- Нет, - продолжала качать головой психолог, - мы восстановили эпизоды раннего его детства - он остался равнодушным. Мы вспомнили его школьные годы - он остался холоден. Верните его в лабораториюи будет, уверяют вас, точно такой же эффект. Парадокс, но мы не знаем его прошлого.
- Ну, нет, - возмутился инспектор, - что, что, а прошлое его известно нам не хуже настоящего!
- Да, - рассмеялась Тета, - ничуть не хуже, я бы даже сказала, в десять раз лучше. Помните, Эпсилон, как настойчиво гадали граждане жизнерадостной Листригонии: что выгоднее - в десять раз больше, или в десять раз лучше?
- Я помню, Тета, как гадали граждане жизнерадостной и славной Листригонии, - улыбнулся Эпсилон, - но требую еще одного теста для нашего друга: пусть он посмотрит аварию, которая чуть не стоила ему жизни.
- Но это жестоко, это чересчур жестоко, Эпсилон!
- Не преувеличивайте, Тета: он сумел пережить реальную катастрофу, он найдет в себе силы просмотреть картинки, в которых о ней рассказывается.
Стена, точно так, как это было в двух предыдущих случаях, внезапно исчезла, и вдали, на розовом асфальте, появилась длинная, спортивной модели машина. Дорога с обеих сторон была обсажена прямоствольными тополями. Мак, поглядывая влево и вправо, все наращивал скорость, пока, наконец, не стало отдельных стволов и над волнистой белесой оградой не потянулся сплошной ряд повисшей в воздухе листвы.
Голоса не было слышно, но по движению губ отчетливо наблюдалось, что человек поет, причем, не просто поет, а норовит перекрыть гул мотора, шум ветра и лихорадочный шип колес. Приближался поворот, однако машина держалась на прежней скорости, и даже вибрация, которая усиливалась с каждой секундой и была сама по себе достаточно грозным предвестником, никак не сказывалась на действиях человека.
За поворотом случилось то, что должно было случиться: машина, хотя и благополучно прошла по дуге, вдруг рванулась вправо и, перелетев через кювет, врезалась в дерево, а Мака швырнуло в просвет между стволами. Это было исключительной удачей, поскольку он расшибся о дерево из второго ряда, то есть тогда, когда уже изрядно потерял в скорости. Впрочем, об удаче можно было говорить лишь ретроспективно, ибо человек с расколотой головой вызывал чувство неодолимого ужаса и представлялся таким же обреченным, как и горящая машина.
- Господи, - закрыла лицо руками Тета, - вы просто палач, Эпсилон!
- Палач, - усмехнулся инспектор. - Да посмотрите на него: он же сидит, как истукан, которого даже собственное несчастье не трогает.
Инспектор Кси сказал правду: Мак решительно не проявлял интереса к событиям на дороге, один только раз, когда машина взорвалась и вспыхнуло пламя, он оскалил зубы и подался заметно назад, вроде бы устраняясь подальше от огня. Но и это, последнее, было не совсем обычно, потому что никакой угрозы для него взрыв и огонь, будь они даже много ближе, в себе не заключали, а коль скоро так, уместнее было податься вперед, чтобы получше рассмотреть катастрофу и все ее последствия.
- Тета, - хлопнул себя вдруг по лбу инспектор, - он не притворяется, он в самом деле не притворяется! Тенденция к разрушению в нем настолько сильна, что все нравственные преграды рассыпаются под ее натиском. Дайте ему свободу действий, и он не остановится ни перед чем. Помните ли вы, что это значит: он и общество несовместимы, Тета! Несовместимы!
Тета внимательно слушала оргоп-инспектора, выводы которого содержали в себе прямой практический смысл, однако, когда он изложил их и умолк в ожидании ответа, она по-прежнему оставалась сосредоточенной, так что у инспектора возникло малоприятное ощущение, вроде бы вся эта сосредоточенность направлена на какие-то собственные ее мысли, а к его соображениям никакого отношения не имеет.
- Да, - спохватилась она, - я обещала Маку апельсины. А вы зря обижаетесь, Эпсилон: я поняла вашу главную мысль - о несовместимости Мака и общества. Но почему тенденция к разрушению, Эпсилон? Отсутствие нравственных фильтров - это еще не инстинкт уничтожения. Разве отсутствие положительного заряда обязательно означает, что надо искать отрицательный?
- Простите, Тета, но я не хочу заниматься физикой: мое дело - социология и мораль. А законы либо соблюдают, либо не соблюдают - третьего не дано.
- Не дано, - подтвердила докторант, - но безопасность общества - это безопасность каждого его гражданина. Каждого, Эпсилон. А произвол - не частная акция против одного гражданина, произвол - акция против общества в целом. Не будем торопиться, Эпсилон.
Перед Маком поставили плетеную корзину с апельсинами. Прежде чем приступить к еде, он стал набивать карманы. Когда карманы были заполнены до отказа, Мак тщательно осмотрел свою одежду, разыскивая углубления, которые тоже могли бы сойти за карманы, однако таковых не оказалось, и, придвинув корзину к себе вплотную, он принялся зубами и пальцами сдирать кожуру с апельсинов. Корки он сплевывал и сбрасывал на пол, хотя не стоило никакого дополнительного труда складывать их в корзину, уже целиком почти опорожненную. Инспектор Кси усмотрел в этом новое подкрепление своей версии о тенденции к разрушению, но промолчал, полагая, что оргоп-психолог сама даст аналогичное объяснение и признает его, инспектора Кси, правоту.
- Эпсилон, - рассмеялась Тета, - а ведь он чудак: корзина рядом, под самым носом, но ему приятнее сорить на пол!
- Да, - серьезно, подчеркивая эту свою серьезность, подтвердил инспектор, - приятнее, как вообще для него приятнее всякий беспорядок.
- Эпсилон, - сказала Тета, - я начинаю вас бояться: вы прямо, аки святой отец, возвещаете народу, какой его поступок с плюсом, а какой - с минусом.
Перестаньте, перестаньте ерничать, хотелось крикнуть инспектору, но вслух он произнес почему-то совсем другие слова:
- Вы очаровательны, Тета, вы очаровательнейшая женщина!
- Ай-ай, - улыбнулась Тета, - какой вы комплиментщик, инспектор. Кстати, вы могли бы вспомнить, что я оргоп-психолог второго класса и докторант социологии. Ах, какой вы злой комплиментщик. Попробуем еще один тест, Эпсилон.
Злой комплиментщик инспектор Кси подумал, что оргоп-психолог не в меру резвится и надо бы вернуть ее к норме, но претворить свою, вполне основательную, мысль в действие не успел: Мак издал душераздирающий вопль, причем поначалу невозможно было даже определить, что означает он - радость или ярость. Эпсилон совершенно автоматически, а вовсе не из страха, шарахнулся к дверям, Тета же, хотя и вздрогнула, осталась на месте, но через секунду тоже вскочила и глухо, вроде бы спазм сжал ей горло, вскрикнула:
- Эврика!
На полпути между Маком и горизонтом разостлалась обычная африканская саванна, какой она бывает в сухое время года: жухлые травы, разбросанные небольшими парками деревья, увитые лианами и эпифитами, местами голая, выжженная солнцем и пожарами, земля. Из-за деревьев, которые по первому впечатлению были совершенно безжизненны, вышло четыре огромных бабуина, вооруженных дубинами. Они двигались фронтом, соблюдая правильные интервалы, и по мере продвижения принимали все более угрожающий вид. Вдруг они остановились, бабуин, крайний справа, наклонился, подобрал с земли камень и, остервенело мотая головой, швырнул его вперед, где трава была погуще. Из травяных зарослей выскочил гепард, вдогонку ему посыпался град камней. Казалось невероятным, что вся эта каменная туча поднята всего четырьмя обезьянами.
Гепард уходил огромными стремительно следовавшими один за другим прыжками, поджав по-собачьи хвост. Бабуины продолжали швырять камни, хотя опасность уже миновала и было вполне очевидно, что теперь забота самого гепарда - уйти от опасности. Когда хищник оказался в порядочном удалении, они перестали метать камни, но все еще не могли успокоиться и с прежним остервенением мотали головами. Со стороны эта неуемная ярость могла даже представиться несколько деланной, будто бы цель ее состояла исключительно в том, чтобы показать всему стаду, которое отсиживалось в деревьях, истинные размеры минувшей угрозы. Первым угомонился вожак, и тотчас, почти без паузы, прекратили свое головотрясение трое остальных. Этот внезапный переход от крайнего бешенства к абсолютному покою заключал в себе нечто фантастическое, как если бы клокочущий гейзер мгновенно обратился в ледовое, безжизненное свое подобие.
Вдали, ближе к горизонту, еще несколько раз мелькнуло скачущее желтое пятно, в котором могли опоззнать гепарда только те, что следили за ним с того самого момента, когда он бежал, спасаясь от дубин и камней бабуинов.
Выставив дозорного, воины вернулись в стадо и улеглись под деревьями, предоставляя женам и детям рыться у них в шерсти.
- Мгы, - бормотал Мак, улыбаясь, - мгы, мгы.
Между тем, инспектор Кси наблюдал за ним и, пожимая плечами, бубнил под нос:
- Странно, явный рецидив инфантильности, детская реакция на экзотику. Странно.
- Эврика! - снова воскликнула оргоп-психолог.
V
- Слушается дело гражданки Эг против гражданина Ация Виста, профессора клиники трансплантации. Обвинение поддерживают Органы Охраны Городского Порядка. Свидетели обвинения...
Судья перечислил свидетелей и попросил заседателей особо обратить внимание на то обстоятельство, что дело такого рода рассматривается впервые и в силу этого явится прецедентом. Не беря на себя смелости предвосхитить события, он, однако, полагает своим прямым долгом напомнить, что дело, единожды ставшее предметом судебного разбирательства, неизбежно находило впоследствии продолжение во множестве аналогичных дел. И это, заметил судья, вполне естественно, ибо ход, единожды найденный человеческим умом, содержит в себе тенденцию к многократному повторению, иногда в тождественных вариантах, иногда с некоторыми отклонениями. Упомянутая закономерность была обнаружена почти двести лет назад славным этнографом Эдуардом Тэйлором, который в своей монографии "Первобытная культура" совершенно справедливо заметил, что если существуют племена, не ведающие священного обряда поцелуя женщин, то отсюда может следовать только один вывод: это дикие племена, которые никогда и не знали его, ибо позабыть такой обряд невозможно.
В зале поднялся одобрительный гул, судья поклонился, выражая свою признательность публике, однако тут же позвонил в колокольчик и напомнил, что время - это энергия.
Мак сидел слева от судейского стола, за партой, окруженной со всех сторон никелированной решеточкой, которая едва достигала до человеческой щиколотки. Парта была очень удобна, и Мак явно наслаждался покоем, не тревожа себя ни малейшим движением. Судья, хотя он превосходно видел, что Мак вполне удовлетворен, спросил, следуя традиции, не испытывает ли тот в чем-либо нужду. Поскольку Мак молчал, судья предложил секретарю занести в протокол: "Не испытывает".
Гражданка Эг, супруга Мака, и гражданин Аций Вист, профессор, сидели справа от судьи, причем парты их располагались чуть не впритык одна к другой, вследствие чего человеку, не посвященному в тонкости судопроизводства, могло даже показаться, что они представляют на процессе общие, а не полярные интересы. В широком смысле это было именно так, поскольку обе стороны были равно заинтересованы в охране порядка и благополучия граждан, однако в очень узком, конкретном, смысле это было не совсем так, иначе судебная тяжба, которую они затеяли, стала бы попросту бессмыслицей. Парты напоминали тяжущимся, что они вновь состоят в чину учимых и соответственно этому должны преимущественно отвечать на вопросы, а не задавать их.
По просьбе судьи гражданка Эг изложила обстоятельства, которые привели ее в этот зал, а именно: второго марта пополудни гражданин Мак, ее супруг, отправился в поездку, которая на полпути была прервана по причине катастрофы, и гражданин Мак, ее супруг, попал в клинику профессора Ация Виста.
Судья позвонил в колокольчик и обратился к Ацию Висту:
- Вы согласны?
- Да, - кивнул профессор.
В клинике гражданину Маку была произведена пересадка мозга, и по истечении трех недель его выписали из больницы. Она, гражданка Эг, горячо поблагодарила профессора за эффективное и быстрое лечение, однако...
Судья позвонил в колокольчик и спросил:
- Вы согласны?
В этот раз Аций Вист ответил не сразу: требовалось время, чтобы восстановить детали, которые тогда представлялись не слишком важными. Полуминуты оказалось достаточно, и профессор решительно подтвердил:
- Да, согласен.