– Так хочется обо всем рассказать тебе, Джейсон, но в голове все перепуталось, – призналась Джилл. – До сих пор опомниться не могу. В общем, когда я смотрела на этот рисунок, я точно поняла, что справа – знак вопроса. Он спрашивал, что я такое, а я ломала голову, как ответить, и тут у меня в сознании заговорил Шептун и сказал, что теперь его очередь.
– И вступил в разговор?
– Да. То есть не он, а мы вместе. Я догадывалась, что происходит, но не понимала смысла… Помнишь, давным-давно на Земле было такое устройство – телеграф? Сигналы передавались по проводам, и тот, кто не знал кода, мог часами слушать сигналы и ничего не понимать. Или представь себе, что ты слышишь, как двое чужаков по-своему квакают или хрюкают. Для них это слова, для тебя – пустой звук.
– Ты сказала «телеграф». Это что, действительно были сигналы?
– Да какие-то сигналы, но было еще много всяких звуков, и знаешь, мне казалось, что это я их издаю – непонятно как и зачем, и в мозгу у меня проносились вихри совершенно безумных мыслей – явно не моих. Наверное, это были мысли Шептуна. Порой мне казалось, будто я начинаю улавливать какой-то оттенок смысла, я пыталась ухватиться за него, как за ниточку, но ниточка обрывалась, и я опять переставала что-либо понимать. И что странно: в обычной ситуации я бы просто взбесилась, стала бы всеми силами добиваться своего, старалась бы узнать, что за существо со мной разговаривает. А там мне так спокойно было. Не помрачение сознания, нет. Я все нормально видела и воспринимала, только время от времени мне начинало казаться, что я уже не я, и еще я видела себя со стороны… Во время нашего «разговора» то существо, что стояло ко мне ближе других, и остальные, что собрались неподалеку, непрерывно показывали разные уравнения и графики – медленно, не спеша, – причем самые простые, как будто говорили с ребенком. Знаешь, когда взрослые начинают подражать детскому лепету – вот такое было впечатление. Я тогда подумала, что, наверное, этот кубоид не меньше моего смущен. Наверное, для него те звуки, что я издавала – пощелкивание и треск, имели не больше смысла, чем для меня его графики и уравнения.
– Не исключено, что Шептун что-то понимал, – предположил Теннисон. Ведь беседу вел, в конце концов, он. Он был в роли переводчика.
– Если так, то он работал в одну сторону. Мне он ничего не переводил. Хотя я тоже как-то в разговоре участвовала. Мы подошли поближе – то есть я подошла – к розово-красному кубоиду, и всякий раз, когда мне – вернее, Шептуну, – что-то было непонятно, я указывала пальцем на определенное уравнение или график, и кубоид все переписывал заново – медленно и терпеливо, иногда по несколько раз, пока Шептун наконец не понимал что-то.
– А ты? Ты понимала?
– Только кое-что. Какие-то обрывки. А теперь, вернувшись домой, вообще почти все забыла. Мое человеческое сознание плохо воспринимало такой тип подачи информации. Многое казалось просто нелепо по человеческим понятиям. Казалось, никакой логики нет. Знаешь, что я думаю?
– Ну?
– Мне кажется, что в математическом мире действует какой-то другой тип логики. Совершенно парадоксальный. Там одно и то же понятие в одном контексте звучит утвердительно, а в другом – отрицательно. Все время я сталкивалась с такими моментами: ухватишь смысл, думаешь, ну вот, поняла наконец, слава тебе, господи, как тут же возникало что-то новое, и это новое напрочь, начисто стирало то, что минуту назад было понятно. Не знаю. Просто не знаю. Там-то я еще хоть что-то понимала, а здесь – вообще ничего. Шептун уговаривал меня пойти туда, так как считал, что я могу все увидеть по-другому. Не так, как ты. Насколько я знаю, с тобой там ничего подобного не происходило?
– Нет. Такого действительно не было. Никаких разговоров.
– И дело тут, наверное, вовсе не в том, что мы с тобой – разные. Мне кажется, дело в Шептуне. Наверное, он многое передумал со времени первого посещения математического мира и многое успел понять. Второй раз ему было легче.
– Джилл, – проговорил Теннисон, гладя ее руку, – мне очень жаль, что тебе пришлось пережить это. Это было вовсе не обязательно. Я говорил Шептуну, чтобы он не трогал тебя…
– Да, я знаю, он мне сказал.
– А где он сейчас?
– Не знаю. Я вернулась. И больше его не видела. Его не было ни в комнате, ни у меня в сознании. Откуда у меня эта уверенность – сама не знаю.
– Интересно, он знает, что Декер погиб? Наверное, это его сильно огорчит. Они ведь такими друзьями были. Декер делал вид, что ему все равно, когда Шептун перебрался ко мне, но я точно знаю, что ему было не все равно.
Джилл подлила Теннисону кофе.
– Между прочим, я пирог испекла, – сообщила она. – Хочешь, отрежу кусочек?
– Да, но попозже, – улыбнулся Теннисон. – Когда переварю жаркое. Было очень вкусно.
– Правда?
– Клянусь!
– Джейсон… – задумчиво проговорила Джилл. – Ты думаешь, это богословы убили Декера?
– И рад бы не думать, но ведь все сходится. Пропали кристаллы, погиб Декер. Они отрезали нам все ходы-выходы. Если бы у нас хотя бы кристаллы остались, Шептун, наверное, мог бы нам помочь добраться до Рая. И координаты были бы не нужны. Он, как охотничий пес, может брать самый слабый след. А во Вселенной столько всяких следов.
– Джейсон, а вдруг мы все ошибаемся? Ты, и я, и Пол? Вдруг ватиканские богословы правы? Может быть, истинная вера важнее познания Вселенной?
– Джилл, я думаю, все дело в том, что первично. Ватикан принял такое решение давным-давно, а теперь кто-то стремится все повернуть вспять. Они решили, что сначала нужно добыть знания, а знания помогут прийти к вере. Я не знаю, верное это решение или нет, но мне кажется, что не слишком верное.
– Наверное, мы так никогда и не узнаем.
– Нам – тебе и мне, наверное, не суждено. Но кто-нибудь когда-нибудь узнает.
– А сейчас? Что происходит сейчас?
– Это тоже непросто понять.
– Ой, Джейсон, знаешь, я что-то начинаю понимать… Ко мне начинают возвращаться какие-то кусочки воспоминаний о математическом мире, какие-то ощущения…
– Ну что ж, будет идти время, и ты будешь вспоминать больше и больше. Так бывает.
– У меня там было ощущение, будто я устала и отдыхаю. Есть в этом какой-нибудь смысл?
– Не сказал бы, что очень большой, – улыбнулся Теннисон. – Ты просто пытаешься перевести чужеродные понятия на человеческий язык.
– И еще… Что-то связанное с игрой, и сильное возбуждение, азарт от того, что можно научиться играть в новую игру.
– Вот в этом, пожалуй, кое-что есть. Но не исключено, что смысл совсем другой. В общем, как бы то ни было, ты действительно увидела и узнала гораздо больше меня. Когда появится Шептун, нужно будет расспросить его как следует, может быть, он сумеет нам объяснить получше.
– Надеюсь. Уж он-то там побольше меня понял.
Послышался тихий стук. Теннисон подошел к двери и распахнул ее. На пороге стоял кардинал Феодосий.
– Как хорошо, что вы зашли, Ваше Преосвященство, – сказал Теннисон. – Входите, пожалуйста. Мы рады.
Кардинал переступил порог, и Теннисон прикрыл дверь.
– Сейчас я подброшу дров в камин, – сказал он, – можно будет посидеть, поговорить.
– Я бы с удовольствием, – сказал кардинал, – но у нас нет времени. Его Святейшество благословил вас обоих прибыть на аудиенцию.
Джилл встала из-за стола.
– Не понимаю, – нахмурилась она.
– Его Святейшество очень ценит вас обоих.
– Вы пойдете с нами? – спросил Теннисон.
– Я провожу вас туда, но не останусь. Он сказал, что примет только вас. Только вас двоих.