- Но, - продолжал настаивать, - мы убедились, что вы человек сильный, храбрый и прекрасно владеете оружием. Вы могли бы легко сделать себе военную карьеру. Не лучше ли употребить свои таланты на приобретение славы и всеобщего уважения. Ведь вы губите себя, ;вы идете к позору и виселице.
Разбойник затянулся, выпустил густой клуб дыма и ответил:
- О виселице я забочусь ровно столько же - сколько о прошлогоднем снеге. Всем нам, рано или поздно, придется заплатить дань природе: умру ли я в сапогах или в пуховой постели, умру ли я через год или через десять лет - не все ли равно? Мне это безразлично, так же, как и вам, воинам. А что касается до бесчестья, то это как смотреть на вещи. Я не вижу никакого позора в том, что беру налог с богатых, тем более что я рискую своей шкурой сам.
- Извините, - ответил я, - право - одно, а бесправие .- другое. Ничем вы не докажете правоту неправого дела и, кроме всего прочего, шутки с правом опасны.
Сэр Гервасий вмешался в разговор.
- Ну, допустим, что вы справедливо говорите насчет собственности, сказал он, обращаясь к разбойнику. - Но ведь ваше занятие опасно. Вы подвергаете риску и свою, и чужую жизнь.
- Ну, - ответил тот, - это все та же охота. Правда, бывает, что дичь начинает нападать на вас и превращается в охотника, а вы обращаетесь в дичь. Но что же делать? Игра опасная, но ведь игроков двое и у каждого есть шанс выиграть. Фальши здесь никакой нет, плутовства не полагается. Несколько дней тому назад еду я по большой дороге и вижу трех развеселых фермеров. Летят они по полям, а впереди них мчится свора собак. Вся эта компания гналась за маленьким, безобидным зайчонком. Было это, господа, в глухой местности, на берегу Эксмура. Я и подумал: отчего и мне тоже не заняться и не поохотиться за охотниками? Черт возьми! Преинтересная это была охота. Мои джентльмены мчатся вперед, орут как сумасшедшие, фалды у них развеваются, собаки лают, ну, одним словом, развеселое занятие. Ну, а меня-то они не заметили. А я еду вслед за самым крикливым из них и любуюсь. Право, господа, не хватало еще полицейских стражников, а то бы вышла форменная игра в кошку-мышку. Знаете игру, в которую мальчики в деревнях играют? Выходила бы аккурат эта игра. Фермеры гонятся за зайцем, я за фермерами, а полицейские за мной.
И разбойник беззвучно рассмеялся.
- Ну, а что же было дальше? - спросил я.
- А дальше было вот что: мои три приятеля догнали своего зайца и вытащили фляжки. Надо же отдохнуть от трудов праведных. Сперва они попивали винцо и смеялись, глядя на убитого зайца, а затем один из них слез с коня, чтобы отрезать у зайца уши. Тут-то я к ним и подскакал:
"Здравствуйте, - говорю, господа: хорошо мы с вами поохотились". Они на меня посмотрели этак удивленно, а один из них спрашивает меня: "Как вы смеете ввязываться в чужую охоту? Мы вас не приглашали в свою компанию". "Да что вы, господа, - отвечаю я, - я не думал охотиться за вашим зайцем". - "Чего же вам в таком случае надо?" - спрашивает один. А я ему говорю: "Как чего? Да ведь я охотился за вами, и никогда у меня не было такой удачной охоты". С этими словами я вытащил пистолеты из кармана и в кратких словах объяснил фермерам их положение. Ну, тут они начали потихоньку вытаскивать из-за пазух свои кожаные кошельки. Вы бы рассмеялись, если бы поглядели на них тогда. Заработал я в это утро семьдесят один фунт. Это немножко получше, чем заячьи уши.
- Ну и конечно, они подняли весь околоток в погоню за вами?- спросил я.
- Этого я не боюсь. Моя Черная Алиса мчится как ветер: новости расходятся скоро, а моя кобыла скачет еще скорее.
- А вот и наши передовые посты, - произнес сэр Гервасий, - ну, мой честный друг, для нас вы были честным, а другие пусть говорят, как хотят. Поедемте-ка с нами и примите участие в святом деле. У вас много на совести грехов, которые надо искупить, право. Сделайте же доброе дело, рискните жизнью для протестантской веры.
- Ни в коем случае, - ответил разбойник, вскакивая на лошадь. - Своей шкуры я не жалею, но с какой стати будет рисковать жизнью моя лошадь для такого дурацкого дела? Представьте себе, что ее убьют в сражении. Где я найду такую лошадь? И затем, моей Черной Алисе решительно все равно, кто сидит на английском престоле: папист или протестант. Не правда ли, моя красавица? - прибавил он, хлопая лошадь по шее.
- Но вы можете рассчитывать на карьеру, - сказал я. - Наш полковник Децимус Саксон любит хороших бойцов на саблях. Он имеет большое влияние у короля Монмауза и может замолвить за вас слово у него.
- Будет рассказывать, - недовольно проворчал Гектор Мэрот. Предоставьте каждому заниматься своим делом. Вот конный полк Кирке - это другое дело. С ним я всегда буду воевать. Эти красные подлецы повесили моего приятеля, старого слепца Джима Хустона из Мильвертона; я уж отправил на тот свет семерых из этих негодяев. И если мне будет время, я перережу весь полк. А теперь, господа, я должен с вами проститься, у меня много дела. Прощайте!
- Прощайте! Прощайте! - кричали мы, пожимая его жесткую, смуглую руку. - Спасибо вам за проводы.
Гектор Мэрот поднял шляпу, тряхнул уздечкой и помчался по дороге, поднимая клубы пыли.
- Черт меня подери, если я стану когда-нибудь ругать воров! воскликнул сэр Гервасий. - Во всю свою жизнь я не встречал человека, который бы так прекрасно владел саблей. И стреляет он, должно быть, отлично. Ведь он уложил в одну минуту двух здоровенных ребят. Но поглядите-ка вон туда, Кларк, видите вы полки в красных мундирах?
Я взглянул на широкую, поросшую тростником серую равнину, которая раскинулась между берегами извилистого Паррета и далекими Польденскими горами.
- Конечно, вижу, - ответил я. - Я вижу их повсюду и вон там, около Вестонзойланда. Они краснеются, словно мак во ржаном поле.
- А вон там, налево, около Чедзоя, их еще больше, - сказал сэр Гервасий. - Раз, два, три! Еще один, еще два позади. Всего здесь шесть пехотных полков. А вон там я, кажется, различаю блестящие латы кавалеристов. Среди неприятелей движение. Да, если Монмауз хочет надеть на голову золотой ободок, он теперь должен сражаться. Вся армия короля Иакова на него надвинулась.
- Так нам надо, значит, ехать к своему полку, - сказал я. - Если не ошибаюсь, на базарной площади развеваются наши знамена.
Мы пришпорили усталых коней. За нами двинулись наши спутники и припасы, которые нам удалось собрать. Скоро мы очутились в казармах, где голодные товарищи приветствовали нас с восторгом. Пригнанные нами еще до полудня быки были превращены в ростбифы и бифштексы, был приготовлен обед, последний для многих из нас... Майор Гукер прибыл вскоре после нас с большим запасом провизии, но не совсем благополучно. У него была стычка с драгунами, и он потерял восемь или десять солдат. Он отправился немедленно в королевский совет и принес на нас жалобу. Но крупные события надвинулись так быстро, что этого дела так-и не пришлось разбирать.
Я, милые дети, откровенно сознаюсь, что майор Гукер был вполне прав. Наше поведение было противно всякой дисциплине и поэтому совершенно неизвинительно. Но, дети, крик женщины, просящей о помощи, великое дело. Я, вот теперь седой, дряхлый старик, и то всегда готов защищать слабую женщину. Защита слабых это наша святая обязанность. Это обязанность выше всяких других обязанностей, это долг сердца. И сели даже человек надел солдатский мундир, то сердце у него не делается от этого более жестким.
Глава XXXI
БОЛОТНАЯ ДЕВОЧКА
Когда мы приехали в Бриджуотер, весь город был в движении. Только что стало известно, что войска короля Иакова приблизились к городу и находятся на Седжемурской долине. По-видимому, неприятели хотели двигаться вперед и штурмовать город. Настоящих укреплений, как я уже сказал, в Бриджуотере не было. Только со стороны Истовера были возведены кое-какие валы, и на них были поставлены две бригады пехоты. Остальная армия стояла в резерве на базарной площади и на Дворцовом поле. После полудня, однако, в город вернулись наши разведочные конные отряды и сообщили, что, по всей видимости, неприятель не собирается штурмовать Бриджуотер. То же подтвердили и пришедшие в город крестьяне, жители окрестных болот. По их словам, королевские войска очень комфортабельно расположились в окрестных деревнях. С местных крестьян они взяли контрибуцию сидром и пивом и не обнаружили ни малейшего желания двигаться вперед.
Город был полон женщин. Из близких и далеких мест пришли жены, матери и сестры восставших. Всем им хотелось взглянуть еще хоть один раз на любимых людей. Даже на базарных площадях Лондона не увидишь такой тесноты и давки, какая была в этот день на узких улицах и переулках маленького сомерсстского городка. Повсюду, бродили солдаты в высоких сапогах и темно-желтых мундирах. Красные милиционеры, суровые жители Таунтона, одетые в темные одежды, пиконосцы в сермягах, загорелые моряки, дикие, оборванные углекопы, неопрятные крестьяне, худощавые обитатели северных гор - все это толпилось и толкалось, образуя огромную, разношерстную массу. Повсюду между солдатами были видны деревенские женщины в соломенных шляпах. Они шумно целовались, плакали и убеждали солдат. Среди этих разноцветных людей, сверкавших оружием, двигались угрюмые фигуры пуританских проповедников в темных плащах и широкополых шляпах. По временам эти проповедники останавливались и начинали говорить зажигательные речи, сыпя текстами из Библии. Эти проповедники действовали опьяняюще на толпу. То и дело она подымала дикий вопль. Толпа эта была похожа на громадного пса, который рвется на своей своре и стремится схватить за горло своего врага.
Как только стало ясно, что Фивершам не хочет атаковать нас, наши полки были сняты с позиции, и мы занялись припасами, которые добыли благодаря ночной фуражировке.
Было воскресенье. День был хороший, теплый, на ясном небе не виднелось ни облачка, веял легкий ветерок, насыщенный ароматом деревенских цветов. Весь день в соседних деревнях звонили в колокола. Эта музыка наполняла собою всю залитую золотыми лучами окрестность. Верхние окна и крыши домов, покрытые красной черепицей, были усеяны бледными от страха женщинами и детьми, напряженно глядевшими в восточном направлении. В темно-серой болотистой равнине виднелись там и сям красные пятна. Это были позиции наших врагов.
В четыре часа Монмауз созвал последний военный совет. Совет был собран в нижнем этаже колокольни, откуда открывался прекрасный вид на окрестности. После моей поездки меня всегда приглашали на военные советы, несмотря на мой маленький чин. Всего собралось тридцать советников, именно столько, сколько могло вместить в себя небольшое помещение. Пришли и воины, и придворные, и кавалеры, и пуритане. Общая опасность сблизила их. Почувствовав, что наступает кризис, они забыли то, что их разделяло, и манеры их стали совершенно иные. Сектанты утратили свою суровость: они были взволнованы и горячились в ожидании сражения; что касается легкомысленных придворных модников, то опасность положения их отрезвила, и они глядели необычайно серьезно. Старая вражда была позабыта. Поднявшись на колокольню, король и советник, став у парапета, сосредоточенно глядели на горизонт, который был скрыт густыми клубами дыма. Дым этот поднимался от неприятельских костров.
Король Монмауз стоял среди своих вождей бледный и растерянный. Одет он был небрежно и был весь какой-то растрепанный. Очевидно, душевное расстройство заставило его позабыть о туалете. В руках у него был бинокль из слоновой кости. Он поднес его к глазам, и я видел, как его руки дрожали. На Монмауза было просто жалко смотреть. Лорд Грей передал бинокль Саксону. Тот оперся на каменный парапет и долго, пристально смотрел на неприятельский лагерь. Наконец Монмауз произнес тихим голосом, точно говоря сам с собою:
- Это те самые люди, которыми некогда я командовал. Вон там, направо, я вижу Думбартенский пехотный полк. Я знаю этих солдат. Они будут сражаться как львы. Все было бы хорошо, если бы они были на нашей стороне.
Лорд Грей ответил не без горячности:
- Но ваше величество, вы несправедливы к вашим сторонникам. Они готовы умереть за вас и будут биться до последней капли крови.
Монмауз взглянул вниз, на кишевшие народом улицы, и печально ответил:
- Поглядите-ка на них, каковы они! Конечно, все это благородные люди, благороднее которых нет во всей Англии, но послушайте, как они галдят и шумят, точно евреи на шабаше. Это не то что настоящие, обученные батальоны. Там везде суровое молчание и порядок. Ах, зачем, зачем я выманил этих честных людей из их убогих хижин и втянул их в такое безнадежное дело?
- Извините, ваше величество! -воскликнул Вэд. - Они не считают это дело безнадежным, да и мы считаем его таковым.
Как раз когда Вэд произносил эти слова, толпа внизу издала дикий, торжествующий вопль. Крик этот был вызван словами проповедника, который говорил что-то толпе, высунувшись из окна. Сэр Стефен Таймвель, вошедший в эту минуту, сообщил:
- Это досточтимый доктор Фергюсон говорит проповедь. Поистине он получил вдохновение свыше, и проповедь его замечательна. Доктор Фергюсон подобен древним пророкам. Текстом для проповеди он выбрал следующие слова:
"Познает Израиль Господа, и Господь и Бог Богов придет к нему на помощь. В тот же день, когда мы отступим от тебя, погуби нас Боже".
- Аминь! Аминь! - воскликнули несколько благочестивых пуританских воинов.
А между тем толпа внизу снова подняла крик. Послышалось бряцание оружия. Было очевидно, что огневая речь фанатика разожгла толпу. У Монмауза лицо несколько просветлело, и он произнес:
- Они, кажется, в самом деле рвутся в битву. Я всегда командовал регулярными войсками и поэтому, может быть, придаю слишком большое значение военной выучке и дисциплине. Да-да, мои милые приверженцы находятся в сильно приподнятом состоянии. Ну, полковник Саксон, что вы скажете о расположении неприятеля?
- По правде сказать, - ответил Саксон, - мое мнение об этом расположении очень невысокое, ваше величество. Я был во многих странах, знал многих полководцев и видел много армий в боевой готовности. Я знаю также теорию этого дела, знаю, что пишет Петринус Бэллус в своем знаменитом сочинении "De re militari". Я читал также Флеминга и никогда не слыхал и не видал ничего подобного. Расположение неприятеля прямо бессмысленно.
Монмауз обратился к мэру Бриджуотера. Это был маленький человечек с обеспокоенным лицом. Ему было, по-видимому, совсем неприятно, что он поневоле попал в лагерь бунтовщиков. Король спросил у него:
- Как называется вон та деревушка налево? Вон та, где видна четырехугольная колокольня и около нее деревья?