Просыпаюсь в мягкой постели. Легкий запах хлорки щекочет ноздри. Как же хорошо. Странно, но ничего не болит. Так хочется сладко потянуться. Ага, ща-аз! Нашли наивную дуру. Я знаю, насколько обманчиво это ощущение, стоит лишь пошевелиться…
Аккуратно открываю глаза. В окно бьет солнечный свет. Приподнимаю голову. Ничего не болит.
Где я вообще? Палата просторная и чистая. Куча аппаратуры. Раздается ритмичный звук автоматического манометра, ненавязчивый шум приборов. Слева монитор с сердцебиением.
Реанимация, что ли? Рядом еще две койки. На одной кто-то спит. Вторая пуста. Впереди стоит стол. За ним тоже никого.
От моей левой руки идет капельница.
Рука? Приподнимаю выше. Гладкая светлая кожа. Даже на вид она… молодая? Ручка тоненькая… явно не моя.
Вскидываю обе кисти ближе к глазам. Ногти розовые. Ладошки маленькие. Да и зрение отменное!
Я что, ребенок?
Твою мать! Что со мной случилось? Резко кручу головой.
Рядом в специальном кармашке воткнут планшет с бумагами
Дотягиваюсь, чуть не сверзившись с кровати. Жадно пробегаюсь по печатному тексту.
ФИО: Анна Владимировна Котова
Год рождения: 09.11.1988
Дата поступления: 02.10.2006
Причина госпитализации: пациент без сознания, травма головы, подозрение на сотрясение мозга. Многочисленные синяки. Вывих левой руки…
Осознать информацию и дочитать до конца не успеваю. Слышу шаги. В палату входит молодая медсестра, увидев меня полусидящей, улыбается.
— Очнулась, красотка? Двое суток здесь загорала. Отсыпалась, что ли?
Настроение у медсестрички задорное. Давно я не видела так беззаботно веселящихся людей в белых халатах.
— Скажу Ивану Анатольевичу, пусть в палату переводит. Следователь твой одолел уже. Пообщаться ему с тобой, видите ли, нужно срочно! Ты как себя чувствуешь, кстати?
— Нормально, — хрипло каркаю пересохшими губами.
— Ох, прости, сейчас воды дам попить.
Медсестра суетится. А у меня перед глазами стоят цифры: октябрь 2006-го. Нет войны. Нет взрывов. Даже кризисов еще не было. Я какая-то Анна. Или, может, планшетка не моя, а соседки?
Снова скашиваю взгляд на свое тело. Оно худощавое, но явно молодое. И однозначно не мое. Свои-то пальцы я всегда узнаю.
Меж тем в палате появляются медбрат и врач. Молодые, довольные.
А мне не до улыбок. Я вообще не понимаю, что происходит!
Они переговариваются. Врач подходит ко мне, улыбается, и ведь вполне искренне. Щупает пульс, светит фонариком в глаза.
Сижу как замороженная. Слежу за происходящим, пытаюсь совладать с истерящим сознанием.
Ведь 2006 — это значит, что мои мальчики живы… Миша, Паша… Бог мой.
Слезы сами собой начинают течь. Как же страшно потерять эту робкую надежду. Может, это вообще другой мир и их здесь нет?
— Аннушка, ну что такое? Что за сырость? Все хорошо. Вы практически здоровы. Реакции отличные. Бог миловал. Ну-ну. Ирина, капни валерьяночки. Следователя отправляй на завтра. Нечего мне тут Анну Владимировну нервировать. Да, Аннушка? Выпей капельки. Давай, давай, девочка. Сейчас отпустит. Все устаканится.
Перевожу взгляд на врача. О чем он вообще? Ох, ты ж черт… Бомж-насильник. Я же его в полет отправила! Неужели мне дали второй шанс, а я его в тюрьме проведу? Бросаю взгляд на окна: решеток нет. Обычная больница. Спросить его? Да он вряд ли в курсе.
— Не надо, — такой голос непривычно высокий, аж сама пугаюсь. Чуть тише добавляю: — Я хочу со следователем сейчас поговорить. Не помню практически ничего. Хочу знать…
Врач внимательно на меня смотрит и после недолгой паузы кивает.
— Ирина, скажи этому товарищу, вечером пусть приходит. Сеня, Анну Владимировну в пятую палату. Супчик пусть принесут и сладкий чай.
Суета продолжается. Меня перекладывают на каталку и везут на лифте. Коридоры пустые и чистые. Ни одного больного. Для меня это настолько дико. Легкие больничные запахи. Из палат доносятся тихие разговоры и смех. Действительно параллельная реальность.
В палате меня устраивают на ближней к двери койке. Три остальных расправлены, лежат личные вещи, но никого нет.
Медбрат понимает по своему мой растерянный взгляд и поясняет:
— На обеде, — и уходит.
Валерьянка, похоже, подействовала. Такое отупение накатило. Я в новом теле. Мне дан второй шанс. Даже если посадят, ну, максимум лет пять дадут: первое преступление, да и по амнистии, может, удастся выйти.
Память, словно замерзший, зарытый в сугроб дворовый пес, медленно выбирается, оттряхивая с шерсти налипший снег. Трясет лапами. Но, чтобы отогреться и прийти в себя, ему нужно время.
Заторможенный мозг пытается вспомнить что-то о тюрьме 2006 года. Пфф… да курорт по-любому. Сон, еда, прогулки, здоровые собеседники… Становится смешно, что в голову лезут картинки детского сада, но никак не тюрьмы.
Поток мыслей прерывают ввалившиеся из коридора смеющиеся женщины в халатах. Они несут в руках кружки, накрытые булочками. Вместе с ними в палату вплывает запах дома. Такой далекий и забытый.
Сижу, смотрю на них и по щекам катятся слезы.
Улыбка на лице первой вошедшей меняется на обеспокоенное выражение, она подходит ко мне, ставит кружку на тумбочку и начинает причитать:
— Ну что ты, милая? Все хорошо. Хочешь компотик мой? Бледненькая какая. Тебя с операции привезли? Можно тебе пить?
Она так заботливо лопочет.
А у меня с души отваливаются куски льда. Эта женщина такая нормальная: не очень умелый макияж, крашеные в рыжий цвет волосы, халат этот в подсолнухах, солнце, бьющее в окна за ее спиной.
И никаких лысых, облученных больных, никаких сирен, никакого запаха смерти.
Неужели пройдет двадцать лет, и она умрет, как и все, здесь присутствующие? Как такая мирная, размеренная жизнь могла превратиться в гребаный конец света?
Мотаю головой. Стараюсь гнать эти страшные мысли. Нельзя так думать. Впереди целых двадцать лет! Целая жизнь. Я справлюсь. Волчица сказала, я смогу все исправить. Значит, так и будет!
Пытаюсь натянуть улыбку. Кажется, я разучилась это делать, ведь тетка смотрит на меня с подозрением, и, видимо, уже сама не рада, что приблизилась.
Беру стакан у второй, пью компот. Вкусовые рецепторы просто взрываются! Давно забытый вкус божественен. Компот из настоящих сухофруктов! Желудок жалобно урчит. Вдруг понимаю, что жутко голодная!
Тетка, сидящая на моей кровати, качает головой. Становится стыдно, опускаю глаза, возвращая стакан.
В палату входит медсестра Ирина с подносом:
— Что за столпотворение? У нашей Анны сотряс, ей положен покой. Давайте, девчат, тише. Не теребите ее. Пусть очухается.
Она подкатывает тумбочку поближе ко мне, придвигает дымящуюся тарелку супа. Нервно сглатываю и с неимоверным усилием сдерживаю себя, чтобы не накинуться на еду. Голод просто лютый.
Оскаливаюсь своей фирменной улыбкой каннибала и благодарю за заботу.
Нас в больнице кормили, конечно, но в большинстве своем это были пустые овощные супы и каши на воде. Диета там специфическая, да и не до жиру было в последний год с перебоями поставок.
Эта же уха мне кажется божественной. Каждая ложка супа обволакивает рот, вкусовые рецепторы взрываются миллионами оттенков вкуса. А ведь в том, 2006, я уху терпеть не могла, а компот из сухофруктов тем более. Даже запах. Вот же идиотка.
Не ценим мы, что имеем! Да и потерявши, вместо того, чтобы признаться себе уже, зацикливаемся на своей потере и страданиях, начинаем обесценивать в принципе все хорошее, что нас окружает. Человек — самая неблагодарная скотина. Всегда ему все не так.
Тарелка опустела, и мне стоит реальных усилий не начать вылизывать посуду, а голод ведь не унялся, от слова совсем.
За дополнительную тарелку больничного супа я сейчас готова будущее всего человечества продать. Мда… лажанула где-то Волчица. Не того она спасателя выбрала. Маленькими глотками цежу компот, стараясь растянуть на подольше.
Женщины начинают укладываться на тихий час. Постепенно пищевой алкоголь делает свое дело, и ослабленный организм поддается сну.
***
Будит меня медсестра:
— Аня, там следователь пришел, ты мне скажи телефон родных, а то у тебя даже халата нет. Надели тебе ночнушку операционную. У нее разрез сзади да две завязки. Ты же не сможешь так ходить.
В ответ могу лишь глазами хлопать и судорожно соображать:
— У меня никого нет.
Медсестра долгую минуту смотрит на меня, поджимая губы, и выходит из палаты.
Скоро она возвращается с чьими-то резиновыми тапочками и байковым халатом изумрудно-бордовой вырвиглазной расцветки.
— Это сестринский, зимой накидываем, когда между корпусами ходим. Возьми пока. Давай помогу. Следователь уже второй день пороги обивает, сует свой длинный нос. Злой как черт. Его Иваныч сегодня так отшил. Надеюсь, на тебе не сорвется. — Она наклоняется к моему уху и понижает голос: — Неприятный мужик какой-то. Склизкий. Осторожнее с ним.
Прекрасно. Предвкушаю.
Когда я уже пытаюсь завернуть в бездонный халат свое тщедушное тельце, на пороге появляется мужчина неопределенного возраста. Блестящую лысину прикрывают длинные редкие пряди, зачесанные с одной стороны на другую. Тонкая шея с торчащим кадыком смотрится в свободном вороте рубашки как одинокая ручка в подстаканнике. Да и в целом полицейская форма сидит на нем как-то нелепо, словно с чужого плеча.
Права медсестра, не внушает этот кадр доверия.
Следователь окидывает цепким колючим взглядом палату и обращается ко мне:
— Добрый вечер. Давайте выйдем в коридор, переговорим.
Киваю и, стараясь не шаркать тапочками на несколько размеров больше, следую за ним.
— Выпкин Виталий Борисович. Веду ваше дело. Мне нужно, чтобы вы ответили на несколько вопросов.
— А как вы это будете оформлять? Как допрос? — Язык мой — враг мой! Молчи, Галя! Целее будешь.
Мужик с моими мыслями согласен, зыркает исподлобья так, хоть города этим лазерным взглядом испепеляй.
— Пока просто беседа. Опустим формальности. Ваш лечащий врач запретил с вами общаться дольше пятнадцати минут. Расскажите, что вы помните о событиях второго октября?
— Эмм… — а могла бы уже что-то дельное придумать, а не дрыхнуть как сурок, — я ведь головой ударилась? — отчего-то интонация у меня получается жалостливая и вопросительная.
— Расскажите, что помните.
— Я и говорю, только вечер урывками. Отец привел друзей-собутыльников. Они пили. Я спряталась в своей комнате и уснула. А проснулась уже от яркого света, когда меня врач в сознание приводил. Больше ничего не помню. Как голову пробили тоже.
— Я вынужден сообщить вам печальную новость. Ваш отец выпал из окна и скончался на месте. Несмотря на то, что этаж всего третий, он получил травмы не совместимые с жизнью. По рисунку полученных травм есть подозрение, что он не сам выпал, а ему помогли. Идет расследование. И я был бы вам очень признателен, если бы вы перечислили всех гостей.
— А… я не выходила, не видела, — стараюсь потупить взор и сделать максимально печальное лицо, — что теперь будет со мной?
— Так как вы несовершеннолетняя, вас определят в детский дом, а квартира отойдет государству.
Мои глаза начинают вылезать из орбит, аж дыхание перехватывает от такой вопиющей несправедливости! Даже про грозящий срок забыла!
— Но… но… — усердно вспоминаю цифры из планшета и пытаюсь вычислить свой возраст, — мне же через месяц восемнадцать!
— Если ваше нахождение в больнице и ведение дела затянутся, вероятно, обстоятельства сложатся иначе. Сейчас только так. У вас есть ближайшие родственники, кто мог бы оформить над вами опеку?
После недолгих колебаний на всякий случай отрицательно качаю головой. Ведь у меня замечательная травма не совместимая с кристальной памятью. Выкручусь. Интересно, а в каком, собственно говоря, мы находимся городе? И уж не нацелился ли этот товарищ на мою, да-да, теперь уже мою, квартиру? Не попутал ли ты, дядя, берега?
Наблюдаю за его реакциями исподлобья.
Мужик резким движением поправляет редкие волосы, он явно раздражен. Интересно чем.
— А на кого оформлена квартира? — стараюсь добавить робости в голос.
— Выходит, что на вас. Точнее, на вашу покойную бабушку, которая умерла, о совпадение, полгода назад. И через месяц вы должны вступить в права наследства. Прям вокруг вашего восемнадцатилетия какая-то магия и куча смертей крутится. Не находите?
Ох и мерзкий же ты тип. Так и хочется послать по матушке.
Вслух же не удержалась, осадила:
— Вы все же о моих родных говорите. Можно как-то повежливее?
— Извините, — как будто даже стушевался мент, ага, считай, поверила.
Из палат начинают выходить женщины разной степени халатости и кружечности. Время ужина. И только я вспоминаю о еде, как мой троглодитский друг-желудок оповещает об этом всю округу голодной трелью.
Следователь бросает на меня выразительный взгляд. Готова спорить, на миг там даже проскальзывает жалость.
— Ну хорошо, идите ужинайте. Утром у вас оздоровительные процедуры. А в обед я снова приду. У меня к вам будут еще вопросы. И я вас очень прошу, если что-то вспомните, обязательно мне сообщите, — он протянул мне клочок бумаги в клетку с городским номером телефона.
Пришло осознание, что и сотовые-то только недавно пошли в массовую продажу. И в большинстве своем они еще кнопочные, а о мессенджерах и скоростном интернете и слыхом не слыхивали.
Хотя, как показала практика, эти самые интернеты в пик горящей опасности первыми и отрубились. А люди, привыкшие во всем полагаться на гаджеты, сильно от этого пострадали. Зачем носить часы, уметь ориентироваться по карте, учить иностранные языки, складывать в уме элементарные числа, развивать память, читать книги, запоминая новое, когда всегда под рукой есть гаджет, думающий за тебя, читающий тебе сказки на ночь и выручающих в любой ситуации? Правильно. Проще деградировать и наслаждаться этим процессом.
Не допущу повторения этого. Пусть у наших детей будет мирное небо над головой. Сейчас нужно думать о другом. Собрать максимально информацию и сохранить квартиру.