И тогда я рассказал ему, как мечтал с ним встретиться, как хочу писать и как жажду быть напечатанным в "Бегемоте".
- Дайте что-нибудь почитать, - предложил он.
Я достал из портфельчика рассказ. Он назывался "Ося".
- Разница с тургеневским только в одной букве, - заметил Зощенко, - у Тургенева была "Ася".
И начал читать, быстро листая страницу за страницей.
Я сидел ни жив ни мертв.
- Рассказ не получился, - тихо промолвил Зощенко, кончив читать. Такое ощущение, что вы сели его писать, еще не зная, как вы его напишете. Вы писали без плана. Правда?
- Правда, - согласился я.
- И вы были не слишком озабочены тем, что и как пишете. Что это у вас за фраза: "Она была девушкой в полном смысле этого слова"? Или вот: "Она смотрела в зеркало на свое лицо, нос, шею и плечи, пока не дошла до ручки". Вам это кажется остроумным? Поэтому вы и принесли этот рассказ в "Бегемот"?
Я молчал.
- Чего вы хотите? Писать или печататься?
- И то и другое, - честно признался я.
- Оставьте мне свои рукописи и приходите в следующую субботу в это же время.
В следующую субботу, когда я примчался в редакцию, в комнате сидели Зощенко, художник Б. И. Антоновский, полный, с лицом, похожим на улыбающуюся луну, карикатурист Б. Малаховский, весь заостренный, как бы нарисованный тонким пером, не выпускающий изо рта трубку, и писатель К. Мазовский, больше похожий на скромного патера, чем на писателя, пишущего смешное.
Зощенко опять увел меня в соседнюю комнату.
- Я не хотел, чтобы кто-нибудь был свидетелем нашей беседы, - сказал он. - Все плохо. Не весело, не смешно, не жизненно. А главное - лишено смысла. Надуманные остроты, плоские каламбуры. Юмор должен возникать внезапно, рождаться от образа, от характера описываемого вами человека, от точки зрения автора. А наспех притянутые ни с того ни с сего остроты - не играют. Почему вы пишете о писателях и художниках? Вы их хорошо знаете? Бываете в их среде?
- Нет.
- Как же тогда вы пишете? Писать надо только о тех людях, которых вы знаете. Чем заняты? Работаете? Учитесь?
- Учусь в школе. Заканчиваю.
- Попробуйте написать о школьниках, об учителях, о родителях. Вы никогда не пробовали поставить себя на место папы и мамы, а их на свое место? Тут есть возможность для смешного рассказа. И не думайте, что юмористический рассказ должен обязательно вызывать хохот. Если ваш смешной рассказ заставит кого-то прослезиться - это гораздо дороже. А самое главное - читайте. Больше читайте и старайтесь понять, как написан тот или иной рассказ, почему и во имя чего он написан. Учитесь писать, читая.
Через неделю я принес Михаилу Михайловичу новую пачку рассказов. Еще через неделю он мне ее вернул с тем же отзывом. Тогда через пять дней я принес пачку, вдвое большую. На этот раз на лице у Зощенко я увидел страх...
Я терроризировал его своими посещениями долгих три месяца. Собрание моих сочинений к тому времени составляло добрых две сотни рассказов. И каково же было мое счастье, когда однажды Зощенко не увел меня в соседнюю комнату, а в присутствии Радлова, художников В. Лебедева и К. Рудакова сказал:
- Мы решили напечатать ваш рассказ, Володя. Читайте его в очередном номере.
Зощенко был моим литературным крестным отцом, и я всегда буду благодарен ему за уроки, советы, жестокую правку первых моих сочинений, за его требовательность и прямоту. Он привил мне вкус к работе, и мне кажется, мы с ним подружились. Во всяком случае, с этих пор я всегда, когда это было возможно, советовался с ним, а он часто делился со мной своими замыслами и читал мне отрывки из еще не написанных рассказов и пьес.
Журнал "Бегемот" был закрыт, и на его месте возник новый ленинградский сатирический журнал "Ревизор", в котором я стал сотрудничать постоянно.
Шли годы. Меня увлекла драматургия, и почти каждую свою новую пьесу я нес к Зощенко. Он знал точно, как сделать смешную фразу из несмешной и как сделать смешную фразу так, чтобы она звучала печально.
- Хочу написать пьесу для театра малых форм, - сказал он мне как-то. Пьесу про заседание петербургских исторических памятников. Екатерина II со своими фаворитами, Медный всадник со змеей, Николай I, Александр III - про собрание чугунных царей. Показать всю их "чугунность". Как считаете? Все пишут исторические пьесы, почему бы и мне не написать? Только я сразу обо всех царствующих особах...
Пьеса была написана за шесть дней и поставлена в Ленинградском театре малых форм под названием "Культурное наследие". Поставил ее режиссер В. Р. Раппопорт, автор популярного некогда водевиля "Иванов Павел".
* * *
Читал Зощенко свои смешные рассказы абсолютно серьезно, почти без интонаций, совершенно бесстрастно. И именно эта "равнодушная" манера рождала смех, возникающий от речевой ткани рассказа. Он не выделял смешные места в речи своих героев, как это делал, скажем, отличный исполнитель его рассказов Владимир Хенкин, Артист всегда, если можно так сказать, играл рассказы Зощенко и обязательно изображал внешне его электромонтера, водопроводчика или пациента в больнице.
В отличие от актеров Зощенко спокойно, без выражения, с тишайшей и тончайшей, почти незаметной акцентировкой читал свои вещи. И, наверное, именно поэтому в зале возникал гомерический хохот после каждого его слова. Ближе всего к этой манере читали рассказы Зощенко Владимир Яхонтов и Игорь Ильинский. Но, повторяю, такого исполнителя рассказов Зощенко, как сам писатель, больше не было.
Я видел много его пьес, но они имели настоящий успех только тогда, когда их почти не играли, то есть не старались показать ярко характеры героев и не стремились по-разному за них говорить, а играли всю пьесу почти в одной интонации - интонации автора. Очень близок был к этой манере Леонид Утесов.
Зощенко любил цирк, и особенно буффонных клоунов. Мы вместе смотрели антре Коко и Роланда. Это была старая классическая клоунада с обливанием водой, когда белый клоун (Роланд в своем ослепительно сверкающем костюме и утрированных галифе, на которых сияют луны, в белоснежных чулках и маленьком колпачке) стоит у подножия стремянки и держит в поднятых руках большую воронку, а рыжий Коко в просторном коричневом пиджаке, широченных брюках и гигантских туфлях несет ведро с водой, чтобы облить своего партнера. Но рыжему не везет. Сначала он спотыкается и проливает воду себе на ноги. Потом, суетясь, спеша, тащит второе ведро. Та же неудача. Возвращается за кулисы и, задыхаясь, выбиваясь из сил, тащит третье, но роняет его у самого выхода. И уже в совершенном отчаянии, тащит целое корыто с водой, лезет на стремянку и грохается с нее вниз, окатывая с головы до ног себя. Серьезность, с которой это проделывается, беззаветная увлеченность клоуна, его отчаяние после каждой неудачи - все это безумно смешно. Зощенко хохочет, как ребенок. На глазах у него слезы. Хохочет весь цирк. Это настоящий океан хохота, поистине "очищающего" организм. Чудится, будто смех вытесняет из тебя все дурное, все хворости, все печали, заботы, беды.
В том, что клоун падает и обливается водой, казалось бы, нет ничего смешного, но, когда это происходит с человеком, задумавшим злое, это оказывается неожиданно смешным. Это смех торжествующей правды и справедливости. Этот смех назидателен в лучшем смысле этого слова. Это по-хорошему глупо и по-детски просто.
- Порок наказан! Наказан смехом! - говорит Михаил Михайлович, вытирая слезы.
Эх, послушали бы его критики, выливающие ушаты гнева на эту "безыдейную клоунаду", с которой "необходимо бороться". Совсем она небезыдейная! Она осмысленна в своем кажущемся бессмыслии, и ушаты гнева критиков обрушиваются на них самих, как вода на рыжего в этой блистательной клоунаде.
* * *
22 июня 1941 года я уходил на фронт и, не застав Зощенко дома, отправил ему письмо. Его ответ пришел в Винницу, где я уже работал в редакции газеты Южного фронта "Во славу Родины". Михаил Михайлович писал (цитирую по памяти): "...это правильно, что вы пошли на фронт. Я тоже собираюсь. Мой вам совет - не сидите в штабах и в редакции, а будьте участником всех событий. Но зря и глупо не лезьте под огонь. И больше пишите. На войне необходим юмор. Он помогает в самые тяжелые минуты".
До конца войны мы не виделись.
А потом наступили для него тяжелые времена, о которых тяжело сегодня вспоминать.
Я в это время жил в Москве и, приехав в Ленинград, позвонил ему по телефону.
- Приходите, Володя, я дома. Я никуда не хожу.
Когда я пришел к нему, он ходил по комнате и курил.
Он не жаловался. Наоборот.
- Все хорошо, - утверждал он. - Работаю... пишу... У вас тоже ведь было в этом роде...
- Смешно сравнивать, - сказал я.
- Если смешно, уже неплохо. Ничего. Все разъяснится. А пока вот перевожу книгу финского писателя Лассила "За спичками".
Зощенко имел обыкновение скрывать свои хворобы и горести. Конечно же, ему было очень трудно. Он привык издаваться и печататься часто и огромными тиражами, привык к тому, что в театрах с триумфальным успехом идут его пьесы. И. Юзовский рассказывал мне, что публика столько смеялась, глядя пьесу "Парусиновый портфель", что спектакль шел вместо двух с половиной три часа, а Зощенко, сидя в зале, с недоумением поглядывал на зрителей и все спрашивал: "Почему они смеются? Что здесь смешного?"
Он привык к успеху. В 1929 году "Вечерняя Красная газета" проводила анкету, где был вопрос о том - кто самый любимый и известный человек в Ленинграде? Первое место занял Зощенко.