"...и едет, между прочим, в этом вагоне среди других такая вообще (!) бабешечка. Такая молодая женщина с ребенком.
У нее ребенок на руках. Вот она с ним и едет.
Она едет с ним в Новороссийск. У нее муж, что ли, там служит на заводе.
Вот она к нему и едет.
И вот она едет к мужу. Все как полагается: на руках у ней малютка, на лавке узелок и корзинка. И вот она едет в таком виде в Новороссийск.
Едет она к мужу в Новороссийск. А у ней малютка на руках...
И вот едет эта малютка со своей мамашей в Новороссийск. Они едут, конечно, в Новороссийск..." 1
1 См. рассказ "Происшествие". (Слова едет, едут подчеркнуты мною. - К. Ч.)
Слово Новороссийск повторяется пять раз, а слово едет (едут) - девять раз, и рассказчик никак не может развязаться со своей бедной мыслишкой, надолго застрявшей у него в голове.
Для того чтобы воссоздать это наречие, в сознании писателя должен постоянно присутствовать строго нормированный, правильный, образцовый язык. Только на фоне этой безукоризненной нормы могли выступить во всем своем диком уродстве те бесчисленные отклонения от нее, те синтаксические и словесные "монстры", которыми изобилует речь зощенковских "уважаемых граждан".
"УВАЖАЕМЫЕ ГРАЖДАНЕ"
Пока сволочь есть в жизни, я ее в художественном произведении не амнистирую.
В. Маяковский
1
Читая Зощенко, нельзя не прийти к убеждению, что низменный, грубый язык его "сказов" создан низменной, грубой средой.
Те, кто говорит на этом языке в его книгах, - люди очень невысокой морали.
Писателю до тошноты были ненавистны те бесчисленные хищники, деньголюбы, вещелюбы, стяжатели, которые, приспособившись к революционной действительности, мошеннически воспользовались ее светлыми лозунгами ради того, чтобы обеспечить себе процветание и полное право на бездушную черствость, на угнетение беззащитных и немощных.
Его книга "Уважаемые граждане" и примыкающие к ней рассказы - суровый обвинительный акт против этих приспособленцев, готовых рядиться в любые личины.
Такими рассказами, как "Парусиновый портфель", "Забавное приключение", "Плохая жена", он обвиняет в том, что все они скотски блудливы.
Такими рассказами, как "Кража", "Дрова", "На живца", он обвиняет их в том, что они лишены самой элементарной порядочности: мелкие жулики, воры, они даже не верят, что на свете есть честность; и когда одному из них случилось проглотить золотые монеты, он, испытывая острую боль в животе, все же побоялся обратиться к хирургам: как бы хирурги "во время хлороформа" не сперли у него этих монет ("Сильнее смерти").
А рассказами "Святочная история", "Спекулянтка", "Пожар" он обвиняет их в том, что все они злостно корыстны, заботятся только о собственной выгоде и всегда готовы поджечь дом, доверху набитый жильцами, если знают, что в фундаменте этого дома спрятано десять или пятнадцать рублей. А один из них даже притворился покойником, ибо хотел "начисто смыться", чтобы начать "новую великолепную жизнь" ("Святочная история"). А другой, перед тем как сблизиться с любящей женщиной, настаивает, чтобы та написала расписку, что она, если станет матерью, не будет требовать у него алиментов ("Расписка").
Больше всего возмущает писателя их чудовищное неуважение к человеческой личности, их черствость и неискоренимое хамство. С гневом изобличает он этот порок в рассказах "Страдания молодого Вертера", "История болезни", "Веселая игра", "Поминки" и во многих других.
Здесь - золотая мечта о деликатности, чуткости, благожелательности людских отношений.
"Товарищи, - говорит Зощенко в "Страданиях молодого Вертера", - мы строим новую жизнь, мы победили, мы перешагнули через громадные трудности, давайте все-таки уважать друг друга".
В рассказе "Поминки" он напоминает читателям, что, если на тех ящиках, в которых перевозят какую-нибудь ценную кладь, пишут крупнейшими буквами: "Не бросать!", "Осторожно!" и проч., - не худо бы и на каждом человеке писать: "Фарфор!", "Легче!" - "поскольку человек - это человек".
Изображаемый им быт до такой степени груб и свиреп, что одно деликатное, учтивое слово кажется здесь чудом из чудес, редкостным, необычайным событием, действующим на людей потрясающе. В раннем рассказе "Коза" маленький человечек Забежкин, двойник гоголевского Акакия Акакиевича, затурканный жестокой средой, вдруг на улице услыхал от прохожего, который нечаянно задел его локтем, обыкновеннейшее слово "извиняюсь", и это слово как гром поразило его.
"Господи! - сказал Забежкин. - Да что вы? Пожалуйста..."
Но прохожий был далеко.
"Что это? - подумал Забежкин. - Чудной какой прохожий... И кто ж это? Писатель, может быть, или какой-нибудь всемирный ученый... Извиняюсь, говорит. Ах ты штука какая!"..."
Так воспринимается благожелательное любезное слово в том мире глумления над человеческой личностью, в котором провел всю свою жизнь Забежкин. Недаром он называет этого прохожего "необыкновенным прохожим", потому что для человека, привыкшего к ежедневным обидам, к постоянному склочничеству, самая заурядная вежливость кажется каким-то поразительным исключением из общего правила.
В "Огнях большого города" писатель рассказывает поучительную притчу о том, как в мерзостно-грубом быту один скандалист и задира буквально переродился и стал человеком, когда вместо ожидаемых им зуботычин, оплеух и ругательств услышал обращенное к нему учтивое слово и увидел почтительный жест.
"Уважаемые граждане" - страшная книга. Все взаимные отношения изображенных в этой книге людей основаны на бешеной ненависти.
"Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла, - рассказывает один из них с большим удовольствием. - И не то что драка, а цельный бой... Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали..."
Бой произошел из-за "ежика", маленькой щеточки для чистки закоптелого примуса.
Жиличка Щипцова взяла этот ежик на кухне и хотела почистить свой примус, а другая жиличка, "чей ежик, посмотрела, чего взято, и отвечает:
- Ежик-то, уважаемая Марья Васильевна, промежду прочим, назад положьте.
Щипцова, конечно, вспыхнула от этих слов и отвечает:
- Пожалуйста, отвечает, подавитесь, Дарья Петровна, своим ежиком. Мне, говорит, до вашего ежика дотронуться противно, не то что его в руку взять".
Цена этому ежику грош, но осатанелые люди, бесконечно далекие от уважения друг к другу, от деликатной уступчивости, без которых немыслима никакая совместная жизнь, до того пропитаны собственническими злыми инстинктами, что считают невозможным уступить хоть на минуту свой копеечный ежик другому:
"Муж, Иван Степанович Кобылин, чей ежик, на шум является. Здоровый такой мужчина, пузатый даже, но, в свою очередь, нервный...
- Я, говорит, ну ровно слон работаю... в кооперации, улыбаюсь, говорит, покупателям и колбасу им отвешиваю, и из этого, говорит, на трудовые гроши ежики себе покупаю, и нипочем то есть не разрешу постороннему чужому персоналу этими ежиками воспользоваться.
Тут снова шум и дискуссия поднялись вокруг ежика. Все жильцы, конечно, поднаперли в кухню... Инвалид Гаврилыч тоже является.
- Что это, говорит, за шум, а драки нету?
Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка".
Следует очень колоритное изображение побоища, во время которого "кто-то и ударяет инвалида кастрюлькой по кумполу".
Эта кровопролитная битва кончилась лишь потому, что явился милиционер и сказал:
" - Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду!
Только после этих роковых слов народ маленько очухался. Бросился по своим комнатам...
- С чего же это вы, уважаемые граждане, разодрались?"