься и будешь за мной ухаживать, произнесла Заза, тихонько засмеявшись.
- Теперь постарайся уснуть.
В ее близости было что-то успокаивающее. Запах пудры и одеколона, ровное дыхание отпугнули видения и я задремал. Когда проснулся, то ее рядом со мной не было. Квадрат окна только начинал обрисовываться, было еще очень рано. Поймав в фокус сознания настоящее и те пополнения его, которые дотягивались из прошлого, я почувствовал как, быстро вбежав по моей груди, злоба достигла горла и всеми зубами в него вцепилась. Я хотел выскочить из постели, что-то сделать, кого-то обругать, но сил не стало. Я сдался. Я откинулся на подушку, с удовлетворением вдохнул удержавшийся в наволочке запах пудры и постучал в перегородку. Заза вошла почти тотчас же, зажгла свет, приблизилась к постели.
Глаза ее еще были задернуты ночным туманом, волосы в беспорядке, губы не намазаны, веки не подведены... По даже в этом, менее привлекательном, утреннем виде она источала живое тепло, то самое простое тепло, которое позволяет нам не иссякнуть в одиночестве, к которому, как полноправный продолжатель духа, допущен всякий, даже самый пошлый, самый ничтожный, самый всеми отверженный. Позор и презрение тем, кто находит в притягательной силе тепла этого что-нибудь достойное порицания или происки нечистого духа!
- Я ушла ночью потихоньку, чтобы ты не проснулся, - сказала Заза. - Не сердись. Но мне стало немного холодно, а ты хорошо спал. Пощупав пульс, она прибавила:
- У вас все еще очень сильный жар. Поставьте градусник. Когда немного позже мы пили чай, она снова заговорила о докторе.
- Тем более, - пояснила она, - что сегодня после обеда я должна идти на работу, так что до самого вечера мы не увидимся. Я буду спокойней.
Но я не согласился. Все утро мы могли провести вместе, вместе позавтракать (я, впрочем, ограничился бы чашкой чая с сухарями) и потом я стал бы дремать. Немного поспорив Заза согласилась. Я попросил ее, когда она пойдет за покупками, снова взять для меня газеты и если что-нибудь ее самое соблазнит в витринах, купить не стесняясь. Очень скоро после ее ухода появился, все такой же недоверчивый, все такой же подозрительный и враждебный хозяин, который высказался в том смысле, что мне лучше бы перебраться в госпиталь.
- Я не хочу, - возразил я.
- За вами ходит Заза? - спросил он.
- Да. И я ей весьма за это признателен.
{139} Он покачал головой, и так выразительно, что я счел нужным спросить его, почему он против?
- Не желаю, чтобы в моей гостинице вышел скандал, - пробурчал он.
- Но какой же скандал может выйти из того, что Заза за мной ходит?
- Не в этом дело. Она только что порвала с любовником.
- А!
- Именно. Месяца полтора тому назад. Он иногда появляется и тогда между ними происходят бурные объяснения. С меня довольно и этого, вы понимаете...
- Понимаю. И, конечно, меня это устраивает еще меньше чем вас. Однако, в госпиталь я не переберусь. Лучше помереть тут, чем там поправиться. Попробуйте сказать Заза, чтобы она больше ко мне не приходила? Тем более, что она, сколько я знаю, работает и возвращается поздно.
Я уже начинал утомляться. Хозяин немного помедлил, ничего не прибавил и ушел.