Я откинулся на спинку кресла и оглянулся. Жизнь удалась. В отделе царила скука. Индианка Дженни раскладывала пасьянс. Хосе негромко переругивался с Дэном, глядя через плечо в его дисплей и отчаянно жестикулируя по своей испанской привычке. Я потянулся и глянул на иконку интерпретатора – обсчет массива едва перевалил за одиннадцать процентов, значит, еще часа два можно заниматься чем угодно. Прежде чем запустить трек снова, я проверил почту. И на тебе: пришло письмо от Пашки. Брат сухо писал, что ему снова отказали в американской визе. Это было мерзко. И главное –сделать я уже ничего не мог. Вздохнув, я поправил наушники и запустил трек.
На этот раз наваждение рассеялось. Сперва показалось, что перкуссия вступает чуть раньше, а ведущий барабан, напротив, опоздал. Это огорчало, но было поправимо: пара щелчков по клавишам, позже, когда доиграет. К середине огорчила скрипка – теперь она казалась искусственной. Она и была искусственной, кто ж спорит. Стандартная скрипка из набора инструментов. Но минуту назад казалась нормальной, а сейчас почему-то резала ухо. Это тоже было поправимо – скрипок в наборах трекера имелось предостаточно, а можно было скачать еще миллион. Но теперь я вслушался в тему – ту самую великолепную тему, которую придумал в прошлый четверг, когда стоял в пробке. Тему, которую насвистывал всю неделю, боясь сесть и записать, ждал настроения – вдруг окажется неудачный день, мелодия не разложится по инструментам, не зазвучит, безнадежно сломается в каких-то высших материях, а потом будет поздно – наваждение испарится, и мелодию уже не оживить, сколько ни мучай трекер. Такое у меня уже бывало. Вот и сейчас наваждение кончилось разом – ничего волшебного в теме уже не слышалось. Проклятая скрипка. Опять Дастин Бродяга скажет…
Разом вспомнились слова Дастина из форума эмбиент. «Твоя проблема, Энди, – желчно писал Дастин, – в том, что ты ограничен. Посмотри на свои куцые ритмы – это бульвар, куплеты для пьяной француженки, партия свирели. С таким подходом ты вообще не имеешь права считать себя начинающим композитором. Ты мыслишь одномерно – одной темой одного инструмента. А настоящая сложная музыка – всегда оркестр».
Дастин Бродяга считался в композиторском форуме гуру и был обидно прав. Но согласиться с ним я тоже не мог. «Оркестр оркестром, – возражал я Дастину, – но ведь любое произведение строится на главной теме, а все остальное – вариации. И запоминается в музыке всегда главная тема. И если нет ее, никакой оркестр не спасет. И, возвращаясь с концерта, ты ведь насвистываешь мелодию, а не навороты оркестра». На что Дастин неизменно отвечал, что в этом и проблема: я, дескать, в силу своего примитивного развития способен чувствовать музыку лишь после того, как выдеру партию ведущего инструмента и устрою свист на прогулке.
Такие споры у нас шли каждый вечер, и, черт побери, аргументов против Дастина у меня не оставалось: образование математика подсказывало, что многомерное всегда богаче, чем свернутое по ряду измерений. Хотя ту музыку, которую писал сам Дастин, слушать было невозможно – шум и какофония. Впрочем, Дастин и его подпевалы считали иначе. Тоже мне композитор Шнитке без образования, великое светило мелкого форума, четыреста скачивании в год. А у меня – триста, невелика разница…
Я понял, что опять злюсь на Дастина, хотя злиться следовало на себя. Следующие два часа я пытался добавлять инструменты, перекладывать партии, строить бесконечные вариации и даже пустил фоном совсем другую мелодию – из своих ранних. Но вышла, как всегда, какофония.
Обсчет массива давно закончился, синяя лямбда хаскеля мигала в углу дисплея, наверно, час, прежде чем попалась мне на глаза. Выходит, час занимался посторонними делами. Именно тут мне в голову пришла совершенно безумная идея – перегнать массив замеров в аудиотрек.
Зачем? Что я рассчитывал услышать, кроме белого шума с нормальным распределением и скрежета нашего дурацкого веретена? Разве что похвастаться на форуме, что использовал для аранжировки не сэмплы из саунд-библиотек, а звуки космоса, полученные с орбитальной станции NASA, которая второй год висит над головой в пустоте и пытается измерить так называемый реликтовый гравитационный фон Вселенной, в существование которого верит только наш горе-профессор Авербан Каще. Но зато ему всегда верит Конгресс США, потому что Каще – единственный в мире темнокожий физик-теоретик, чьи родители когда-то сбежали из Сомали по католической линии. А еще он каждую пятницу играет в баскетбол с самим президентом США. Несмотря на возраст. Но в результате над головами налогоплательщиков второй год висит ванна, огромная вольфрамовая цистерна с водой высшей очистки, которую стоило абсолютно диких денег выбросить на орбиту и там под диким давлением разогреть до немыслимой температуры. Чтобы эта ванна фиксировала черепковское излучение. А она фиксирует только тишину и лишь месяц назад – веретено, которое, скорее всего, банальная помеха от какой-нибудь бортовой электроники, хотя обсчет не сходится, как ни крути…
Перегнать веретено в аудиотрек оказалось сложнее, чем думалось, – понадобилось сочинить программку на хаскеле (извините, Хосе, извините, Дженни, настоящий русский математик работает только на хаскеле). Я так увлекся, что даже не пошел на обед. Наконец веретено замеров превратилось в привычную лохматую гусеницу на экране трекера, но включить звук я не успел – на плечо легла тяжелая рука. Ну очень тяжелая – можно было даже не оборачиваться. Откуда он здесь? И как подкрался?
– Мистер Лохенко, – пробасил Авербан Каще, как обычно безбожно коверкая фамилию. – У вас все о'кей? Или опять сочиняете песенки на работе?
– Это данные, мистер Каще, – честно сообщил я. – Наш массив.
– Хорошее объяснение, мистер Лохенко, – холодно и с расстановкой произнес Каще. – Вы сейчас объяснили, что считаете меня идиотом. И это, увы, не первый раз. Однако я в курсе, как выглядит музыкальный редактор.
– Мистер Каще, я действительно загнал наше веретено в музыкальный редактор.
– Цель?
Я задумался.
– Любопытство, – нашлось наконец нужное слово.
– Разрешите и мне полюбопытствовать? – Каще содрал с моей головы наушники и нацепил на свой выбритый череп. При этом ему пришлось согнуться почти пополам, чтобы не порвать шнур. – Включите! – попросил Каще.
Ничего не оставалось, как нажать пуск. Дженни, Хосе и Дэн смотрели с сочувствием. Каще слушал недолго.
– МЕДЛЕННЕЙ В ПОЛТОРА РАЗА И СНАЧАЛА! – прорычал он, как любой человек, забывший, что он в наушниках.
Это было странно. Я сменил скорость и запустил снова. Прошло несколько томительных минут, из наушников долетали шорохи, но что именно там слышит Каще, было не разобрать. Выбритый череп потемнел еще больше.
– Еще раз, сначала, – зловеще повторил Каще, когда полозок уперся в край и остановился.
Я снова включил трек. На этот раз Каще дослушал только до середины, рывком стянул с головы наушники и распрямился.
– Мы поступим так, – сообщил он. – Подготовьте мне до завтра полный отчет, что вы – лично вы – сделали за полугодие. Для бухгалтерии, – уточнил он с ударением. – И заявление. И на этом мы расстанемся. Вы неплохой математик… наверно. Даст бог, найдете себе применение в других проектах NASA. Но не в моих. Всего доброго, мистер… Лощиненко.
Это был первый раз, когда Каще напрягся и выговорил фамилию правильно. Подчеркнул серьезность сказанного.
– Мне жаль, мистер Каще, – вздохнул я.
– Мне тоже.
Спорить с Каще бессмысленно. Было очень обидно, и лишь слегка утешала мысль, что у самого Каще положение гораздо хуже: рано или поздно ему тоже придется писать свой отчет – о том, что сделала за два года вольфрамовая ванна с водой на геостационарной орбите. Это понимают все, потому он так и психует последнее время.
– Мне жаль, мистер Каще, – повторил я.
Тот не ответил – повернулся и зашагал к выходу. И когда стеклянные двери отдела почтительно разъехались перед ним, остановился в проеме, обернулся и добавил:
– Да, и к докладной приложите сам текст.
– Что, простите?
– Текст, – без интонации повторил Каще. – Ваш текст.
– Какой текст?
– Спич, который вы сочинили. Хочу прочесть с листа и показать знакомому психиатру.
Каще вышел. Стеклянные створки постояли недоверчиво и мягко закрылись. А я сидел еще долго, тупо глядя на экран и никак не решаясь нацепить наушники и запустить трек.
Надо признать, что, несмотря на заносчивый характер, Авербан Каще обладал и многими приятными чертами. Во-первых, он никогда не перебивал. Мог заявить «вы бредите» или «пойдите прочь, нам не о чем говорить» – но только после того, как собеседник закончит. Во-вторых, Авербан Каще никогда ничего не отметал сходу, а лишь требовал проверки. В-третьих, если было надо, он с удивительной легкостью умел менять точку зрения и совершенно спокойно признавал свои ошибки. Да и вообще был отходчив. Наконец, он быстро соображал и столь же быстро принимал решения.
Уже через пятнадцать минут после того, как я догнал его в коридоре и заставил меня выслушать, над перегонкой веретена в аудио трудился какой-то личный IT-отдел Каще. Сам он потребовал, чтобы я дал подписку о неразглашении, срочно вызвал начальника внутренней безопасности и долго с ним о чем-то говорил в кабинете.
Все это время я провалялся в приемной на диване с ноутбуком и наушниками – набирал проклятый текст со слуха. А когда набрал, сделал еще и редакторскую версию – переложил этот чудовищный акцент на нормальный литературный английский. Наконец Каще меня вызвал.
– Энди, дружище, садитесь, – он приветливо показал на кресло, а сам метнулся к кофеварке, – кофе?
– Спасибо, не откажусь.
– Энди, – буднично возясь с кофеваркой, начал Каще, – скажите, а каково ваше мнение? Я так и не успел спросить в этой суете.
Я задумался.
– Варианта два: либо это чья-то шутка, либо это правда.
– Допустим для начала, шутка. Какие версии?
-Либо кто-то навел помеху на аппаратуру на орбите, ну, на ванну…
Каще вздохнул.
– Мне очень обидно, когда нейтринный резонатор вы называете ванной. Я знаю, вы все его так называете за моей спиной. Но я потратил на него почти двадцать лет, и мне обидно.
– Простите. Я продолжу: второй вариант – кто-то обманул приемную станцию на Земле, подсунул сигнал якобы со спутника. Третий вариант: кто-то проник в сеть дата-центра и поменял данные уже у нас.
– Веретено зафиксировано на орбите, – покачал головой Каще.
– Но подменить его на звуковой ролик могли на Земле.