{20} - Что он теперь делает, я не знаю, - ответила она немного сухо, я вам уже это сказала. Раньше у него было туристическое бюро, и над ним квартира, в которой мы жили. Он обо мне заботился после смерти матери и помог кончить лицей. Потом его дела пошли гораздо хуже и он продал свою контору. Но я уже раньше начала работать, так что для меня эта перемена прошла незаметно. Я уже жила одна. Мне было восемнадцать лет.
- Но что он теперь делает? - настаивал я.
- Я же вам говорю, что не знаю. Какими-то занимается делами.
- Вы не думаете, что его могла бы устроить должность на моей фабрике? - спросил я, наугад.
- Совсем не знаю, совершенно не знаю, - быстро ответила она. И я даже рта не успел открыть, чтобы добавить, что мне, как раз, нужен кто-нибудь для заведывания отделом отправок, как она добавила :
- Никакой специальности у него нет.
- Скажите, Мари-Анжель... - начал я.
- Не называйте меня Мари-Анжель, - оборвала она меня. - Просто Мари.
- Хорошо. Хотя мне и нравится Анжель, но пусть будет по-вашему. Только все-таки, почему нельзя Анжель?
- Когда-нибудь я вам объясню. Но не сейчас. А как мне вас называть?
- У вас выбора нет. У православных бывает одно имя.
Я задумался и, не желая, вероятно, меня беспокоить, Мари ничего не говорила. Так что наступило молчание, продлившееся довольно долго. Мысленно я воспроизводил пройденные этапы. Знакомство, попытки встреч, поездка к больному владельцу фабрики, его неожиданное, - хотя, в сущности, довольно понятное, - решение насчет наследства... Потом разговор с Мари. Ее признание о прошлом. Мое подозрение - не интриганка ли она? Что-то очень неопределенное в ее рассказе об отчиме Аллоте, некоторая тень, - очень, правда, мимолетная, но все-таки тень. - в связи с ее рассказом о самоубийстве отца... и вдруг я почувствовал в себе внезапное возникновение уверенности: мы будем счастливы, у нас будут дети, мы будем богаты. И все показалось мне закономерным. Случайного не было ничего, - разве что встреча в автобусе? Но мало ли происходит таких встреч?
- О чем вы думаете ? - спросила меня Мари, но не с враждой, как я ее об этом же спросил когда мы сели за стол, а с заботой.
- О вас.
- Что вы обо мне думали? - почти прошептала она.
- Что я буду с вами счастлив.
Еще раз всколыхнулись темные ресницы, но до того, как они снова спрятали взгляд, я успел прочесть в нем как раз то, чего хотел.
{21}
4.
Я прекратил расспросы. Теперь мне было приятно смотреть, как она кушает: с аппетитом, и воздавая должное отличной кухне. Она мне призналась, что ни образ жизни ее, ни средства не позволяют ей ходить в дорогие рестораны, а приглашений или нет, или они исходят от людей, с которыми пойти одной страшновато. К концу обеда я протелефонировал сестре милосердия и узнал, что все обстоит сравнительно благополучно: старик-владелец спал. Когда я поделился этим известием с Мари, в лице ее вдруг промелькнуло что-то вроде тревоги, тень какая-то по нему пробежала. Я насторожился: подозрение в интриганстве, только что отброшенное, о себе чуть-чуть напомнило. Но оказалось совсем другое, оказалось противуположное. Мари поделилась со мной этим с подкупающей откровенностью, сознавшись, что ей немного страшно от присутствия у самого начала наших отношений болезни, может быть даже кончины. Я постарался ее успокоить, сказав, что вызвали меня не из-за опасности конца, а для того, чтобы сказать о перемене в завещании, что старик может прожить еще долго, и что от приема его у меня осталось скорей умиленное и растроганное впечатление. Что до доходов - то я получаю отличное жалование и, сверх того, заинтересован в ходе дела.
- Конечно, - добавил я, - когда оно станет моим, я буду по-настоящему богат. Но даже и теперь нам с избытком хватит.
Мы коснулись разных практических вопросов, обсудили, и с удовольствием, и робко в одно и то же время, какую будем искать квартиру, в каком квартале, из скольких комнат? Возможность мысленно управлять будущим была соблазнительна, но ни Мари, ни я не спешили: не была ли перед нами вся жизнь? К тому же, в тот вечер, мы еще недостаточно понимали значение во всех отношениях существенной перемены, нас постигавшей. Нас как бы ограничивал круг непосредственного, близкого, того, что только что наступило, что захлестнуло. И разве все было нами тогда друг другу сказано?
Но в такси, но дороге к той улице, где жила Мари, мы оба почувствовали, что законы природы на нас распространяются точно так же, как на других. Я был молод, полон сил, Мари - тоже. И по мере того как текли минуты и объятья наши становились все более тесными, я стал думать, не дать ли шоферу другой адрес, - адрес той студии, в которой я тогда жил. Возможно, конечно, что влюбленный и опьяненный поцелуями и нежными словами, я слегка утратил контроль над памятью. А может быть мне стало чуть досадно хоть в чем-нибудь ущербить очарование? Я назвал ее так мне понравившимся сочетанием имен: Мари-Анжель.
И тотчас же она отпрянула, оттолкнула меня, забилась в угол и стала нервно повторять:
- Я же просила, я же просила вас никогда не называть меня {22} Анжель, никогда не называть меня Анжель, никогда, никогда. И вы обещали. И как раз теперь назвали Анжель.
Не понимая в чем дело, я старался ее успокоить, брал ее руку, просил прощения, заверяя, что это не повторится. Но она продолжала отстраняться, стала плакать.
- Но почему же, почему это так важно? - допытывался я.
Сквозь слезы, она прошептала:
- Потому, что он называл меня Анжель...
Так она мне сама дала в руки повод подумать, что то прошлое, о котором она мне говорила, не совсем еще прошлое, что опередивший меня соперник не бесследно покинул ее сердце. Я выпустил ее руку, отодвинулся и - в который уже раз в этот вечер? - испытал колебание. Если так, если все с ней случилось так недавно, если все это еще так свежо, не лучше ли вырвать зло с корнем, пока не поздно, пока это может быть сравнительно легко? Уже зашевелились во мне холодные, презрительные слова, те самые, которые, в несколько секунд, могли все безвозвратно погубить. И тут она снова ко мне прижалась, положила мне на плечо голову, обняла и несколько раз повторила: - Нет, нет, нет, это не то, что вы подумали, не то, что вы подумали. Я его никогда не любила. Я его ненавидела. И он меня называл Мари, а потом когда все случилось, стал называть Анжель, Даже мадам Анжель. И всегда улыбался, говоря мадам Анжель. Он меня мучил, он меня ужасно мучил...
Такси остановилось возле ее гостиницы. О том, чтобы ее привлечь ко мне в студию, я больше не думал. Я помог ей выйти, проводил ее до лестницы, поцеловал ее руку...
5.
Наша свадьба состоялась через несколько месяцев. За это время мы смогли лучше друг друга узнать. Я предложил Мари бросить работу и согласиться на мою поддержку, но она отказалась. Она предпочитала быть занятой, тем более, что я - тоже был занят и до пределов возможного. Я всегда поздно покидал фабрику, после чего часто ездил с докладом к старику-владельцу. Хотя врач и настаивал на покое, он продолжал всем интересоваться и давал мне, всегда очень полезные, советы. Досугов у нас с Мари не было. Поэтому мы только изредка посещали театр, да предприняли несколько воскресных экскурсий. Мы ежедневно завтракали совместно, в ресторане, расположенном на полпути от фабрики до ее склада. Мне приходило в голову попросить ее приехать в мою студию и быть там хозяйкой, но каждый раз я воздерживался. Не из осторожности, конечно, а подчиняясь некоему, мной самим установленному правилу. И сколько я видел, Мари была в этом совершенно со мной согласна.
{23} Два существеннейших обстоятельства отметили эти месяцы: знакомство с Аллотом и кончина владельца фабрики.
Насчет Аллота должен сказать, что у меня возникло к нему нерасположение с самого начала, с самого того вечера, как мы впервые обедали с Maри в ресторане. Сама Мари своей неприязни к нему не скрывала. Несмотря на это, она сочла себя как бы обязанной мне его представить верней меня ему, так как он был старше. Почему так было - я не знаю. Допускаю даже мысль, что Мари выполнила его приказание, ему подчинилась.
Знакомство состоялось в ресторане, за завтраком. Лил дождь. Из окна ресторана, куда я приехал первым, мне была видна часть улицы, ветви деревьев, дрожавшие под каплями, совершенно мокрый тротуар, по которому с поспешностью пробегали редкие прохожие, под зонтиками. В подворотнях жались нахмуренные и нетерпеливо ожидавшие конца ливня мужчины и женщины. Вскоре приехала Мари.
Едва войдя она взглянула на меня вопросительно. Потом перевела глаза на кого-то другого, и в то же мгновение я услыхал, что за мной кто-то встает. Навстречу Мари прошел невысокий господин, которого я узнал, так сказать, даже его не видя, верней, видя только его спину. Мне стало неприятно. Я поднялся и пошел к Мари, но Аллот достиг ее раньше. Он ее обнял. После этого он обернулся, и тогда я прежде всего заметил улыбочку. Позже я узнал, что улыбочка эта его не покидает никогда, даже если улыбаться решительно нечему. За улыбкой последовали глаза: не мигающие, не мерцающие, так сказать пустые, противоречившие улыбочке: серьезные, чуть что не строгие. За глазами походка: те несколько шагов, которые он сделал, были мелки, поспешны и напоминали ход мышей. Наконец рукопожатие: для начала прикосновение, которое он чуть продлил, чтобы обратить в сильное и продолжительное потрясывание.
- Мой жених, мой отчим Леонард Аллот, - произнесла. Мари.
- Очень, очень рад, - заговорил Аллот, - очень, очень приятно. Я уже до того, как Мари нас познакомила, пока сидел за вашей спиной, думал, что вы ее жених. Не знаю почему, но мне казалось, что это вы, я присматривался ко всем, а посетителей тут не так уж мало, но никто не привлек моего внимания... хэ-хэ,.... когда вы вошли я вас не то что заметил, хэ-хэ, а как бы вас почувствовал, точно бы сразу познал, что это вы будете счастливым мужем Мари, моей падчерицы, мать которой я так любил... К сожалению нам не дано было долго прожить совместно, она скоро скончалась, лет через семь, или семь, с половиной, после нашей свадьбы. Мари на нее похожа. О да ! Она очень на нее похожа. Но вы сами очаровательный. Оча-рова-тель-ный ! Оча-рова-тель-ный ! Я ожидал, что ее выбор будет превосходным, но действительность превосходит ожидание. Вы - просто прекрасная пара ! Я так рад, так рад... простите старика за это излияние, простите, когда вы меня лучше узнаете, то вам оно станет понятным до самых малейших оттенков...
{24} Он вынул платок и не то высморкался, не то протер глаза. Я, со своей стороны, несколько выбитый из колеи, слегка смущенный, пробормотал, преодолев что-то вроде озноба:
- Я тоже очень рад, я тоже очень рад...
- Понимаю, понимаю, понимаю вашу стесненность, отлично ее понимаю, я сам был молодым, сам был влюблен, сам был женихом... Да. конечно, не совсем как вы, так как женился на матери Мари после ее вдовства, но все-таки был женихом и знаю, что это несколько стеснительно. Не выходит ли, для жениха и невесты, что они делают явным то, что было секретом? Что было очень интимно, что было только между ними? И надо это всем показать! Жениховство в сущности значит: мы больше наших намерений не скрываем. Не так ли? Может быть в это и можно ввести некоторые поправки, но в общем это так, я уверен, что это так. Хэ, хэ, хэ... Простите еще раз за излияние. Могу теперь же вам сказать, - прошу между нами, о! пока! для начала по секрету! - что я немного литератор. А литераторы, знаете ли, все иначе воспринимают чем не-литераторы, им во всяком стечении обстоятельств, даже проходящем, мерещится сюжет. Сю-жет! Да, да, сю-жет. Хэ-хэ ! И мне теперь как раз померещился ваш с Мари сюжет, Хэ, хэ!.. ваш с Мари сюжет.
Недостававшее в моем перечне звено - т. е. его голос - теперь было найдено: голос Аллота ни в чем не соответствовал ни его внешности, ни содержанию его тирад: он был мягок и приятен.
- Сядем, - сказал я. - У нас не так много времени. И Мари, и я должны после завтрака вернуться к своим обязанностям... Не правда ли, Мари?
- Конечно, - почти прошептала она, - конечно. Как каждый день.
- Счастливы те, у кого каждый день есть определенные часы присутствия, - заговорил Аллот. - Теперь у меня их нет, теперь я мечусь по всём направлениям в поисках дел и все так проблематично. Bcе жалуются на застой...
- Я не жалуюсь, - прервал я его, - у меня не хватает времени со всем справиться. Спрос все возрастает и я помышляю о расширении.
- О расширении? Бывает, действительно, в жизни - очень это, по правда сказать, бывает редко, но все же бывает, что начинает не хватать места. Буквально! Немного это можно сравнить с тем чувством, когда хочется расправить плечи, потянуться, а руки упираются в слишком близкие стены. Приходит в голову: а что если сломать стену и высунуть руки наружу? Вы вот, кажется, как раз так и располагаете поступить?
- Отчасти это верно. Вероятно придется купить и сломать соседний дом, правда, ветхий и необитаемый. Но это еще не теперь. Об этом я, если помышляю, то в связи с будущим.