- Слушайте, - сказал он, - а давайте-ка перелезем через барьер.
- Током ударит.
- Верно... - Ганя задумался. - Смотрите: у вас окна выходят на запад, а у нас на восток. У вас феномен стенки наблюдается, а у нас нет... - И вдруг заорал: - Парадное!
Дверь подъезда выходила туда же, куда и мои окна. По теории, ни войти, ни выйти из нее сейчас никто не мог.
Но теории далеко не всегда подтверждались практикой. Истина, конечно, банальная, но ведь и банальную истину никто не отменял. Толкая друг друга, мы выскочили на площадку, сбежали по ступенькам и затормозили у выхода, где на стуле восседала с вязаньем лифтерша тетя Варя и смотрела на улицу сквозь открытую дверь подъезда. А видела она все тот же двор, тот же гараж с амбарными замками на воротах, тех же мальчишек, гоняющих босиком по лужам, тот же дождь, который неспешно моросил, булькал пузырями на асфальте. Короче, видела тетя Варя то же, что и мы: ни тебе "стены мрака", ни тебе "занавески с током". Все обыденно, привычно: гуляйте по лужам, дорогие члены жилкооператива!
- Дождь-то какой хороший, - сказала тетя Варя. - К грибам дело...
- Уж и хороший... - провокационно усомнился Ганя. - Это он сейчас к грибам, а пять минут назад какой потоп лил!
Тетя Варя удивленно на него посмотрела, спросила сварливо:
- И где же это ты потоп видел?
- За окном, - сказал Ганя, - где ж еще...
- Над отцом смейся, - обиделась тетя Варя. - Он тебе посмеется ремнем по заду. Тогда про потоп и ври...
Я решил вывесить белый флаг примирения.
- Поздно его ремнем-то. Не исправишь уже... - Я вздохнул лицемерно: Теперь ему одна дорожка - в науку.
Ганя хихикнул и пошел под дождь. Я вышел следом и сказал наставительно:
- Старших надо уважать. Ты понял, физик?
- Нет, - отмахнулся Ганя. - Я другое понял: мы с вами стали жертвами наведенной галлюцинации. Смотрите.
Я посмотрел. И увидел два окна моей квартиры, облупленный заборчик лоджии, за стеклом на подоконнике стопу старых рукописей.
- Или стенки не было, - подытожил Ганя, - или она рассосалась. Третьего не дано.
Безапелляционность Гани меня почему-то расстроила: мне хотелось "третьего", которого "не дано". Странное все-таки существо человек: все устроилось, все само собой разрешилось, никаких тайн, никакой фантастики живи спокойно. Ан нет, обидно: как так "никаких тайн"? Только что была, сам щупал, а теперь исчезла? Не выйдет, граждане, подайте мне сюда мою тайну, а я уж в ней разберусь.
Я перелез через невысокий штакетник и подошел прямо по газону к своему балкону. Может быть, я хотел влезть на балкон, может, еще что-нибудь - не знаю, не спрашивайте. Только протянул руку, пытаясь ухватиться за барьер, и... наткнулся на стену. То есть это я потом понял, что на стену, а тогда лишь почувствовал, что мне что-то мешает. Как будто перед моими окнами вровень с торцом дома выросла не видимая глазом преграда. Ну, стена, если хотите. Кулак ударялся об это "невидимое", упруго уходил в него на сантиметр-два, а дальше стон, что-то не пускает.
Я пошел вдоль балкона, "прощупывая" стену. Она начиналась от угла дома и тянулась до подъезда: Неведомое все-таки существовало и затрагивало почему-то только окна моей квартиры. Впрочем, верхнюю границу стены я не искал: может быть, она поднималась до второго этажа, или до третьего, или до десятого. В конце концов, это уж забота живущих сверху...
- Вот так штука! - В голосе Гани не было ни удивления, ни страха. Скорее, восторг, восхищение: надо же, так повезло, такой феномен подвернулся!
А то, что этот, с позволения сказать, феномен оградил мою квартиру от остального мира, так то мелочи жизни, стерпится - слюбится, человек ко всему привыкает, да и, может, ненадолго сие. Последнее, кстати, и примиряло меня с "феноменом".
- Вот что, - сказал серьезно Ганя, - пошли к вам, разработаем план эксперимента. К делу надо подойти строго научно...
Человек легко мирится с неизбежным. В моем случае неизбежным была стенка и, стало быть, "строго научный эксперимент" под руководством Гани. Поэтому я смирился и пошел за ним.
В квартире было темно и тихо: за окном все так же чуть переливалась искорками матово-серая "занавеска".
- Эффект зеркальных очков, - сообщил Ганя. - Только наоборот: с улицы все видно, отсюда - ни черта.
Оттого, что "эффект" получил наименование, легче мне не стало. Я хотел свободы - понятной и привычной.
- Ганя, - сказал я жалобно, - давай куда-нибудь позвоним.
- Куда? - спросил Ганя.
- В Академию наук. Или в милицию.
- А в сумасшедший дом не хотите? - поинтересовался Ганя. - Оттуда охотнее приедут. Нет уж, слушайте меня и получите суперматериал для научной статьи в вашем журнальчике...
Я послушался его и в течение получаса выполнял роль лаборанта: бегал на улицу, исправно кричал в окно, жестикулировал и подводил итоги. Итоги были таковы: "стена-занавеска" звук не проводила - кричи не кричи; с улицы я видел все, что Ганя вытворял в комнате ("эффект зеркальных очков"); снаружи стена по-прежнему оставалась упругой и непроходимой, а изнутри она легко пропускала как руку (живая материя), так и полуметровую линейку (неживая материя). Что касается материи неживой - не знаю, а живую ощутимо било током. Правда, поменьше, чем раньше.
После подведения итогов Ганя утомился и иссяк.
- Каковы выводы, профессор? - спросил я его.
- Успеете с выводами, - невежливо сказал "профессор". - Я еще эксперимент не закончил.
Эксперимент и вправду требовал продолжения. Дело в том, что "эффект зеркальных очков" не объяснял довольно странного обстоятельства. Наружный наблюдатель (терминология Гани) видел, как экспериментатор выходит на балкон, протягивает руку и... она исчезает. Как отрезанная, как опущенная в темную воду. Этот фокус, вполне достойный Кио, Ганя запечатлел своим "Зенитом" и теперь, видимо, размышлял о том, куда же исчезает "живая и неживая материя".
- Ладно, - сказал он решительно и встал с кресла. - Побоку сомнения. Ученый должен быть решителен и бесстрашен.
- Ты куда? - испугался я.
- Через балкон - в неизвестность! - Ганя любил красивые фразы.
- Ударит током.
- Пусть. Я страдаю во имя науки.
- Посиди, страдалец, - сказал я. - Не время страдать. Ты лучше посмотри, что с "занавеской" делается.
"Занавеска" перестала искриться и пришла в движение. То есть не сама, а что-то внутри нее, как стремительно движется тонкая дымка облаков за иллюминатором самолета. И может быть - или это только казалось мне! - она становилась светлее, прозрачнее, что ли. Сквозь нее угадывались чьи-то расплывчатые контуры, словно рядом с балконом вместо низкорослых кустов выросло дерево, почти скрытое сейчас в тумане. Да-да, это был именно туман вот оно, нужное слово! - густой-прегустой, текучий, но именно туман, а не "стена-занавеска" или дождь-потоп.
- Интересно, как это выглядит снаружи... - только и вымолвил Ганя.
Он не отрываясь смотрел на превращения "занавески", не пытаясь, впрочем, продолжать свои рискованные опыты. Да и не успел бы он ничего сделать: туман и вправду рассеивался, расползался, как облака под тем же самолетом, идущим на посадку. И сквозь белесую, уже прозрачную дымку привиделась картина столь странная, что впору было в самом деле звонить в психиатрическую клинику. Не стало ни двора с мальчишками и собаками, ни общественных гаражей, ни блочной коробки строящегося дома за ними. Перед окном (хоть оно-то осталось, не растаяло вместе с туманом!) действительно выросло дерево: дуб не дуб, но похоже, и листья почти такие же, и ствол, только побольше, помассивнее наших подмосковных, такой, как рисуют художники в изданиях пушкинских сказок. Не хватало только кота на цепи.
А дальше тянулась улица с двумя рядами домов по обочинам. Неширокая улица, сухая, выжженная солнцем земля с прибитой безветрием корочкой пыли. Одноэтажные деревянные аккуратные одинаковые дома: черепичные крыши, веранды без стекол, на окнах ставни-жалюзи. Между домами - такие же деревья, как у меня под окном. А дальше, за ними, начинался - или продолжался - дубовый лес, будто кто-то вырубил в нем просеку, чтобы выстроить этот маленький мертвый поселок.
Слово сказано: мертвый! В поселке не было видно людей: закрытые двери, закрытые ставни. По улице - обязательная примета маленьких поселений - не бродили разморенные жарой собаки, у порогов не грелись на солнцепеке коты. И даже пыль на дороге казалась ровной, словно ее много дней не касались ни нога человека, ни колесо экипажа.
Я намеренно подумал - "экипажа", а не "автомобиля": кто знает, из какого времени этот поселок. Какой-то он придуманный, фантастический, книжный, как и дуб под окном.