— Нет, — испугалась Лена, — пусть он отдыхает, ему так трудно было…
— Трудно. Я удивлен, что он вообще дожил до того, как дракон принес его сюда. Милит не целитель. Он умеет очень немного, его магия совсем другого назначения. Скажи мне, как это случилось. Милит отказывается говорить, Маркус отводит глаза, шут молчит. Аиллена, я должен знать.
— А ты подумай, — посоветовала Лена грубо, — напряги воображение.
— Напрягал, но безрезультатно. Ведь ты была без сознания, ты…
— Я была не без сознания. Я была в шоке. И скорее всего, не из-за того, что ударилась головой, а из-за того, что увидела шута… таким.
— Ты подумала, что он умер.
— Я ничего не подумала. Шок — это состояние… черт, ну как сказать? Это состояние души, а не тела.
— Все равно подумала. Не осознала. Ты не знала, что такое иссушающий огонь. Не видела никогда… Та война, что ты видела, не была войной магов?
— Была. Только Милит и Гарвин очень уж презрительно отзывались об этих магах. Получается, что даже эльфы в разных мирах наделены разной магией, да?
— Да. Хотя я редко бывал в других мирах… — Он вдруг улыбнулся мальчишески, как Милит, и похвастал: — Знаешь, Аиллена, я нашел другой способ открывать проход, и действительно трачу на это меньше сил. Это оказалось так просто…
Пошевелился Гарвин, и Лена, непочтительно оттолкнул Владыку, подбежала к кровати. Три шага было бежать. Эти отдельные палаты были небольшими. Гарвин сонно моргал, но по мере того как он прислушивался к себе, взгляд прояснялся и становился удивленным.
— Как… — растерянно спросил он, увидев Лену. — Как ты смогла? Настолько разозлилась?
— Приносящая надежду, — напомнил Лиасс. — Нам ли знать, что она может? Я… я рад, что ты будешь жить, сын.
Гарвин не был бы Гарвином, если бы не состроил скептическую мину:
— Насколько тебе было бы спокойнее, если бы я умер.
Лена сильно дернула его за нос.
— Спокойнее, — кивнул Лиасс, — и больнее. Ты знаешь, что я действительно рад.
Оба поправлялись медленно, но неуклонно. Первым, конечно, встал на ноги шут. Несмотря на дарованную жизнь (в это свято верил не только Лиасс, но уже и весь Тауларм), Гарвин чувствовал себя намного хуже, чем шут, у него были сильные боли, однако он уверял, что это ерунда по сравнению с прежними. Гарвину было трудно дышать: организм привыкал к новым легким. Его мучил кашель, от которого не помогали обычные микстуры, но это было как раз хорошим признаком — так говорил целитель. Он был слаб, и эта слабость его безмерно раздражала, как всякого мужчину, не привыкшего болеть.
Шут выглядел уже совершенно обычно. Ожоги на лице прошли бесследно, плечо еще болело, но площадь ожога уменьшилась вчетверо, и его теперь заклеивали пластырем, щедро сдобренным мазью приготовления Лены. Руку он держал на перевязи, стараясь вовсе ей не двигать. Об этом предупреждал эльф: сустав иссушен, но это излечимо. Вот заживет окончательно ожог, приступим к лечению сустава.
Оба сильно похудели. Шут и вовсе превратился в ходячий скелет. К эльфийской тонкокостности у него всегда добавлялась нормальная человеческая худоба, а уж после болезни на него было жалко смотреть, хотя ел он уже хорошо — как только прошли особенно сильные боли, он начал заставлять себя есть, и аппетит постепенно восстановился. Лицо у него совсем осунулось, волосы только-только начали отрастать — и топорщиться, никакое смачивание не помогало — и уши еще не прикрывали. Его это почему-то беспокоило: «Я привык выглядеть человеком, а сейчас какой-то облысевший голодный эльф».
Изменился Тауларм. Это действительно был город. И уже можно было, при известном воображении, представить себе, каким он станет лет через пятьдесят. Каменных домов было уже несколько, что называется, работало производство. За клинками мастера Карда приезжали со всех концов Сайбии и поклоны начинали бить за три квартала до его мастерской, а уж сколько за них платили — и сказать страшно. При этом у него были пятеро учеников: три эльфа и два человека. Лиасс выполнял данные Родагу обещания: эльфийские мастера брали в ученики людей. И теперь в Тауларме не только посол и гвардейцы не были высокими тонкими красавцами. Ткачи, сапожники, строители, оружейники, кузнецы, лекари, резчики по камню, золотых дел мастера, горняки, маги — все учили и людей. Вспоминалась Кадиния — смешанный город.
Восемь лет не отразились на эльфах. Ни один не умер, хотя были среди них и старики. Зато рождались дети, много для эльфов, но не настолько, чтобы это тревожило людей: за все годы жизни в Сайбии родилось немногим больше ста детишек. Эльфы стали практически своими, беспрепятственно и спокойно ездили по всей стране, бывали в Сайбе, по-прежнему служили на границе и в королевской гвардии, имели приятелей среди людей — и вот это Лену радовало больше всего, ведь после войны эльфы относились к людям очень настороженно.
Когда Тауларм посетил король, в свите которого был маг Карис, чьи таланты достигли нежданных высот, Лена поверила в эти восемь лет. Нет, Карис почти не изменился, он все-таки был маг, а вот вместо порывистого молодого человека Родага Лена увидела сорокалетнего мужчину… впрочем, такого же порывистого и подвижного. С ним был юноша, в котором Лена не узнала наследного принца.
Родаг позволил себе неслыханную вольность: приветствовав Владыку и Светлую, как положено, он вдруг обнял и расцеловал Лену.
— Ты все-таки вернулась к нам, — с нескрываемой радостью сказал он. — Я и не думал, что это случится при моей жизни.
— У меня нет желания уходить отсюда надолго, — призналась Лена. — Даже если бы наше Странствие было гладким, мы все равно бы вернулись, пусть не сейчас, но через год-полтора… Я понимаю, что для тебя это долго… Я еще не отвыкла от нормального понимания времени.
Вечером и король, и принц, и Владыка, и маги увлеченно слушали рассказы о других мирах. О Дарте, о Даге и его брате Броне, о войнах, о проклятом мире, в котором у Гарвина заболела голова. О времени, проведенном среди эльфов и среди людей. Маркус сразу вспомнил, что он всего лишь Проводник, хоть и из горских Гаратов, и все больше помалкивал, а шут не стеснялся, он как раз привык к вниманию коронованных особ, а эльфы стесняться и вовсе не умели. У наследника короны горели глаза. Сколько ж ему лет? Семнадцать или около того? Подросло поколение, для которого эльфы Лиасса были своими эльфами. А Родаг попривык быть королем людей и эльфов. Этого пока еще никому не удавалось, даже в иных мирах, даже Даг был просто королем Кадинии.
Лена обещала обязательно навестить Сайбу и даже пожить в ней некоторое время, но не раньше, чем окончательно выздоровеют ее друзья. Король убыл через пару дней, а Карис остался по каким-то своим магическим делам, очень возможно, свежевыдуманным: он просто хотел побыть со старыми друзьями. Они чуть не до утра просидели впятером, уговорили не одну бутылочку вина. В этой компании коронованных особ не было, потому Маркус вел себя вполне раскованно, и Лена почему-то вдруг вспомнила, каким опасным он выглядел не только в ее глазах, но и в глазах всех встречных — тогда, на площади… А еще он сказал ей: «Тебе не дано сильно любить и не надо быть сильно любимой». Что-то в этом роде. Вот и неправда!
Она замечательная. Она просто замечательная. Хотел бы я иметь такую дочку. Простая и естественная — при всей ее мощи, при всем ее значении. Не понимает. Не осознает своей роли. Столько уже сделала, но не осознает. Не хочет. Не может поверить в том, что она совсем не такая, как все…
Лена заставила себя выскользнуть из сознания Кариса. И он не заметил. Как бы так научиться контролировать себя, а то так заблудишься… Впрочем, нет. Она просто понимала, что думает Карис, как понимала, что думает Маркус или даже Гарвин, это не пугало так, как минуты, когда она была Милитом или просила силу у солнца вместе с Гарвином. Наверное, именно из-за этого страха ничего подобного больше не повторялось.
Выздоровление Гарвина затягивалось. Ожог на груди почти прошел и особого беспокойства ему не причинял, а вот новые легкие никак не могли адаптироваться к организму. Или организм к ним. Лена проводила с ним много времени, даже больше, чем с шутом, и пользовалась каждой возможностью взять его за руку или просто прикоснуться. Он был слаб, и ее сила поддерживала его, он только головой качал, понимая, что она не из кокетства или нежности берет его за руку, а с чисто лечебными целями. Они много разговаривали. Очень много. Причем удивительно разговорчив был сам Гарвин. Он рассказывал о жене и детях, о детстве, о брате, которого любил явно больше, чем сестру. Рассказывал, как познакомился с женой: его обвинили в убийстве человека, что должно было кончиться косым крестом, но Вика видела действительного убийцу и описала его. Убийцу отыскали (Гарвин это время сидел в особо неуютной камере в глубоком подвале). Тот, узнав, что обвиняют другого эльфа, признался и кончил именно на кресте.
— Эльф?
— Эльф. Ты о том, что Вика сдала людям эльфа? Странный поступок, да?
— Для эльфа.
— Наверное. Только выбор у нее был невелик. Конечно, она того парня помнила всю жизнь. Но он хотя бы был виновен, а я нет. Если бы она не сдала его, распотрошили бы меня, и это она тоже помнила бы всю жизнь.
— А ты убивал людей? До войны?
— Пару раз, — неохотно признался он. — После казни Файна.
— А до того?
— Ну что ты! Я был сыном Владыки. Мы были воспитаны так: людей надо терпеть. Это уж потом… Собственно, я и потом терпел. Старался просто пореже встречаться. Хотя приходилось. Отец говорил: можно не любить людей, можно даже ненавидеть, но необходимо терпеть. А ненависть ни к чему не приводит.
— Говорят, ты сильно изменился после казни Файна. А сколько тебе было лет?
— Много уже… с твоей точки зрения. Полторы сотни. Файн был почти вдвое моложе, а Ариана и вовсе совсем девочка. Я ее еще всерьез даже не воспринимал. Загрустила?
— Не могу понять, почему его нельзя было в крепость посадить или еще как-то наказать… В голове не укладывается: казнить за то, что всего лишь сломал кому-то руку… Для тебя жестокость людей привычна, Гарвин, но я такого… такого даже в книжках не читала. А вы с Лиассом вообще причем?
— Я препятствовал страже… Не хотел, чтобы его задержали и казнили. Хотел дать ему время. А Владыка меня урезонивал.
— И за это его арестовали?
— Ну да… А Файн вернулся сам, когда узнал, что нас взяли, и это было просто огромной глупостью. Он понимал, что меня не отпустят: я там кулаками тоже помахал, хотя и немного. Он надеялся, что отпустят отца. Вот уж он точно ни в чем не был виноват. — Он надолго замолчал, потом поднял глаза. Не привычно холодные. Будь он человеком, Лена бы сказала, что они наполнены слезами. Но эльфы не плачут. У них нет слезных желез. — Знаешь, почему меня так изменила смерть Файна?
— Догадываюсь.
— Нет. Не сама казнь. В конце концов все эльфы Трехмирья в какой-то степени были к такому концу готовы, казни не были редкостью. Конечно, фокусники и жонглеры выступали на площадях чаще, но казни собирали больше народу. Люди ненавидели нас гораздо больше, чем мы их.
— Тогда почему?
— Потому что я умер вместе с ним. И остался жив. Старайся не проникать в сознание других, Светлая, можешь пережить то же самое… Только тебе этого не пережить, я думаю. Мы были связаны с Файном. Вот как ты с шутом. У нас были одинаковые таланты, и, упражняясь, мы открыли, что можем чувствовать друг друга. И там… когда Файн уже не мог закрываться от меня, я стал им. И умер вместе с ним. Вряд ли ты можешь себе это представить.