— Прости, Стивен, но откуда у тебя столько много знакомых повсюду? И самое главное, каких удачных знакомых! — спросил я и тут же пожалел об этом. Лицо американца стало жёстким, будто выточенным из камня.
— Знаешь парень, уж больно ты недоверчивый и любопытный. Я же не выговариваю тебе, что ты мне вовсе не доверяешь. И тут сидишь только от безысходности. Замолчи и делай, что говорят, если хочешь жить и жить свободным, а не пашущим где-нибудь в Гвиане на французскую оборонку. Всё понятно? А нет — так выметайся отсюда, мне же проще будет.
— Ладно, Стив, проехали. Ты меня пойми, я впервые в такой переплёт попал…
— Да понятно, понятно — уже более добродушно проворчал американец, заводя автомобиль. Плавно развернувшись, "пежо" покатился по каким-то улочкам назад, в глубины марсельского портового района…
ЭТО ОКОНЧАНИЕ! ТУТ НИЖЕ СПОЙЛЕРЫ! ЧИТАТЬ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ.
Я ПРЕДУПРЕДИЛ!!!
Я, сплёвывая осколки зубов, сидел в кресле и смотрел на своего собеседника. У него, как и у меня в руке был судорожно зажато по пистолету, дула которых смотрели нам обоим прямо в лицо. Но, хоть он сжимал рукоять своего "Макарова" и не так судорожно, было понятно, что в случае чего, выстрелить он не преминёт. Мой двойник лежал на полу без сознания, а труп Фреймана валялся в дальнем углу комнаты, словно кучка с грязным бельём.
— Расул, вы извините нас за такую накладку…
— Них. я себе накладка, майор.
— Давайте опустим пистолеты…
— Ты первым, майор, а то я тебе не верю! Я у вас, бл. дь, вообще теперь никому не верю.
— Хорошо, хорошо. Вот, я опускаю ствол. Всё, вы теперь спокойны?
— Я, бл. дь, буду, бл. дь, спокоен, когда уберусь от вас и от вашей поганой службы туда, где меня ни проект "Карфаген", ни вы, никто, бл. дь, не достанет! — сорвался я на крик.
— Ещё раз повторяю, успокойтесь. Наташа и Анна живы. Более того, им не причинили никакого вреда, и с их голов ни волоса не упало. И вообще-то они обе тут. Ждут вас за дверями — не знаю, почему, но что-то в голосе этого странного майора заставило меня… нет, не поверить. Поставить его слова под меньшую степень сомнения.
— То есть как живы? Мне Фрейман сказал, что ваши их обеих…
— Фрейман — чудак на букву "М". То есть и мы мудаки тоже, что не пронюхали такую гниду у себя под носом, но всё же…
— То есть Фрейман? Вы хотите сказать, что всю эту кашу заварил он?
— Не совсем он, мы тоже хороши… Но давайте по порядку. Ваш двойник, как вы уже успели понять, работал в первую очередь на государственную безопасность, а уж потом — на Институт Тепловой Механики. Когда он доложил, о фантастическом открытии, а Фрейман нет — это было первым звоночком. Мы подумали, что Фрейман собирается поделиться своим открытием с нашими вероятными противниками, и решили взять его под колпак, но у него оказались очень влиятельные родственники на наших уже верхах, и был дан приказ отыграть назад. Понятно, что на всякий случай, мы попросили вашего двойника следить за Фрейманом. Потом, когда время шло, а Фрейман не выходил ни на британцев, ни на американцев, ни даже на японцев, мы ошибочно подумали, что дули на воду. А он всё это время собирал полный пакет документов на все важнейшие разработки вашего Института, и не только. Заодно он искал своего двойника. Он просто-напросто хотел сбежать на ваш Запад, и жить там.
— Но зачем… у него ведь и тут всё было… И зачем нужна была вся эта комбинация с переносом…
— Фрейман считал, что его недооценивают. Он считал себя не просто Нобелевским лауреатом, он считал себя ровней Эйнштейну и Планку. А ещё он хотел тешить своё либидо. Он, собственно, очень любил мальчиков. А у нас, как вы знаете, такие люди не могут рассчитывать на большие посты и должности. А у вас ТАМ, эти педерасты не просто люди, а ещё и высшего сорта. Вот он и обрадовался. А насчёт переноса. На тот момент мы слишком мало знали о гильбертовых пространствах, которые соединяют миры — и у наших учёных создалось впечатление, что канал можно односторонним образом заблокировать. Вот ваш двойник — он кивнул на застонавшего в углу Расула-2 — и отправился ТУДА, чтобы временно перекрыть канал, пока мы подбираемся к Фрейману. А тут появились вы, и спутали все карты.
— А мне просто так можно было всё рассказать?
— А когда? Вы уже через день встретились с Фрейманом, и он вас фактически перетянул на свою сторону. Нам бы вы уже не поверили, да и мы считали, что вы в курсе происходящего. Вас должен был встречать доверенный человек вашего двойника на Гражданском Проспекте, и объяснить, что к чему. Но, хотите верьте, хотите — нет, он попал под машину, и к вам не успел. Смертельный исход. Случайность, или очень тонкая и умная игра Фреймана — не знаю, и уже никогда не узнаю. Плохо, что ваш двойник перестраховался, и предупредил Горшнева, где вас можно будет искать. Так бы вы попали в милицию, а через неё — и к нам. И всё было бы значительно спокойнее.
— Что-то больно всё просто…
— Знаете, Расул, вы ещё очень и очень зелены, несмотря на мир, откуда вы родом. Это вы — рафинированный интеллигент, а не ваш двойник.
А насчёт простоты… все самые громкие и жуткие преступления в основе своей имеют человеческие страсти. Причём самые низменные и омерзительные. Так и Фрейман. Ладно уж, давайте, выходить отсюда. И выходите с поднятыми руками, а то вас нашпигуют свинцом, как гуся яблоками. Я выхожу первым, чтобы было понятно, что я жив, и все документы по "Карфагену" тоже целы. Чемодан несите с собой.
Я устал бояться и бегать. Если девчата и вправду живы… то хрен с ним, пускай меня пришибут — главное, чтобы Наташа и Анька были целы. Я с усилием вскинул достаточно тяжёлый чемодан с бумагами и дискетами и понуро побрёл к выходу. Сейчас меня встретит либо тяжёлая снайперская пуля, либо — Аня. Я с силой пнул тяжёлую дверь, и мне в лицо брызнули лучи заходящего солнца. Щурясь, я медленно опустил руки, ожидая негромкого хлопка, который оборвёт всю эту несуразицу. Но вместо этого я услышал дробный топот двух пар ног по бетону и чуть было не упал под жаркими объятьями.
— Живой! Живой! — беспрерывно повторяла Аня и слёзы текли по её сильно похудевшему лицу.
— И даже почти целый, Ань! Смотри, только синяк под глазом, и в руке пуля. А так, ничего, хоть сейчас под венец — язвила Наташа, обнимая моего двойника, но из её глаз тоже выкатилась предательская капелька влаги.
— Что они с тобой сделали? Сволочи, уроды, всех засудить бы их — бормотала Аня, перевязывая мою левую ногу.
— Шлушайте, вшё в поряжке. Нами жаймутша в больнитше. Ушпокойтешь! И ижите домой, там шдите! — я, после оттока адреналина из крови внезапно зашепелявил и почувствовал страшную усталость. Как будто события последних двух недель свалились на меня разом. Ко мне подбежал какой-то солдат, и аккуратно поддерживая за локоть, повёл в сторону грузовичка. Там на меня надели наручники, и уложили на носилки. Да, меня везли в больницу. В тюремную больницу. И когда я оттуда выйду — я не знал.
— Знаешь, я всё-таки люблю не тебя, Наташа. Как бы ни было горько это признавать, и того паче, сознаваться в этом самому себе…
— Но ты ведь рассказывал этому… моему… — она произнесла эти слова с горечью — рассказывал, как мечтал обо мне, как любил, как любишь! Я же своими ушами слышала… Я тоже тебя люблю — выкрикнула она так, что зазвенели стёкла палаты.
— Да, я любил — слова падали, как капли ртути — тяжёлые и ядовитые.
— А сейчас взял и разлюбил?
— Я любил образ. Я любил тот след, который остался в МОЁМ мире, Натали. Моя принцесса, моя мечта, прости меня, если сможешь! Видит Господь всемогущий, семь лет я только об этих твоих словах и мечтал, Натали — что ты скажешь мне о своей любви. И даже книгу написал…
— Знаю, читала. Мне Аня дала почитать. Сильно, как будто молотом шарахает кузнечным. Но ведь вот я — тут. Я уйду с тобой к ТЕБЕ, если ты хочешь! Всё равно, где, лишь бы с тобой, любимый — взглянула она своими глазами цвета молодой травы, и сердце зашлось в суматошном, никогда ранее не испытанном припадке, будто говоря: "Соглашайся, дурак, это ведь Она! Ведь о Ней ты так мечтал — сутками, неделями, месяцами напролёт!".
— А мой двойник? Второй Расул? Ты не думала, что он тебя любит, и прав на тебя имеет больше?
— А разве он пошёл за мной на смерть? Разве он прикрывал меня от пуль? Нет — он валялся без сознания…
— Но это не его вина. Он сделал бы то же самое, мы ведь двойники. Пойми, Натали, ваш мир — не мой. У меня есть своя Родина, есть моя невеста — настоящая невеста, которую я люблю. И люблю я живую женщину, а не светлый образ, сколь прекрасным его воплощение не было бы. И у меня перед ними громадный долг, долг превыше моей жизни и счастья. И бросить их — то же самое, что плюнуть в лицо матери. Думаю, будь я другим, ты бы не любила меня…
— А скажи пожалуйста, почему эта дура набитая, моя копия…
— НЕ ГОВОРИ ПРО НЕЁ ТАК! Она не дура. Просто… просто я был глуп и был совершенно иным. Да что я объясняю — ты всё сама прочитала. Если очень хочешь, я могу устроить вам встречу, и ты всё расспросишь сама — думаю, в такой малости мне не откажут.
Итак, военный трибунал, выслушав предъявленные обвинения, постановляет:
— Обвиняемый Мухлисов Р.Н., 1984 г.р., по статье __, измена Родине, статье __, шпионаж в пользу иностранных государств, по статье __, вредительство, по статье ___ мужеложество, признаётся невиновным. Все обвинения с него снимаются. По статьям ___, убийство, ___ вооруженное нападение, ___ терроризм, признаётся виновным. Суд, принимая во внимание заслуги обвиняемого перед Советским Государством, и сложившиеся обстоятельства непреодолимой силы, избирает меру пресечения — три года тюремного заключения, либо, на выбор обвиняемого — пожизненная экстрадиция за пределы Советского Союза, с запретом последующего пребывания на территории СССР более, чем сутки.
— Поздравляю! Тебя провели по диссидентской системе. Отсидишь три года, и всё — полноправный гражданин! Тем более, я уже договорился. Сидеть будешь в особой зоне, там не жисть — малина! — Мой двойник откровенно радовался. Наташа, после тяжёлого разговора, всё-таки вернулась к нему, а то, что она спала со мной — разве можно ревновать свою жену к самому себе? — Выйдешь, посоветую тебя в Курчатовский институт, у них там давняя традиция, почти все МНСы — из отсидевших. Ещё со сталинских времён пошло — и тут он ослепительно улыбнулся
— Знаешь, а я пожалуй, выберу экстрадицию…
— И куда это ты собрался, с твоими-то знаниями? — глаза моего двойника, и без того узкие, превратились в тонкие, как лезвие бритвы, щёлочки.
— Домой я собрался, Расул. Домой. Знаешь, я всё-таки родился ТАМ, а не здесь. И ТА Россия мне Родина. А не эта. И если я останусь тут, то мне всю жизнь будет казаться, что я оставил старую, больную мать ради молодой, красивой и здоровой мачехи. А ТАМ человек с моими знаниями всё-таки пригодится. А ещё я буду знать, как мы можем жить, и какими люди могут быть. И может быть, когда-нибудь, я сам постучусь к тебе в окно. Через канал НАШЕГО "Карфагена".
Весенний ветер влажно хлестал по полам пальто. Мы с Аней шли по гранитным плитам Петроградской набережной, и целовались.
— А помнишь, как у них ТАМ, какие фонтаны били?