Девушка промолчала, а потом тихо сказала:
- Ахрррр-а-ххр…
Октавиан, не веря себя, развернулся. Елена и вправду спала, похрапывая. Дрожащими от обиды пальцами парень застегнул ворот рубахи, и ушел к себе в палатку. Елена полежала еще минут двадцать для надежности. Единственный эффективный способ уйти от разговора, знала она, это - уйти от разговора. Девушка тихонько приоткрыла глаз, и на всякий случай, еще раз сказала:
- Ахрррр-а-ххр.
ххх
- Запоминай, сынок, что люди говорят про Италию, - диктовал крестьянин полюбившемуся ему Октавиану, который очень уж смахивал на внука старика. - Жила как-то в наших краях молодая и красивая девушка по имени ПерсИка.
- Персик? - уточнил студент.
- Персика, - укоризненно поправил дед, - это же она, а не он. Записал? Ну, слушай дальше. Жила она себе, не тужила, потому что мать у нее и отец были из состоятельных. В смысле, из красной голытьбы, которой Советская власть дала все. Поэтому они были в руководстве колхоза, и дочь их за шестнадцать лет пальца о палец не ударила, а воду в дом если и носила, то в волосах поутру росу…
- О! - оценил выверт дедовской речи Октавиан. - Еще раз, чтобы записать точно.
- А воду в дом если и носила, то в волосах поутру росу, - с удовольствием повторил дед, вычитавший это выражение в литературном журнале "Кодру", подшивка которого за 1967 год валялась у него в чулане. - А фамилия ее была Цереску.
- Как-как? - не поверил своему счастью студент. - Церера?
- Какая такая Церара? - рассердился дед. - Цереску она была! Понял?
- Так точно, - затараторил студент, - простите, записываю.
- И, значит, - повествовал крестьянин, - когда Советы ушли, стало село жить бедно, и потянулись постепенно люди в Италию. Почти половина села уехала! Собралась было в Италию и наша Персика, да мать, старшая Цереску, ее не пустила.
- Боялась?
- А как же! Из Италии ить из этой никто еще не возвращался. И вот, плачет Персика Цереску год, плачет другой, потому что и женихов в селе не осталось, ведь кто не в Италии пашет, те спились, а кто спился, тому бочка с вином невеста!
Посопев, дед с гордостью подумал, что "бочка с вином невеста" его собственное изобретение. Студент, затаив дыхание, глядел на крестьянина. Октавиан думал, что тот размышляет о Персике Цереску.
- И вот, как-то раз, приехал в наши края представитель агентства туристического, - продолжил крестьянин, которое вывозит наших людей в Италию. По-моему, фирма эта до сих пор работает. А фамилия этого господина была Плутонеску.
- Плутон! - хлопнул себя по ноге Октавиан. - Совершеннейший Плутон!
- Плутонеску, - сердито поправил крестьянин, - ты слушать-то будешь? А раз так, слушай. Ну, этот товарищ посмотрел на Персику Цереску и влюбился в нее по самое не могу. И стал родителям ее предлагать - отпустите, мол, дочь со мной в Италию, я ее туда горничной устрою, будет по тыще евро в месяц получать!
- Ого, - грустно сказал Октавиан, вспомнив Елену и свою повышенную стипендию в 70 леев[11]. - Неплохо…
- И он, понимаешь, так сладко вел свои речи, - не обращал внимания на собеседника дед, которого понесло, - что мать девушки почти было согласилась на эти уговоры! Но отец-то оказался против! И не пустил Персику в Италию.
- Все? - спросил Октавиан. - Закончена история?
- Нет, конечно, - махнул рукой дед, - куда уж. Плутонеску-то этот взял, да и подбил Персику сбежать с собой из отчего дома. Она, конечно, за ним…
Октавиан, уже выстроивший в уме свою блестящую теорию, за которую ему судьба должна была вручить Нобелевскую премию и руку Елены Сырбу, встал и потянулся. Он ликовал.
- Сказать вам, дедушка, что дальше-то было в этом мифе? - спросил он, торжествуя.
- В каком мифе? - не понял дед. - Это все чистая правда как есть.
- А, ну, да, ну да, - покивал Октавиан, - но все-таки, рассказать?
- Ну? - удивился дед. - Если знаешь, чего записывал? Если слышал-то…
- Не слышал, - пояснил Октавиан, - но знаю. Цереску эта ваша, которую Персика звали, из дому сбежала с Плутонеску, так? Ехали они в Италию долго, преодолевая множество препятствий, и все это время за ними гнались родители девушки. Так?
Дед широко раскрыл глаза, и глядел на парня с изумлением. Тот, довольный эффектом, продолжал.
- И вот, когда родители Персики уже видели беглеца с беглянкой, и вот - вот собирались схватить дочь за подол платья, Плутонеску с Персикой пересекли символическую черте ада, - пардон, назовем ее государственной границей Италии, - и стали для родителей недосягаемы. Так? Мать, погоревав, обратилась к высшему божеству, то есть, простите, дедушка, в консульство Италии в Бухаресте с требованием вернуть дочь. А та-то в Италии замуж вышла за старика, которому дом убирала, и возвращаться не хотела! Ну, те, в консульстве, подумали, да и порешили сделать так, чтобы всех удовлетворить…
- Это как? - спросил дед.
- А отпускать Персику из Италии на полгода, - расхохотался совершенно счастливый Октавиан, - весной и летом. А зимой и осенью чтобы она возвращалась в Италию. Так?!
Притихший дед испуганно поглядел на Октавиана, и на всякий случай пересел от студента подальше.
- Внучек, - осторожно сказал он, - все ведь совсем не так было. Плутонеску содержателем борделя оказался. И Персика там уже который год мучается…
Октавиан, посидев неподвижно с час, медленно поднялся, и пошел к туалету, бросить тетрадь в выгребную яму. В глазах у него плыли оранжевые круги. Это уже второй удар, - безучастно отметил он, - за прошедшие сутки. О, проклятое самодовольство.
- Правильно, сынок, - поддержал его дед, - толку от вашей учености никакой. Да и все сказки, что я вам понарассказывал, у меня в книге есть. Называется "Мифы и легенды древней Греции". Да ты и сам заметил. Ну, фамилии, я, ясное дело, на наш молдавский лад переиначил…
- Зачем, - спокойно спросил Октавиан, возвращаясь через грязь во дворе к деду. - Зачем это вам?
- Так ведь, - разве руками дед, - вижу, вам историй нужно разных, да побольше. А чего не помочь хорошим людям?
- Значит, - со вздохом уточнил Октавиан, - все из книги… И про Персику?
Дед помрачнел, и ударил палкой по земле.
- Про Персику все правда! - отрезал он. - Потому как внучкой она мне приходится.
- Тогда соболезную, - поднялся Октавиан, - а мне, наверное, пора…
- Ты не горюй, - спокойно сказал ему в спину дед, - девица-то эта все равно не для тебя рождена. Неужто не понял?
Октавиан аккуратно закрыл калитку, и, не обращая внимания на грязь, пошел к их палаткам. Собрал вещи, и подогрел себе чаю на костре. До поезда оставалось еще три часа, и парень не торопился.
Вечерело, и собаки Ларги, поскуливая, выкусывали из проплешин тощих блох. Вдалеке звенел колокольчик на грязной, теплой, и пахнущей овчиной овце. Еще реже на нее покрикивал тощий пастух. Небо было серым, но прозрачным, и с горки, на которой стояли палатки, до него было как будто ближе, чем из самого села. Октавиан сидел, скрестив ноги, и чувствовал себя совершенно пустым, и, в то же время, наполненным. Он ощущал в себе всю вселенную, и тихонько напевал что-то под нос, представляя себя средневековым муллой, что приехал сюда в обозе турок, пришедших покорять Ларгу. Потом ему казалось, что он египетский писец, запечатленный в глине, что хранится в Лувре.
Внезапно небо над Ларгой и Днестром, ползущим где-то поблизости, стало ярким, и порозовело. Это солнце, сползшее из-под вечерних облаков на краю горизонта, послало селу последний салют. Октавиан с наслаждением прикрыл глаза, но не до конца, и ловил лучи вечернего солнца дрожащими ресницами. Они были хороши, Октавиан знал. Как знал, что со вчерашнего вечера для него ничего не значит Елена Сырбу. И что с этого дня он больше никогда не займется филологией. Кто он будет в этом мире, Октавиан не знал. Знал только, кем не будет никогда…
… значительно позже почетный академик Академии Наук Молдавии, Румынии и России, филолог с пятью научными степенями, Октавиан Гонца с задумчивой улыбкой вспоминал этот день. Прекрасно понимая: это был самый яркий день его жизни, когда ему открылось Нечто. Что? Истина? Смысл бытия? Октавиан был близок к определению этого, но точную формулировку этому дню дать не рисковал…