- Вот как? Вы действительно считаете, что нас приняли любезно? - Теудас с неприязнью посмотрел на дядю. - Больше вам ни до чего нет дела, да?
Некоторое время Геннадий молчал, обдумывая ответ.
- Знаешь, я и сам не уверен в своих чувствах. Возможно, дело в том, что меня не было там - я имею в виду при Падении. Я не видел того, что видел ты. Конечно, я знаю, как все было, мне рассказывали, и я этому верю. Но со мной лично произошло другое: я перебрался из Города на Остров, потом с Острова в Шастел, где получил приличную работу, где люди относились ко мне с уважением, где я - черт возьми! - был счастлив. Мне казалось, что когда я увижу все это снова, - он махнул рукой в направлении руин Города, но не обернулся, - то что-то изменится, и я опять возненавижу их. Но ничего подобного почему-то не случилось. И когда я смотрю на них сейчас, то вижу лишь людей, одолеваемых страхом перед нависшей над ними угрозой, людей, старающихся запихнуть свою жизнь в бочки и мешки и убежать подальше от опасности. То есть сделать то, что сделал когда-то я сам. Не знаю... Мне трудно ненавидеть тех, кто так похож на меня.
Теудас угрюмо усмехнулся:
- А я могу.
- Да, конечно, но ведь ты молод, в тебе бурлит энергия. - Геннадий передвинулся - борт больно врезался в позвоночник. - Когда доживешь до моих лет, поймешь, как легко отказаться от ненависти к врагам. Невозможно все время ненавидеть их всех. Начинаешь рассуждать по-другому, примерно так: да, они простые люди, ничем не отличаются от нас, во всех злодеяниях виноваты их вожди. А потом встречаешь одного из этих вождей и понимаешь, что он тоже человек, по крайней мере почти человек, и осознание этого становится для тебя жестоким ударом, как сломанный палец для музыканта, зарабатывающего на жизнь игрой на арфе. - Он потерся спиной о борт, пытаясь найти более удобное положение. - Когда я увидел Темрая, мной овладело какое-то странное чувство. Нечто подобное я ощутил однажды в детстве, когда увидел акулу, попавшую в сеть к рыбакам. Они подвесили ее за хвост, и акула висела, неподвижная, мертвая, похожая на деревяшку, а мужчины уже начали ее потрошить. Знаешь, акула оказалась куда меньше, чем я представлял, и оттого совсем не такая уж страшная.
Теудас закрыл глаза.
- Интересно, что вы так об этом говорите. Я, когда увидел его сейчас, подумал почти о том же. Конечно, мальчишка и взрослый смотрят на одно и то же разными глазами. И все-таки я был бы не против увидеть Темрая повешенным. И мне бы понравилось, если бы его повесили за ноги.
- Твое право, - ответил Геннадий, подавляя зевок. - Я и не говорил, что ты должен перестать испытывать к нему ненависть: в конце концов, ты имеешь для этого все основания. Я лишь веду к тому, что у меня, кажется, такого основания уже нет.
- Вы могли бы ненавидеть его ради меня. Разве не этому нас учат: любите друзей своих друзей и ненавидьте их врагов?
- Разумеется, ты прав, - согласился Геннадий. - Ради тебя я готов его ненавидеть и надеюсь, что его любимая домашняя ящерица сдохнет.
Проклятие, понял вдруг Геннадий, я возлагаю проклятие на человека, к которому не питаю никакой ненависти, и делаю это ради мальчишки, пропитанного жаждой мщения. О боги, надеюсь, эта головная боль всего лишь головная боль, а не...
Перед его глазами возникла акула. Мясо и жир были уже срезаны с костей. Ее скелет напоминал остов корабля, который еще не начали обшивать. Повара готовили настоящее пиршество; Геннадий видывал бифштексы из акулы и медведя, насаженных на вертел орлов, похожих на огромных цыплят, вращающихся медленно перед пламенем костра, жареных волков, нашпигованных яблоками и каштанами громадных змей, выпотрошенных и превращенных в кровяные колбасы, копченый бок льва, свисавший с крюка в потолке - в общем, изобилие мяса хищников. На блюда раскладывали филейные куски леопарда и гигантских коллеонских пауков, напоминающих крупные, спелые сливы...
- О чем это вы? - спросил Теудас. - У Темрая нет никакой ручной ящерицы.
- Вот видишь? - ответил Геннадий. - Уже начинает действовать.
Бардас Лордан видел стрелу, он наблюдал за ней с того самого момента, когда она только появилась в небе в виде крохотного пятнышка, и вплоть до удара. Время тянулось невыносимо долго. Но все же не настолько долго, чтобы он успел сделать шаг в сторону, избежав встречи со стрелой. Странно, подумал Бардас в миг удара, что время может так растягиваться и так сжиматься.
После этого нетрудно поверить во что угодно, даже в Закон.
Когда стрела ударила в пластину шлема, защищающую щеку, и голова мотнулась в сторону - словно его со всей силой ударили по лицу, - Бардас решил, что, должно быть, умер (обычно сначала умирают), но, очевидно, ошибся (в вашем случае мы сделаем исключение). Он ощутил резкую боль в висках и осознал, что мертвым в качестве утешения даруется освобождение от боли. Таково правило. Бардас покрутил головой - стрела пробила сталь у него над губой, и теперь со щеки стекала струйка крови, довольно теплой и немного солоноватой Ощущение было примерно такое, как испытываешь в детстве, когда обмочишься. Шок пришел с опозданием - Бардас пошатнулся, но устоял на ногах и снова выпрямился.
Враг атаковал без предупреждения. Внезапно издалека донеслось шипение, какое бывает, если вылить масло на раскаленную сковородку, потом солнце закрыло облако стрел, словно огромная стая голубей, поднявшихся с убранного поля. Бардасу понадобилась доля мгновения, чтобы определить, откуда вылетели стрелы - из-за холма между колонной и противоположным краем долины. Лучники стреляли с большого расстояния, не видя цели, что говорило об их искусстве и опыте. Стрелки Империи никогда не отважились бы ни на что подобное, им не хватало ни мастерства, ни уверенности в своих силах. На колонну залп произвел ужасное впечатление, страшно погибнуть от руки противника, которого даже не видишь. Что касается Бардаса, то он не поддался ужасу, а лишь с грустью вспомнил о шахтах.
Он поискал глазами Эстара, но полковника не было видно.
Никто не отдавал никаких приказов, и ряды имперской пехоты, демонстрируя выдержку и терпение, просто застыли на месте, как застигнутые ливнем повозки Проклятие - подумал Бардас. Он вышел вперед и начал выкрикивать привычные воинские команды, вроде: "левое плечо вперед!", "равнение на фланг!" и прочую чушь, которой выучился в армии Максена и которую, как ему казалось, уже давно забыл Но солдаты имперской армии не чета людям Максена: обученные и вымуштрованные, они исполняли приказы ловко и точно, не просто подчиняясь командам, но и свято веря в них, как в слова молитвы. Такое абсолютное и бездумное подчинение действовало на нервы, за ним стояла ответственность и доверие. Неужели я снова участвую во всем этом?- с отвращением подумал Бардас, в то же время понимая, что если кто-нибудь не выведет всю эту массу людей из-под огня, смертей и ранений не избежать.
Эстара по-прежнему не было видно, а остальные офицеры стояли как вкопанные, ничем не отличаясь от солдат. Кровь уже добралась до ключицы, ворот кольчуги впитывал ее как губка, а острый край все сильнее врезался в кожу, словно нарезая ее тонкими полосками, как это делают повара, снимая шкуру с овцы Что ж, шлем спас его, хотя и не уберег полностью.
Бардас перестроил армию из колонны в шеренгу и отдал приказ наступать. На случай возникновения подобной ситуации у имперских военных стратегов имелся совет: применить маневр под названием "молот и наковальня". Суть его заключалась в том, чтобы заставить противника сосредоточить огонь на наступающей пехоте (при этом главная часть войска идет прямиком на стрелы для этого и нужна броня), двинув конницу с флангов в обход, а уже затем погнать врага навстречу пикейщикам. Вполне разумная тактика при условии, что командир, отдающий приказ о таком маневре, может положиться на своих офицеров. Бардас видел, как они в самом начале перестроения колонны умчались в стороны, чтобы затем, описав широкую дугу, возникнуть в тылу лучников. Чтобы подойти к противнику незамеченными, следовало добраться до самого хребта, образующего край долины, и все это время пехоте ничего не оставалось, как держаться под градом стрел. Рискованная игра, на кону в которой стояли жизни тысяч солдат и все зависело от исхода противостояния между лучниками и тяжелой пехотой.
Добро пожаловать на новое испытание, Бардас Лордан. Мы знали, что ты не сможешь остаться в стороне.
Что, черт возьми, случилось с полковником Эстаром? Здравый смысл подсказывал, что тот пал при первом залпе, но Бардас этого не видел. Убежать он просто не мог. В конце концов, Эстар Сын Неба, и даже Лордану нужно во что-то верить. Если полковник погиб... конечно, такого не может быть, командующие армиями не погибают в первые мгновения битвы. Но если он все же умер - а ведь Максен, не забывай, умер, - то вся полнота власти переходит к сержанту Лордану, по крайней мере до тех пор, пока из Ап-Эскатоя не прибудет другой Сын Неба. При мысли об этом Бардаса передернуло.
Перед ним стояла и еще одна интересная проблема, требующая проявления полководческого таланта. Чтобы приблизиться к противнику, нужно было спуститься по крутому склону, держа при этом строй, но доспехи, защищавшие пехотинцев, тянули их вниз, заставляли почти бежать. Чтобы удержаться на ногах, приходилось тормозить, упираться каблуками в сухой, крошащийся дерн. Со стороны все, наверное, выглядело довольно смешно: целая армия катится с горы, люди падают, кувыркаются, налетают друг на друга, скользят на задницах, и все смешивается в один огромный ком из плоти и железа - такое случается на войне не так уж редко, из-за подобного рода вещей происходят катастрофы и проигрываются кампании.
В этот краткий миг, когда вся картина предстала перед Бардасом с полной ясностью и как бы со стороны, он будто заглянул в будущее: вот груда забракованного хлама, а вот стоящие наверху кочевники, они стреляют не целясь, почти наугад, и хохочут так, что едва не роняют луки. Образ-фантом был настолько ярким, живым и четким, что ничем не отличался от действительности.
Бардас крикнул офицерам, чтобы держали строй, замедлили наступление. Услышать его мог кто угодно, но превратить слова в действие умели лишь офицеры, настоящие командиры, знающие свое дело, и ему не оставалось ничего другого, как только надеяться, что таковые найдутся. А между тем с неба падала очередная туча стрел, они отскакивали от брони, скользили по ней, втыкались в лица и тела тех, кто спускался позади, и с этим ничего нельзя было поделать, на них нельзя было даже обращать внимание, как на оводов в жаркий летний день. У армии оставался только один путь - вниз. Попробуй она сейчас повернуть и отступить, все покатились бы назад.
Последние ярды пришлось пробежать. До низины добрались немногие, большинство не удержалось на ногах, и каждый, кто упал, свалил еще двоих или троих. На них не обращали внимания, разберутся сами, если смогут. Бардас знал, что там, под убитыми, есть и живые, придавленные телами погибших, как в подкопе при обвале. Им придется подождать, а дождутся ли... это зависит от того, сможет ли генерал, он же сержант Лордан, выиграть сражение. В противном случае они так и останутся лежать, пока не умрут, или пока не появятся стервятники, чтобы собрать трофеи и освежевать тела.
Никогда не передавай бразды командования в руки чужестранцу. Отличный рецепт для желающих проиграть.
Солдатам удалось спуститься по склону, но самое сложное ждало впереди. Подъем был не очень высоким, но крутым, а на вершине стоял враг. Почему он не остался на чертовой ферме? Куда легче таскать на спине мешки с зерном, поднимаясь по лестнице на чердак. Каждый шаг отдавался напряжением всех мышц. Казалось, они сейчас вырвутся из-под кожи на коленях и бедрах. Он чувствовал их предел - не очень-то умно, Бардас, ты сам себе вредишь, - а при мысли о том, что, поднявшись на гребень, придется еще и драться, едва не расхохотался вслух. Если кто-то желает с ним сразиться, пусть сначала поможет вползти наверх, как помогают старику, потерявшему костыли и едва держащемуся на ногах.
Стрелы, ударяясь о броню, отлетали в сторону с огорченным визгом. Но, конечно, хотя угол был не совсем подходящий для ведения огня, не всем везло так, как ему. Каждый подстреленный падал вниз, увлекая за собой двоих или троих, и они катились к подножию холма. Будь противник посмышленее, сверху швыряли бы камни и сбрасывали бревна. Скорость подъема упала, как будто время остановилось, и все равно ничего не оставалось, как заставить себя сделать очередной шаг, потом еще один. Теперь даже дышать стало невозможно. Вот так проигрываются сражения, так случаются катастрофы: из-за груды хлама, кучи частей, не выдержавших испытания.
Бардас смотрел прямо на пару сапог. Это были старые сапоги, поношенные, со сбитыми мысками. Когда-то у меня были такие же, подумал он, и только успел вспомнить, что снял их с мертвеца после сражения на равнине, как владелец сапог пнул его в лоб. Вопреки всему Бардас не удержался от ухмылки - смеяться он не мог, потому что не хватало воздуха - и тут же услышал взвизг боли. В следующий момент - он по-прежнему не видел ничего, кроме ног стоящего выше мужчины - Бардас, подавив боль, рванулся вперед вместе со своей пикой, тяжеленной сумкой, взятой неизвестно для чего и пока еще не пригодившейся.
Бой. Ну что ж, это нам знакомо. По крайней мере здесь я знаю, что и как делать.
Не теряя инерции рывка, Бардас выбрался на гребень, переступил через мертвеца с торчащей из живота пикой и шагнул вперед. Кто-то, кого он не видел, ударил по его плечу - напрасные старания. Бардас не остановился, не повернул головы, словно стал объектом приставания уличного пьянчуги - а кому охота тратить силы на пьяницу? - и прошел мимо. Он попытался вздохнуть, втянуть в себя весь воздух мира. Но горло перехватило, будто в нем застряло целое яблоко. Какой-то идиот попытался ткнуть в него пикой, но Бардас лишь поднял и опустил руку. Ее веса вполне хватило, чтобы придать мечу достаточную силу - лезвие разрубило кость и плоть, броня сделала все необходимое, человек внутри нее не имел к происходящему почти никакого отношения.
Вот оно и случилось, подумал Бардас, вытаскивая меч из рассеченной ключицы. Я оброс броней, и только она, стальная часть меня, жива.
Его испытывали, чем только могли: мечами, копьями, алебардами, в него швыряли камни, били дубинками. Но броня не поддавалась. Им было далеко до Болло с его кувалдой. В свою очередь их плоть и кости оказались полным браком, проверку не прошел никто. Когда рубка закончилась и Бардас огляделся, вокруг валялись руки и ноги, головы и туловища. Ничего удивительного, подумалось ему, ведь они все сделаны из совсем другого материала, а вступать в сражение, не будучи самому стальным, полное безумие.
Когда конница прибыла наконец к месту действия, все было уже решено. Никто этому не обрадовался, как и тому, что армия перешла под командование чужеземца, да еще и сержанта пехоты. Капитаном конницы оказался перимадеец по имени Алетриас Саравин. Бардас попытался передать командование ему, но из этого ничего не вышло.
- Черта с два, - сказал Саравин. - Прошлый раз вы все напутали, теперь у вас есть возможность исправиться.
Бардасу показалось, что спорить с ним бесполезно, так что он отказался от всяких попыток и приказал капитану взять три роты и провести разведку, обращая особое внимание на возможное присутствие поблизости значительных групп лучников. Саравин ускакал, а Бардас распорядился разбить лагерь на ночь.
Через некоторое время нашли и принесли тело Эстара. На полковнике не было никаких отметин, если не считать следов ног. Судя по всему, он упал с лошади и умер от сердечного приступа, пытаясь подняться без посторонней помощи и во всем боевом облачении.
- Можно попробовать зайти в "Честь и славу", - предложила Исъют Месатгес. - Сейчас там не должно быть слишком тесно, а суп у них вполне сносный.
Ветриз кивнула. Ее не очень интересовало, где сесть. Главное - сделать это побыстрее. Она уже совершила серьезную ошибку, надев новые сандалии жесткий кожаный ремешок и двухдюймовые каблуки, как требовалось новой модой, - и только теперь поняла, что их следовало бы хорошенько разносить.
Рыбный суп оказался в итоге довольно-таки средним, не помогло и то, что повара оставили мидии и устриц в раковинах.
- Вероятно, это означает свежесть и простоту, - заметила Исъют, пытаясь утопить упорно всплывающую мидию, - но, по-моему, все дело в том, что повара просто не хотят возиться с раковинами. Должна сказать, что я с ними полностью согласна. Грязная и неприятная работа. Но, с другой стороны, когда на тарелке лежит целая груда вскрытых раковин, аппетита это тоже не добавляет.
Ветриз рассеянно улыбнулась; у нее болела голова, и не было настроения выслушивать рассуждения Исъют Месатгес.
- Тогда оставь их в покое и просто ешь суп.
- Что? А как быть со всем остальным, за что уже уплачено?
- Ну уж нет! - Исъют скорчила гримасу и разломила раковину мидии. Хуже всего эти маленькие розовые штучки, свернувшиеся в комочки. Мне они напоминают личинок, а чтобы вскрыть панцирь, требуются лом и молот.