17 октября, 2030 год.
Когда-то давно, в прошлой жизни, мы с семьей отдыхали в Таиланде. Я вообще любила воду. И много где довелось побывать, но Океан поразил меня в самое сердце.
Во время отлива Он, коварный, стягивая в бездну щупальца своих волн, словно в насмешку, оставлял в несовершенствах ландшафта небольшие лужицы. В них до следующей «воды» задыхаясь копошились мелкие морские гады. А потом, с приливом, благосклонно даровал малявкам глоток свободы. Чтобы знали, кто хозяин их жизни. Чтобы измываться вновь и вновь, не давая послабления ни на один день. Словно говоря: «Не зевай! Смерть всегда наготове!», ухмыляется и дышит в затылок.
Здесь и сейчас смертью было не напугать никого. Скорее она казалась желанной посетительницей, махом избавляющей от окружающего кошмара.
Боль. Она, как океан, накатывала волнами и также угасала.
Некогда VIP-палата престижного онкологического центра, рассчитанная на двоих, сейчас вмещала восемь стоящих вплотную коек. Спертый, наполненный больничными «ароматами» воздух перемешивался с тихими разговорами и слабыми стонами. Каждая лежащая здесь знала правду и старалась гнать от себя паршивые мысли.
Чудом уцелевший телевизор казался инородным островком счастливой жизни, вещая приторно бодрым и оптимистичным голосом ведущего. Шел очередной повтор затертой до дыр передачи «Битва экстрасенсов».
— Галь, ты ближе всех лежишь. Переключи, а? Меня от этого рыжего прям воротит. Я все реплики уже наизусть выучила, — в сердцах всплеснула руками сухонькая женщина на койке у окна.
— Не надо! На «Первом» «Давай поженимся» идет или Малахов этот тошнотный. И тоже повторы.
— Пусть битва лучше. Сейчас это испытание закончится, и Пореченкова покажут. Он такой милашка. Ми-ми-ми, — интенсивно захлопала ресницами полноватая тетка у стены и хрипло загоготала.
Я улыбнулась и взглянула на телевизор. Интересно, когда уже совсем отключат трансляцию? После обстрела «Останкино» осталось всего два канала. Без понятия, кто их и откуда вещает. Правда, и те лишь гоняют на повторе увеселительные бредни прошлого, но хоть что-то.
Сотовой связи тоже нет, как и интернета. Столько всего произошло за последние несколько лет! Той мирной жизни детально уже и не вспомнить. А вспомнишь — не поверишь, обрывки позитивных эмоций воспринимаются словно плод воспаленного воображения.
В палату зашла медсестра и, отыскав меня взглядом, непривычно громко сказала:
— Петрова к врачу в седьмой кабинет. Филимонова следом.
В коридоре холоднее, чем в палате, и одновременно душно. Запах хлорки и грязных тел. Вентиляция тоже приказала долго жить. Хотя на фоне отсутствия отопления, может, оно и к лучшему. Надышат — не окочурятся от холода.
Коридор забит людьми. Лежащие на каталках, ютящиеся на лавках вдоль стен. Некоторые ждут по неделе освобождение койко-места. Я сейчас в онкодиспансере, одном из немногих уцелевших в этой части города.
Чинуши — твари. Где сейчас ваши яхты и виллы? Надеюсь, они не спасли ваши обвислые, бюрократические задницы. Неужели нельзя было больниц построить? Ведь уже в середине 20-х было очевидно, что к этому все идет.
Смотреть на безнадегу тяжело, хотя уже даже привычно. Бессильная злость и стыд, словно это я допустила подобное. Жаль. Если и могла помочь, но не теперь. Сил больше нет.
Едва стукнув в знакомую дверь, проскальзываю в нужный кабинет.
— Здравствуйте, Игорь Васильевич. Звали?
Главврач, казалось бы, молодой мужчина, лет тридцати пяти-сорока. Но стоит посмотреть в его глаза и становится жутко. Вечная бездонная мерзлота. На осунувшемся бледном лице с недельной щетиной, пожалуй, только глаза и остались.
Когда он спал в последний раз? И, кажется, я знаю, что он мне сейчас скажет. В который раз он будет озвучивать этот приговор? Сейчас радостных «вы здоровы» и не бывает.
— Сколько?
Громко вздыхает, словно отмирая и пряча глаза в бумагах.
— Уже третий месяц заказанные медикаменты к нам не поступают. Я пытался поменять вам курс лечения, Галина, исходя из имеющихся средств, но, боюсь, порадовать мне вас нечем.
Протянула руку через стол и сжала его ладонь. Он сперва дернулся, но усилием расслабил руку. Его кисть под моими пальцами опаляет жаром. Я и не чувствовала до этого, что так замерзла.
— Игорь, не надо… Сколько?
— Извините, — опускает голову, теребит в руках колпачок ручки. — Без блокиратора раковых клеток и диализа… пара недель.
Рвано выдохнув, поднял на меня глаза.
— Вы же эвакуированные. У вас никого нет? Я попробую договориться с хосписом. Хотя… там тоже битком.
— Не нужно. В общежитии у меня есть соседка. Нас вместе эвакуировали. Она поможет, обещала. Лучше дома умру. А на мое место положите того, кому еще реально хоть чем-то помочь. Вы и так меня столько держали.
— Галина… я что-нибудь… придумаю, — голос его осип.
Мужчина опустил голову.
Что тут скажешь? Пытаюсь сглотнуть вмиг пересохшим горлом.
— Спасибо. Не принимайте близко к сердцу. Вы делаете гораздо больше, чем должны и в принципе возможно. Я наверное прямо сейчас соберусь и пойду. Завтра заморозки обещают. А у меня вещи легкие. Ложилась-то я к вам еще летом. Выписку потом заберу.
Обернулась уже у выхода:
— А что с обезболивающими?
Врач лишь мотнул головой и подвинул к себе кипу бумаг.
Понятно.
Оттого, насколько мне ВСЕ понятно, дико и душно. Как же все докатилось вот до этого?
Скорее бы на улицу. Как-то резко и стены стали давить, и спертый воздух с трудом протискиваться в легкие.
На сбор своих нехитрых пожитков, поиск старшей медсестры, прощание и выход на улицу ушло аж два часа. Все же я здесь проработала, считай, три года. Сразу после эвакуации и пришла. Как бы не этот блат, никто бы меня так долго вытягивать не стал.
Вечерело. Уже и пожалела, что собралась на ночь глядя в такой теперь для меня далекий и сложный путь. Хотя что мне терять? День. Ночь. Какая разница? Интересно, найдется в общаге для меня угол? Вряд ли отведенная мне постель три месяца простаивала, дожидаясь мою тощую задницу из больницы.
Трусливые мысли о легкой смерти старалась гнать. Глубже вдыхала запах прелой листвы, ловила поздние лучики заходящего солнца. С судьбой нет смысла спорить. Что уготовано, то и надо принимать. И радоваться тому что есть сегодня и сейчас, потом может не остаться и этого малого.
Порывы ветра к вечеру усилились. Циклон гонит. Тучи вон какие тяжелые.
Народа-то откуда сколько на улице? Наверное, дневная рабочая смена закончена. И мусора много. Совсем городские службы на все рукой махнули.
Вон и автобусная остановка. Да, детка, я мчу к тебе на всех парах. На метро, конечно, было бы быстрее, но, увы, меня на такой подвиг вряд ли хватит. В метро из-за частых терактов досмотр и контроль такой, что очереди тянутся по полкилометра. На такси тоже денег нет. Да и где сейчас искать такси? Связь-то не работает.
***
Неожиданно воздух резко разрывает протяжная тревожная сирена. Людская толпа, казалось, разрозненная и безликая, тут же сплотилась в единое море. Волна из человеческих тел подхватила женщину и понесла по направлению к подземному переходу. Только там, как и в подвалах ближайших домов, давно уже расчищенных и готовых принять прячущихся от бомбежки, можно укрыться от осколков. От прямого удара, конечно, не убережет, а вот от шального куска стекла вполне.
Женщина цеплялась обессилившими пальцами за облепивших ее людей. Несмотря на разрастающуюся боль и сбившееся дыхание, старалась максимально быстро перебирать ногами. Хотя временами, казалось, она и вовсе не касалась асфальта. Столь плотно ее сжимало.
Вот уже и заветный спуск.
В какой момент что-то пошло не так, она не поняла. Подломившаяся нога, и тот малый клочок неба, который подмигивал время от времени, когда толпа давала чуть вздохнуть, померк. Замельтешили чьи-то руки, ноги, тупой удар… и пришла темнота.
Люди бежали, толкались, падали. Одни истошно кричали, другие зло и отчаянно матерились, расталкивая других. С улицы доносились все новые взрывы снарядов, словно проталкивающие с разных входов подземного перехода жирных гусениц безликой паникующей толпы, давя и сминая друг о друга их головы и обрубая хвосты.
Женщина, откатившаяся при падении в темный вонючий угол, могла лишь отчужденно наблюдать за происходящим, пока из нее капля за каплей утекала жизнь. Она тянула худую бледную руку, сухие потрескавшиеся губы выдавали лишь шепот последней молитвы, который тонул в гвалте окружающего безумия.
— Почему все так глупо и бессмысленно? Столько загубленных жизней. Столько разрушенных судеб. Забери, Господи, скорее мою бесполезную жизнь, отдай тому, кто распорядится ею с пользой. Этому миру уже не помочь.
Наконец картинка окончательно расплылась перед глазами, и смилостивившаяся темнота принесла долгожданный покой.