7.
В такси я подробно рассказал Мари про все, что случилось за последние дни и поделился с ней, как впечатлениями. оставшимися у меня от сцены у нотариуса, так и тем, как все сложилось в бюро. В ответ она слегка сжала мою руку. К происшедшей перемене она относилась со смирением, ее тихий нрав ни к какой бурной радости ее предрасположить, разумеется, не мог. Начинавшее принимать осязаемые очертания богатство ее скорее пугало.
Но в ресторане с пестрыми абажурами ей явно было приятно, может быть даже весело. Она выбрала закуски, жаркое, согласилась на шампанское, потребовала, чтобы я сел не против нее, а рядом.
- Так ближе. Я хочу быть ближе. Мне от этого спокойней и проще, я еще счастливей.
- Если ты счастлива, то счастлив и я. Точно магическая какая-то палочка открыла нам двери счастья, - произнес я и, тотчас же, внутренне испугался. Всего несколькими часами раньше, не допустил ли я мысли, что "неподвижные минуты" - лучше счастья?
Конечно, Мари этого моего мимолетного недоумения не заметить не могла, и спросила, в чем дело.
Я солгал:
- Меня кольнула тривиальность моих собственных слов, и я подумал, что мне надо было просто ответить: и я тоже. Тем более, что именно так оно и есть.
Посмотрев на нее я рассмеялся и в награду мне из под приподнявшихся ресниц сверкнуло горячее сияющее.
Конечно, чем проще, тем лучше, - улыбнулась она.
Такой доброй, такой благодарной была улыбка Мари! Мне она проникала в душу и восстанавливала равновесие, которое часто бывало нарушено сухостью и точностью деловых разговоров. Она одобряла и подогревала те человеческие свойства, которые от точности и сухости отмирают. Я наверно знаю, что ото отмирание считается шагом вперед на жизненном пути и что некоторые его сознательно поощряют. Иной раз и мне, особенно когда дела шли хорошо, казалось, что "присутствие души" излишне и что в ее отсутствии достигаешь большего. Но когда Мари мне улыбалась, то я отдавал себе отчет в том, что учет оборота и умелое движение за спиной конкурента, расширение мастерской и удачная сделка - не самое главное и не могут самого главного заменить.
- Начиная с завтрашнего дня ты перестанешь работать, - сказал я. Нужно, чтобы ты занялась нашим устройством. У меня на это нет времени.
- Хорошо.
- Кроме того ты переедешь в другую гостиницу. Мы совместно выберем достаточно дорогую.
- Хорошо. Хотя, сознаюсь, мне жаль будет покинуть мою комнатку. Но понимаю твое желание.
{30} - Я пришлю тебе агента по найму квартир. Он поможет выбрать.
- Разве это так легко? Я думала, что квартирный вопрос очень остр.
- Если не постоять за ценой... - произнес я, подавляя в душе стыд, то вопроса этого вообще не существует.
- Ты непременно хочешь, чтобы у нас была большая квартира в новом доме и модном квартале?
- Раз это возможно, зачем упускать случай?
- Хорошо, - снова сказала она, и тихонько вздохнула.
- А тебе это не по душе?
- Не по душе. Я привыкла к скромной жизни и в большой квартире мне будет холодно.
- Ну, это просто иллюзия.
- Не знаю. Не прими, что я настаиваю, но сознаюсь, что мне гораздо больше говорит небольшая квартира где-нибудь на тихой улочке. И чтобы все было под рукой: лавки, рынок, автобусы, метро...
- В этом теперь не будет никакой надобности. За провизией будет ходить горничная, а для разъездов будет автомобиль.
- Хорошо. Но только...
- Что только?
- Ты сам только что сказал, что нам открылись двери счастья. Разве все это для счастья нужно?
- Милая Мари, моя Мари, - сказал я, с порывом, которому сам удивился, - если ты думаешь, что комфорт и роскошь ни к чему, то и не надо их. Я хочу чтобы тебе было хорошо, и самому мне хорошо только, если хорошо тебе!
Наступило недолгое молчание, и потом, тихо, робко, нерешительно Мари произнесла:
- Если ты ничего не имеешь против, то мы пошли бы завтра осмотреть квартиру, насчет которой мне сказали, что ее можно получить, дав отступные. Ее теперешние жильцы хотят уехать в провинцию и им нужны деньги. Я ее уже видела. Я ничего про нее не говорила потому, что как бы готовила тебе подарок...
- Ну конечно, ну конечно, моя Мари, мы завтра же пойдем осмотреть эту квартиру, - воскликнул я, растроганный, - и я вперед знаю, что мы ее возьмем. Как бы я мог отказаться от твоего подарка?
- Но ты только что говорил о большой, - промолвила она, с долей удивления в голосе, точно ей показалось, что я слишком легко согласился.
- Я думал, что роскошь тебе будет приятна, что ты будешь довольна. Но вижу, что ошибся. Bсе эти большие квартиры, автомобили и модные кварталы, какое нам до них дело?! - снова воскликнул я, еще раз подивившись своей горячности.
- Почему ты так волнуешься? - спросила она. - Если ты с трудом идешь на уступку, то не надо.
- Нет, нет, никакой уступки нет. Я разозлился на квартиры и {32} на автомобили потому, что они вмешались в то, что их не касается, в наше с тобой счастье. Представь себе, что я испытал что-то похожее на неверность тебе, на то, что чуть было тебе, с автомобилями и квартирами, не изменил!
- Что ты говоришь, - прошептала она, - ты не знаешь, что говоришь.
- Ты видела Аллота? - спросил я.
- Да, - ответила она, неохотно. - Он приходил ко мне, чтобы спросить, когда ему можно будет с тобой поговорить.
- Поговорить? О чем?
- Он не сказал о чем. Но я думаю, что он собирается сделать тебе деловое предложение. У него всегда разные планы в голове.
- Его деловые планы... не знаю. Посмотрю. Но тогда, за завтраком, он сознался что он немного литератор, и я про это потом вспоминал. Что он пишет и где печатается?
- Он нигде не печатается. И даже по-настоящему не пишет. Он добывает материалы, чтобы писать.
- Но у него есть какое-нибудь общее направление?
- Не знаю, как сказать. Он старается найти у простых вещей не простое значение. Он даже сам устраивает разные обстоятельства, для того, чтобы потом их описывать. Не могу объяснить.
Она замолкла и, что-то внутри себя поборов, прибавила:
- Прости меня, но мне неприятно про это говорить.
Я припомнил тогда впечатление, произведенное на меня усмешечкой Аллота, его глазами, его голосом, его походкой. В тот, в первый раз, как я его видел, я не успел хорошенько к нему присмотреться. Потом были дни переполненные всякими заботами, но все-таки я об Аллоте, время от времени, думал. Почему я запомнил его признание в том, что он литератор, и почему меня это заинтересовало, я не знаю. Может быть в нем, несмотря на гнусную усмешечку, сквозило что-то артистическое? Голос его, например, приятный и музыкальный, мог об этом свидетельствовать.