В эту минуту вошел человек, уже знакомый благосклонному читателю, ― знаменитый портной Бескапи. Он подошел к молодому человеку, низко согнулся в поклоне и произнес:
― Всемилостивейший принц!
― Всемилостивейший принц? ― повторили все хором и с изумлением взглянули на молодого человека.
Но тот со спокойным видом сказал:
― Случай против моего желания выдал мою тайну. Да, господа, я действительно принц, притом глубоко несчастный, так как тщетно домогаюсь прекрасного, могучего царства, предназначенного мне в удел. Вот почему я перед этим сказал, что лишен возможности делать предписанные мне движения: у меня нет своей земли, а значит, нет и места для них. Именно потому, что я ограничен столь тесным пространством, множество фигур путаются, беспорядочно мелькают у меня в глазах, кувыркаются вниз головой, так что я не могу ничего с полной отчетливостью разглядеть, а это для меня пагубно, ибо по своему душевному складу я могу существовать, только когда мне все ясно. Однако с помощью своего врача, а также сего достойнейшего из министров, я надеюсь в счастливом союзе с прекраснейшей принцессой вновь обрести здоровье, величие и мощь, какие мне, собственно, и подобают. И я торжественно приглашаю вас, господа, посетить меня в моем государстве, в моей столице. Увидите, вы почувствуете себя там как дома и не захотите расстаться со мной, ибо только у меня сможете вести жизнь подлинных художников. Не думайте, господа, будто я себя возвеличиваю, будто я тщеславный хвастун! Дайте мне только стать вновь здоровым принцем, который понимает своих людей, хотя б они становились даже вниз головой, и вы увидите, как я к вам благоволю. Я сдержу свое слово, это так же верно, как то, что я ассирийский принц Корнельо Кьяппери! О своем звании и отчизне я пока умолчу: то и другое вы узнаете в свое время. А теперь мне пора идти, чтобы посоветоваться с этим достойным министром о некоторых важных государственных делах, после чего наведаюсь к госпоже Шутке и, проходя двором, посмотрю, не взошло ли в парнике несколько удачных острот.
С этими словами молодой человек подхватил под руку портного, и оба ушли.
― Ну, люди, что вы на все это скажете? ― спросил Рейнгольд. ― Мне представляется, будто в пестрой маскарадной игре шутка, причудливая как сказка, раззадоривает, погоняет всевозможные образы, и они кружатся, мчатся, мелькают все быстрее и быстрее, так что невозможно уже ни распознать их, ни различить между собой. Но давайте наденем маски и отправимся на Корсо! Эта отчаянная голова, капитан Панталоне, победивший вчера на поединке, чую я, снова там появится и опять затеет что-нибудь несусветное.
Рейнгольд оказался прав. Капитан Панталоне, словно еще овеянный славой вчерашней победы, преважно расхаживал взад и вперед по Корсо; и хотя он ничего забавного не предпринимал, однако преувеличенная важность придавала ему чуть ли не еще более шутовской вид, чем обычно. Благосклонный читатель, вероятно, уже догадался и теперь знает, кто скрывается под этой маской. Конечно, не кто иной, как принц Корнельо Кьяппери, счастливый жених принцессы Брамбиллы. А принцесса Брамбилла? Да, это, должно быть, та изящная дама с восковой маской на лице, в роскошном одеянии, которая величественно прохаживается по Корсо! Дама явно посягала на капитана Панталоне, искусно вертясь вокруг него так, что казалось, ему от нее никак не ускользнуть. И все ж он сумел увернуться и с прежней важностью опять зашагал по Корсо. Но только он наконец быстрой походкой двинулся отсюда, как дама схватила его за руку и мягким, нежным голосом проворковала:
― Это вы, мой принц! Я узнала вас по поступи и одеянию, достойному вашего сана; никогда еще на вас не было столь прекрасного наряда! О, почему вы избегаете меня? Неужели вы не узнаете во мне свою любовь, свою надежду?
― Право, прекрасная дама, я не знаю, кто вы. Или скорее, не смею угадать, ибо не раз становился жертвой постыдного обмана. Принцессы на моих глазах превращались в модисток, комедианты в картонных кукол, и потому я решил не терпеть больше никаких иллюзий, никакой фантастики и беспощадно уничтожать их, где только повстречаю!
― Тогда начните с себя! ― гневно вскрикнула дама. ― Ибо вы сами, мой драгоценный синьор, не что иное, как иллюзия! Но нет, ― продолжала она с прежней мягкостью и нежностью, ― нет, мой милый Корнельо, ты же знаешь, какая принцесса любит тебя и приехала сюда из далеких стран, чтобы тебя найти, стать твоей. И разве ты не поклялся всегда быть моим рыцарем? Скажи, любимый!
Дама снова взяла Панталоне за руку, но тот протянул к ней свою остроконечную шляпу, вытащил широкий меч и сказал:
― Вот, взгляните! Я срываю со шлема знак моего рыцарства. Долой петушиные перья! Я отказываюсь от служения дамам, потому что они платят неблагодарностью и изменой!
― Что за слова! ― воскликнула разгневанная дама. ― Вы в своем уме?
― Ослепляйте, ослепляйте меня блеском алмаза, что сверкает у вас на лбу! Размахивайте перьями, выщипанными из хвоста пестрой птицы! Я устою против всяких чар, ибо знаю, стою на том, что старик в собольей шайке был прав, заявив, будто мой министр осел, а принцесса Брамбилла бегает за бездарным актером.
― Ого! ― вспыхнула дама гневом пуще прежнего. ― Ого! Вы смеете разговаривать со мной в таком тоне? Тогда я вам отвечу: коли вам угодно оставаться печальным принцем, то актер, которого вы называете бездарным, во сто крат мне милей, чем вы. Правда, он сейчас разобран на части, но в моей власти приказать его сшить. Отправляйтесь к своей модистке, к этой ничтожной Джачинте Соарди ― я слышала, вы и за ней бегаете, ― и возведите ее на трон, который вам негде поставить, так как у вас нет ни клочка собственной земли! Ступайте с богом!
С этими словами дама быстро удалилась, меж тем как капитан Панталоне пронзительно кричал ей вслед:
― Гордячка! Изменница! Так-то ты награждаешь меня за преданную любовь! Но я сумею утешиться.
Как принц Корнельо Кьяппери не смог утешиться, поцеловал принцессе Брамбилле бархатную туфельку, после чего их обоих накрыли филейной сеткой. ― Новые чудеса дворца Пистойя. ― Как два волшебника проехали верхом на страусах по Урдар-озеру и уселись в чашечке лотоса. ― Королева Мистилис. ― Как снова появляются знакомые лица, и каприччио под заглавием «Принцесса Брамбилла» приходит к счастливому концу.
Однако оказалось, что наш приятель, капитан Панталоне, или, вернее сказать, принц Корнельо Кьяппери (надо полагать, любезный читатель теперь знает, что под этой карикатурной маской скрывалась именно его высокородная княжеская особа), ― да! оказалось, что он никак не смог утешиться. Ибо на другой день он громко, на все Корсо жаловался, что утратил свою прекраснейшую принцессу, и если опять ее не найдет, то от безумного отчаяния пронзит себя деревянным мечом. Но свои страдания он выражал такими невероятно забавными телодвижениями, что его окружила толпа масок и, глядя на него, хохотала до упаду.
― Где она? ― громко вопил Панталоне жалобным голосом. ― Куда исчезла моя прекрасная невеста, жизнь моя, моя отрада? Для того ли я дал маэстро Челионати вырвать лучший коренной зуб? Для того ли бегал по всем углам и закоулкам в поисках собственного «я»? Да! И для того ли я наконец нашел себя, чтобы, лишившись всего ― любви, радости, владений, ― влачить жалкое существование? Люди! Кто из вас знает, где скрывается моя принцесса, пусть вымолвит словечко, а не заставляет меня изливаться в напрасных жалобах! Или пусть побежит к красавице и передаст ей, что вернейший из рыцарей, красивейший из женихов, неистовствует здесь, сгорая от безумной страсти, и что в пламени его любовного исступления может погибнуть весь Рим ― вторая Троя, ― если принцесса не придет и не потушит пожара влажными лунными лучами своих дивных очей!
Толпа снова ответила безудержным смехом, но его заглушил чей-то пронзительный смех:
― Безрассудный принц, неужели вы думаете, что принцесса Брамбилла сама выйдет к вам навстречу? Или вы забыли дворец Пистойя?
― Эй, вы! ― откликнулся принц. ― Замолчите, дерзкий желторотый птенец, не суйтесь не в свое дело. Радуйтесь тому, что удрали из клетки. Люди! Взгляните на меня, уж не я ли та пестрая птица, которую следует поймать в филейную сетку?
В толпе снова поднялся смех. Но в это мгновение капитан Панталоне не помня себя кинулся на колени: перед ним стояла она, его красавица, во всей прелести и очаровании, в том самом наряде, в каком он впервые увидал ее на Корсо; только вместо шляпки на лбу у нее сверкала диадема из дорогих самоцветов, над которой вздымались пестрые перья.
― Я твой! ― вскричал принц в невыразимом восторге. ― Я весь твой! Взгляни на перья у меня на шлеме! Это белый флаг, выкинутый в знак того, что я сдаюсь тебе, небесное создание, сдаюсь безоговорочно на волю победительницы!
― Так оно и должно было случиться, ― ответила принцесса. ― Ты вынужден мне покориться, мне, могучей властительнице, иначе ты бы не обрел отчизны и остался жалким, безродным пршщем. Теперь поклянись мне в вечной верности, поклянись этим символом моей неограниченной власти!
И принцесса протянула принцу изящную бархатную туфельку. Принц, торжественно поклявшись в вечной, неизменной любви, трижды облобызал туфельку. Едва это произошло, как раздалось громкое, пронзительное: «Брам-бур-бил-бал... Аламонса-кик-буре-сон-тон!» Влюбленных окружили дамы в роскошных таларах, которые, как любезный читатель, вероятно, помнит, проследовали во дворец Пистойя. Позади них стояли двенадцать роскошно одетых мавров; только вместо длинных копий они держали длинные, переливающиеся ярким блеском павлиньи перья, размахивая ими в воздухе. Дамы набросили на княжескую чету филейную сетку, которая становилась все плотнее, пока не окутала их полной тьмой.
Но когда под громкие звуки рожков, цимбал и маленьких барабанов эта завеса упала, влюбленной четы под ней не оказалось. Она пребывала уже во дворце Пистойя, в той самой зале, куда несколько дней назад так нескромно проник актер Джильо Фава.
Но насколько наряднее, насколько великолепнее была сейчас эта зала! Вместо единственного маленького светильника, озарявшего тогда залу, их с потолка свисало теперь не меньше сотни, так что казалось, она вся охвачена пламенем пожара. Мраморные колонны, поддерживающие высокий купол, были увиты роскошными гирляндами. Изумительной красоты плафон, на котором резные листья сплетались с птицами разноцветного оперения, с прелестными детишками, с животными самых причудливых очертаний, казалось шевелился как живой, а из складок золотой парчи, драпировавшей тронный балдахин, выглядывали, светло улыбаясь, прелестные девичьи лица. Как и тогда, дамы, только еще богаче одетые, стояли полукругом, но уже не вязали филе, а то разбрасывали по зале роскошнейшие цветы из золотых ваз, то взмахивали кадильницами, струившими драгоценные благовония. На троне, нежно обнявшись, стояли волшебник Руффиамонте с князем Бастианелло ди Пистойя. Надо ли говорить, что им оказался не кто иной, как базарный лекарь ― шарлатан Челионати. За княжеской четой, то есть за принцем Корнельо Кьяппери и принцессой Брамбиллой, стоял низенький человек в слепяще пестром таларе с изящным ящичком из слоновой кости в руках. Крышка на нем была откинута, и в нем виднелась миниатюрная, блестящая швейная игла, на которую человечек, весело улыбаясь, смотрел, не отрывая глаз.
Но вот волшебник Руффиамонте и князь Бастианелло ди Пистойя разомкнули объятия и только некоторое время еще пожимали друг другу руки. Затем князь звучным голосом обратился к страусам:
― Эй, вы, добрые люди! Несите сюда большую книгу, чтобы мой друг, славный Руффиамонте, вслух прочитал то, что осталось в ней недочитанным! ― Страусы, махая крыльями, заковыляли прочь, вернулись с большущей книгой, положили ее на спину коленопреклоненному мавру и раскрыли. Великий маг, очень красивый и моложавый, невзирая на длинную, седую бороду, вышел вперед, откашлялся и прочел следующие стихи:
Маг захлопнул книгу. Из серебряной воронки на его голове взвился огненный шар, все гуще и гуще заволакивая залу. Тут, под гармонический перезвон колоколов, под звуки арф и труб, все задвигалось, заколыхалось. Купол ушел ввысь, превратившись в светлый небесный свод. Мраморные колонны стали высокими пальмами, золотая парча с балдахина упала, раскинувшись ярким цветочным лугом, а огромное кристально чистое зеркало растеклось прозрачным, дивным озером. Огненный шар, поднявшийся из воронки на голове волшебника, рассеялся, в необозримом волшебном саду, полном чудеснейших деревьев, кустов и цветов, подул прохладный душистый ветерок. Все громче звучала музыка, поднялось шумное ликование, тысячи голосов запели:
И вдруг все стихло ― музыка, ликующие возгласы, пение. В глубоком молчании маг Руффиамонте и князь Бастианелло ди Пистойя взгромоздились на страусов и поплыли к цветку лотоса, светлым островом высившемуся среди озера. И те из собравшихся, кто обладал хорошим зрением, ясно разглядели, что волшебники вынули из ящичка крошечную, но прехорошенькую фарфоровую куколку и положили ее в самую середину цветка.
Тут влюбленная чета ― принц Корнельо Кьяппери и принцесса Брамбилла очнулись от сковывавшего их оцепенения и невольно вгляделись в зеркальную гладь озера, на берегу которого стояли. И только они всмотрелись в озеро, как сразу узнали себя, посмотрели друг на друга и залились особенным смехом, который можно уподобить только смеху короля Офиоха и королевы Лирис: охваченные величайшим восторгом, они кинулись друг другу в объятия.
И в ту минуту, как они засмеялись, о великое чудо! из чашечки лотоса поднялась женщина божественной красоты. Она росла и росла, пока не достала головой до синего неба, а ногами ― и это видели все ― твердо встала на дно глубокого озера. В короне, сверкающей на ее голове, сидели волшебник с князем и глядели вниз на народ, который, опьянев от радости, шумно кричал: «Да здравствует наша великая королева Мистилис!» А из волшебного сада донеслись мощные аккорды музыки, и снова тысячи голосов запели:
Было уже за полночь. Люди толпами устремились из театров. Тут старая Беатриче захлопнула окно, из которого выглянула, и сказала:
― Пора все приготовить. Скоро вернутся господа и, вероятно, прихватят с собой синьора Бескапи.
Как и в тот раз, когда Джильо пришлось тащить наверх полную корзину разных лакомств, старуха опять накупила всякой всячины для вкусного ужина. Но теперь ей не приходилось мучиться в тесной дыре, именуемой кухней, близ жалкой каморки в доме синьора Паскуале. К ее услугам было большое помещение с просторным очагом и отдельная светлая комната. А господам ― тем было просто приволье в четырех (правда, не слишком обширных) комнатах, уставленных красивыми столами, стульями и другими довольно красивыми вещами.
Старуха выдвинула на середину комнаты стол, расстелила скатерть тончайшего полотна и, весело ухмыляясь, проговорила:
― Гм! До чего любезно со стороны синьора Бескапи, что он не только отвел нам такую славную квартирку, но и снабдил ее всем необходимым. Теперь, сдается мне, мы навеки простились с нуждой!
Дверь отворилась, в комнату вошел Джильо Фава со своей Джачинтой.
― Позволь обнять тебя, милая, прекрасная жена! И позволь от всей души сказать, что только с той поры, как мы вместе, душа моя полна настоящей, чудеснейшей радости. Всякий раз, как ты играешь на сцене твоих Смеральдин или другие роли, порожденные подлинной, искренней шуткой, а я рядом с тобой изображаю Труффальдино, Бригеллу или иную маску, полную веселой выдумки, во мне возникает целый мир самой задорной, острой иронии и воодушевляет мою игру. Но скажи, моя душа, какой особый дух снизошел на тебя сегодня? Никогда еще не рассыпала ты столько блесток искрящегося веселья, светлого, полного женственности юмора, никогда еще не была ты так мила в твоем задорном, прихотливом настроении!
― То же самое могла б я сказать и о тебе, мой любимый Джильо, ― ответила Джачинта, нежно поцеловав супруга. ― И ты сегодня был прекраснее, чем когда-либо. Ты и сам, вероятно, не заметил, что нашу главную сцену мы с тобой провели под непрерывный искренний смех зрителей, импровизируя более получаса... Но разве ты забыл, какой сегодня день? Не подумал, в какой именно заветный час осенило нас обоих вдохновение? Ты запамятовал, что сегодня ровно год, как мы посмотрелись в светлые, дивные воды Урдар-озера и узнали себя?
― Что ты говоришь, Джачинта? ― с радостным изумлением воскликнул Джильо. ― Словно прекрасный сон остались в моей памяти страна Урдар-сад, Урдар-озеро! Но нет, то был не сон! Мы в нем узнали себя и друг друга!.. О моя дорогая принцесса!
― О мой дорогой принц! ― ответила Джачинта, и они снова обнялись, весело засмеялись и, перебивая друг друга, воскликнули:
― Тут лежит Персия, а там Индия, здесь вот находится Бергамо, здесь Фраскати... наши царства рядом... нет, нет, это одно царство, которым правим мы ― великая, могучая, венценосная чета... оно-то и есть прекрасная, светлая страна Урдар-сад... Ах, как радостно!
И они стали шумно носиться по комнате, опять упали друг другу в объятия, целовались, смеялись.
― Ну чисто озорные ребятишки! ― ворчала, на них глядя, старая Беатриче. ― Целый год как женаты, а все милуются и воркуют, все носятся, прыгают и скачут... О матерь божья! да они сейчас поскидают со стола всю посуду! Ой, ой! Синьор Джильо, не попадите полой плаща в рагу! Синьора Джачинта, сжальтесь над фарфором, дайте ему еще пожить!