Роберто рассмеялся.
— Тебе стоит пойти к людям и заразить солдат своей поразительной уверенностью в собственном выживании, а не одиозной религиозной желчью. Вот от этого действительно был бы толк.
— Я не…
— Неужели наше положение полностью ускользнуло от твоего внимания? От нашего легиона осталось… Павел, сколько у нас в строю?
— У нас сто девяносто семь кавалеристов и коней, на которых они могут ездить. Гастатов практически не осталось. Большинство принципиев или убиты, или ранены. Потери триариев меньше благодаря тому, что они стояли в третьей шеренге. Однако досталось и им. Всего у нас одиннадцать сотен и восемьдесят три пеших мечника, сто один копейщик и семьдесят четыре легких пехотинца. Лучников осталось четыре с небольшим сотни. Каждый второй лук сломан.
Роберто снова повернулся к Бариасу, насмешливо приподняв брови.
— Ты понимаешь, что это значит? Это означает, что, если цардиты возобновят натиск, они нас перебьют. Мы не имеем представления, почему они еще этого не сделали. Они могут начать атаку в любой момент. Поэтому сейчас мы делаем все возможное для того, чтобы вывести или унести как можно дальше отсюда побольше народу. Но всем нам, сам понимаешь, не уйти.
Так вот, если я должен предстать перед судом, то это произойдет в Эсторре. И вот что я тебе скажу: если мне и впрямь доведется стоять перед судом в базилике и лично отвечать на твои обвинения, Юлий, я буду самым счастливым человеком в Конкорде. Ибо это будет свидетельствовать о том, что произошло чудо. Так что ты можешь и дальше выступать со своими осуждениями и разоблачениями. Я же собираюсь попытаться спасти какое-то количество жизней и выяснить, что планируют предпринять Гориан и цардиты.
— А ты не многим отличаешься от этого еретика, генерал Нунан, — заявил Бариас, переключаясь на другого отступника. — Тебе следовало бы осудить его за святотатство и покаяться в своем соучастии.
— Ступай лучше к раненым, Юлий, — бросил Нунан, глядя поверх плеча Роберто. — Кончай ныть и злобствовать, надоело. В данном случае я на стороне посла.
Роберто улыбнулся.
— А знаешь, глас Бариас, на самом деле я в чем-то согласен с твоей позицией. И мне придется мириться с последствиями моих поступков столько, сколько Бог дарует мне дыхания. Но ты, по-моему, просто перекормлен риторикой канцлера, а на поле боя это не годится. Тебе нужно сменить тон.
— Тон тут ни при чем, вера есть вера. Сжигать мертвых — святотатство. Другого толкования нет.
— Знаешь, вместо того чтобы твердить одно и то же, тебе следовало бы покопаться в писаниях и выяснить, что там говорится насчет ходячих мертвых. Для нас это новый враг, против него требуется новая тактика, и мы вовсе не стремимся к тому, чтобы она шла вразрез с верой. Но чтобы этого не случилось, Юлий, ты должен сотрудничать с нами. Тем более в такой момент, когда любые разногласия ослабляют нас перед лицом врага.
— Ты сам сломал хребет этого легиона, посол, — осклабился Бариас.
— Довольно! — рявкнул Нунан. — Караульный Герас!
— Да, генерал? — Страж, стоявший на часах у командного пункта, повернулся на зов.
— Проводи гласа на его место и проследи, чтобы он занялся своими писаниями. Ничем другим — только ими. И не общался ни с кем из личного состава, пока я не отменю этот приказ. — Бариас побледнел и попятился. — Я предупреждал тебя, Юлий. Это армия, и нам противостоит враг, слишком сильный, чтобы мы могли позволить себе какие-либо дебаты. Я не могу допустить раскола. Мне необходима сплоченность. Ступай.
Роберто проводил взглядом удалившегося в тень утеса гласа и вздохнул.
— Легче нам от этого не станет, но все равно спасибо за поддержку. Я знаю, тебе было нелегко.
— Но и не так уж трудно, Роберто. Настоящие трудности у нас впереди. Сил у нас мало, а цардитов, напротив, вполне достаточно, чтобы не выпустить нас из этой мышеловки. Кроме той дичи, что еще забредает в заросли на склонах, припасов у нас почти нет, а воды и того меньше. Скальной тропой мы сможем воспользоваться только ночью: едва начнет смеркаться, я отправлю людей наверх. Но уже на рассвете цардиты увидят, что мы делаем, и все те, кто не успеет уйти за ночь, сложат здесь головы. Мы не можем надеяться выстоять, так что не будем и пытаться.
— Скольких мы сможем отправить за скалы между сумерками и рассветом, если предположить, что за это время на нас не нападут? — спросил Роберто.
— Подъем там нелегкий, особенно ночью, тем более что мы не можем позволить себе освещать путь, иначе они тут же узнают о нашем отходе. Даже здоровому, боеспособному солдату, чтобы подняться туда, потребуется не менее получаса. Склон крутой, а им придется нести не только свою поклажу. Двое с носилками?.. Тут можно только гадать.
— И все-таки каковы твои предположения? Сколько?
— Если нам ничто не помешает, все пойдет организованно и отходить будут здоровые, боеспособные люди, за темное время подняться успеет от шести до восьми сотен. Это предельное количество людей, которые смогу уйти до того, как ударят цардиты.
— Не больше? — нахмурился Роберто.
— Посуди сам. Подниматься может только один человек за раз, и даже если они будут двигаться с максимальной быстротой и минимальными разрывами, больше все равно не получится.
— Так что же — выходит, шестьсот с лишним человек будут… принесены в жертву?
— И не забудь хирургов, кузнецов, механиков, санитаров, а также пятьсот тридцать раненых или умирающих.
— Должен быть еще какой-то путь, — настаивал Роберто.
— Это лучшее, что мы можем сделать, — вздохнула Келл. — Кавалерия останется и попытается пробиться сквозь цардитов и открыть путь для отхода в обход утеса, на юг, но в эту брешь успеют проскочить лишь немногие. Кому-то все равно придется погибать.
Роберто почесал лоб.
— Неужели это правда?
— Ты нам вот что скажи, — промолвила бледная, валившаяся с ног от усталости Келл, — как решать, кому жить, кому умереть? Кого отправлять наверх? Пытаться поднять раненых, что замедлит движение и уменьшит количество спасшихся, или, зная, что некоторые из них все равно умрут по дороге в Эсторр, бросить их и отправлять здоровых? Опять же отсылать здоровых, поскольку они могут принести больше пользы потом, или оставить их, поскольку только они способны на какое-то время задержать врага и выиграть время для других? Как быть? Я не Бог, я не могу принимать подобные решения.
— И кое-что еще. Как сделать так, чтобы оставленные люди не попали во власть Гориана? — добавил Нунан.
— Надо было бежать, пока имелась такая возможность, — пробормотала Келл.
— Ее у нас не было. Не мучь себя этим, — покачал головой Роберто. — У нас не было шанса удержаться. И просто отступить мы не могли, нас настигли бы на марше. Цардиты превосходят нас численно, и у них есть мертвые, которые не нуждаются в отдыхе в отличие от нас. Теперь мы знаем, на что они способны. Правда, сегодня нам удалось немного пустить им кровь.
— Но это нас не спасло, во всяком случае не всех.
— Нет, не спасло. — Роберто содрогнулся. — И то, что нам придется делать, — очевидно.
Нунан кивнул.
— Мне очень жаль, Роберто.
Дел Аглиос не смог встретиться с взглядом Нунана.
— Мне нужно побыть одному. Навестить брата. И поговорить с Дахнишевом.
Роберто покинул командный пункт и бросил взгляд вниз по склону. Там расстилалась красивая долина в буйных красках цветущего генастро. Яркая свежая листва, цветы, поющие птицы. Торжество жизни.
Он утер выкатившуюся из глаза слезу и зашагал туда, где лежал Адранис. Задерживать его Дахнишев не стал.
859-й Божественный цикл, 35-й день от рождения генастро
— Имя, — приказал Нунан.
Роберто перевел его слова. Адранис еще не пришел в себя. И было маловероятно, что он вообще очнется. Пролив слезы на плече Дахнишева, Роберто откликнулся на просьбу Нунана помочь ему допросить цардита, командовавшего мертвецами. Это оказался весьма примечательный человек, внушавшего отвращение вида, с лицом и бритой головой, сплошь покрытой замысловатыми черными, синими и красными татуировками.
— Гарант, — ответил цардит, обнажив заточенные передние зубы, отчего Роберто стало не по себе.