Леонид Смирнов
ПРОИГРЫШ
1
Питер Брусенс сидел у самой двери в кабину самолета. Знал, что лететь еще долго, но волновался и против всякой логики ждал - вот-вот откроется дверь, выйдет командир, скажет: "Мы у цели". И надо первому ринуться в грузовой отсек, проследить, чтоб твои контейнеры с яркими надписями на сарджанском "Не кантовать! Осторожно, стекло!" пошли на выгрузку первыми и не пострадали от толчков и ударов.
Напротив Питера на узкой жесткой скамейке дремал, прикрыв хитроватые узкие глаза, второй нейротравматолог Цойбален. Группа психосоматиков расположилась правее, за откидным столиком. Чтобы скоротать время, они резались в электронное домино. Реаниматорщики и гипотермисты сосредоточенно играли в "слова", закрывая друг от друга листки с текстом, смеясь и споря, когда натыкались на медицинский жаргон.
Отряд состоял из сорока трех врачей и семи автологов. Автологи держались особняком, оккупировав самый дальний угол пассажирского отсека. Врачи по временам настороженно поглядывали на них и качали головами - было от чего. Вскоре после старта автологи разделись до пояса и принялись играть в "больницу". Это были рослые молодые парни, до черноты загорелые, на зависть мускулистые - настоящие атлеты. Они тащили из шапки листочки с названиями болезней, по очереди ложились на скамейку и всего за несколько минут вызывали в себе выпавшую по жребию болезнь. Затем больной самоизлечивался. Качество исполнения тщательно проверялось. Замеряли время, сравнивали с официальными мировыми рекордами, с рекордами бомбейской школы. До врачей доносилось: "Ну, ты силен! Обалдеть можно! Ти-тан!" Особенно страшно выглядело излечение "наружных" поражений: тяжелых форм аллергии, экзем, рожистого воспаления, рака кожи...
- Специально провоцируют, что ли? - наконец, не выдержав, подал голос Кройцер, плотный лысый реаниматорщик. - Мучения превратили в игру! В мазохистское наслаждение... Не по-людски себя ведут, дикость какая-то! А с виду такие же люди! Тоже ведь мать родила.
- Отъединились они от векового общемедицинского русла, насаждают какие-то шаманские, знахарские методы! - поддержал его смуглый курчавый психосоматик Мустафи. - Думаю, легализация автологии все-таки ошибка, если вообще не наша беда. Ведь недаром же Федерация здравоохранения в свое время запретила лечить собой!
- Вы что, братцы, всерьез? - отложив недочитанную книгу, вмешался в разговор главный врач отряда, седой уже человек с глубокими синими глазами на кирпичном лице. - Легче всего отринуть то, чего не понимаешь. Вы не только отвергаете чужой метод, вы вдобавок сомневаетесь в компетентности секретариата Федерации! Не ожидал ни от вас, Август, ни от вас, Салем, никак не ожидал. - Главврач перевел взгляд на автологов и грозно сказал: - А вы, коллеги-чудодеи, словно бы в вакууме живете! Могли бы как- нибудь по-другому тренироваться, народ у нас консервативный подобрался, с непривычки дрожь пробирает...
- Иначе мы форму потеряем, - возразил лидер семерки Геннадий Квашнин. Потерпите уж, быстрее привыкнете. Привыкать- то все равно придется. - Глаза у него были веселые.
Питеру вдруг вспомнился его опустевший после ухода жены дом. Болезненно захотелось с кем-нибудь поговорить. Может быть, Цойбален почувствовал это, шевельнулся и открыл глаза.
- Ты никогда не лечился у них? - спросил Брусенс. Нейротравматолог покачал головой.
- А вот мне пришлось... До старости не забуду... Пятнадцатый мне тогда шел. Выпросил я у соседа гоночный велороллер. Как сумел уломать - не знаю. Ныл очень, наверное. Умопомрачительно красивая штука, скорость сто семьдесят, мечта всех мальчишек! Завидовали мне страшно. Я никого и близко не подпускал. Дрожа от нетерпения, вывел машину на трассу, разогнался, не удержал равновесия и на повороте, конечно, грохнулся. Велороллер - на меня, руку затащило в передачу - открытый перелом с кучей осколков, все, что ниже плеча, - мешок костей на липочке...
Пришел в себя уже в больнице. Как назло, хирург на операции. Отдали меня застоявшемуся без дела автологу. Лежу в палате. Рука в лечебно-амортизационном пакете. Комната затемнена, никаких больничных запахов. В центре здоровенная никелированная скульптура с приборным щитком на боку. Влетает розовощекий детина лет двадцати пяти с огромными бицепсами. Поглядел на меня с нескрываемым удовольствием, даже крякнул - не удержался и говорит: "Как же тебя, братец-кролик, угораздило? Знаю, знаю, - подмигнул, - гонщиком хочешь стать - красивое дело! А людей лечить не желаешь? Жаль! Интересная штука, скажу я тебе... А вот это, брат, Трансформатор, слышал о таком?" Я шепчу еле-еле: "Угу". Он смеется: "Не-а. Это не тот, не электрический. Этот переносит болезни, сейчас сам увидишь. И не бойся: не больно, слово даю!"
С обеих сторон от Трансформатора две койки под белоснежными простынями. На одной, значит, я. Парень скидывает расписную футболку и ложится на другую койку. Разделяет нас этот самый Трансформатор. Щелкнул детинушка чем-то на пульте. Загудело. Зажмурился я и жду... Тишина. Боли-то я, как очнулся, и мгновения не чувствовал: сам знаешь, в пакете анестезатор. Прислушиваюсь и ничегошеньки не чувствую. Только парень вдруг ойкнул негромко и говорит глухо: "Вставай, сними с себя эту дурищу и мотай в коридор". Я сначала подумал - шутит он: мне и головы не поднять, не то что встать. Попробовал подняться. И будто не лежал в беспамятстве: голова свежая, пакет сам с руки спал, расклеился. Рука гладкая, ни единого следочка, ну совершенно целая, словно показалось мне все это. Только загорелая дочерна, а ведь я в то лето на солнышке почти не валялся.
"Спасибо", - пролепетал я растерянно. И, обогнув "статую", взглянул на автолога. Он как мясник - так я почему-то подумал. Весь в засохшей крови. Из раздробленной руки белые острые кости торчат. Лицо в крупных каплях пота. Глаза белые, бешеные. Мне стало нехорошо. "Не смотри сюда, парень, иди..." прошептал он. И я опрометью выскочил вон, охваченный ужасом.
На улице бросается ко мне мама. Бледная, взволнованная - вырвалась с работы по звонку "Скорой помощи". Увидела, что жив- здоров, - отлегло у нее от сердца. Пощупала руку: настоящая ли? Толкнула к скамейке сама села, прислонилась к спинке - приходила в себя. Потом мне и выдала "Паршивец! Я места себе не нахожу. Пока мчалась сюда, думала - с ума сойду. Ну как же ты так, сынок? Ты же мог насмерть разбиться!.. Взрослый мальчик, должен понимать, что велороллер не игрушка". Вдруг сорвалась с места - побежала благодарить врача. В дверях больницы столкнулась с выходившим на улицу автологом. Он отстранился, мама проскочила внутрь, никак не могла подумать, что вылечил меня этот слегка осунувшийся здоровяк-культурист, жующий на ходу огромный сандвич. Автолог подмигнул мне и зашагал по своим делам. Питер замолчал было, качнул головой, добавил:
- Вот так. А их расчудесные методы принять все равно не могу. Отдавать свою боль, увечья свои другому - разве можно? Здорового - инвалидом, уродом делать, пусть и ненадолго, допустимо ли?
- Скажи, сколько времени лечили бы твою руку традиционными средствами? спросил Цойбален и хитро прищурился.
- Ну, минимум - недели три.
Цой склонил голову набок, развел руками:
- Вот видишь... Теперь вспомни Пастера. А чеховский Дымов? Дифтеритные пленки отсасывать у ребенка - это как? Допустимо?.. Ничего криминального в автологии нет. Тем более извращений. Я сам в молодости ею баловался. Таланта мне не хватило собой лечить... Но и сейчас могу любую царапину заживить за пару минут.
- Я не знал... - Брусенс смутился.
- И никто не знает, - сказал Цой. - К чему говорить о неудачах? Игроки в домино закончили очередной тур, Салем полез под стол. Реаниматорщикам и гипотермистам "слова" надоели, они пытались уснуть, привалившись друг к другу. Главный врач щелкал клавишами калькулятора. Автологи разговаривали, сбившись в кружок, потом захохотали. Можно подумать, к теще на блины летят, а не в кошмарный Кара-Сарджо.
2
Дверь кабины открылась, вышел командир.
- Мы у цели. Прошу всех оставаться на своих местах. Вскочивший было Брусенс плюхнулся обратно на скамейку. Геннадий Квашнин, глядя на него, усмехнулся добродушно, спросил командира:
- Какая внизу погода?
- Дождь, ветер порывами до тридцати метров в секунду. Так что пристегните ремни. Еще вопросы?
- Когда сядем?
- Через тринадцать минут.
Командир оглядел салон и, убедившись, что все в порядке, вернулся в кабину.
Автолог Мидзо Касаёси пододвинулся к Геннадию, зашептал на ухо:
- Как думаешь: дадут нам спокойно поработать? Или снова - палки в колеса?
- Там будет не до нас. В Кара-Сарджо любые врачи нужны, выбирать не приходится.
- Послушай, почему все-таки нас так не любят?
- Традиционалисты чувствуют, что почва постепенно уходит у них из-под ног. Ведь вся многовековая медицина может оказаться не у дел. Мы работаем быстрее и дешевле. Представь себя на их месте: молодые веселые здоровяки-"шаманы" безо всяких академий, знающие на свете один только свой организм, шаг за шагом теснят седовласую гвардию профессоров. Хирургов, с их "золотыми руками", психосоматиков, с их даром находить причину болезни тела в болезни души...
Самолет качнуло, Квашнин ухватился рукой за переборку. Качнуло еще раз, пол скакнул под ногами, шасси стукнулось о посадочную полосу. Машина пробежала по летному полю и остановилась. Через иллюминаторы в салон заглянули темно-серые грозовые тучи. Косые струи дождя то ударяли в плиты посадочной полосы, то летели параллельно земле. Динамики доносили оглушительный свист ветра, лязг вползающих по пандусу разгрузочных механизмов. Брусенс сорвался-таки с места и ринулся в кабину, яростно хлопнув дверью с надписью "Посторонним вход воспрещен". Квашнин потянулся так, что хрустнули суставы. Чего медлят сарджанцы? Пора бы уж подвезти трап.
Снаружи вдруг раздался пронзительный крик и оборвался на самой высокой ноте. Геннадий рванулся в кабину. Командир, штурман, второй пилот и Брусенс сгрудились у экрана инфракрасного обзора. На пандусе, рядом с пожарной машиной и аэродромными грузовиками, несколько сарджанцев пытались приподнять край тяжеленного контейнера. Влажный блеск прорезиненных комбинезонов, натужные крики, суетливая толкотня, руки скользят по мокрому железу, толчок, еще один, - безрезультатно.
Командир крикнул в микрофон:
- Дайте дорогу крану! Дорогу крану, черт возьми! Авиационный транслятор тут же перевел на сарджанский и пулеметной очередью выплюнул фразу в дождь и ветер. Толпа расступилась. Командир отдал короткую команду, и самолетный кран- автомат подъехал к упавшему контейнеру, осторожно захватил его гибкой четырехпалой лапищей и, лязгнув, поднял в воздух. На пандусе неподвижно лежал человек. Сорвав со стены аптечку, Брусенс выскочил из кабины под дождь, поскользнулся, упал, добрался до раненого, склонился над ним.
- А вы чего ждете? Особого приглашения? - Командир повернулся к побледневшему невысокому итальянцу с красивой пепельной шевелюрой. Немедленно на выход! И проследите, чтоб подобное не повторилось.
Второй пилот молча кивнул и скатился в люк. Брусенс вернулся в кабину мокрый насквозь, запыхавшийся, со слипшимися, упавшими на глаза волосами. Отдышался, спросил рассерженно:
- Когда же придет "скорая"?! Я только кровь остановил да немного поддержал сердце. У нас ничего не распаковано... Пока приготовим оборудование, будет поздно!
- Все "скорые" - на шоссе. Там диверсия. Приурочили к нашему прилету, сволочи! - хмуро сообщил командир. Потом, словно очнувшись, гаркнул в микрофон: - Главврачу срочно пройти в кабину!
- Командир, - заговорил Геннадий, - мне нужно три минуты, чтобы подготовить операцию. Если главврач разрешит...
Командир не обратил внимания на последнюю фразу.
- Где будете оперировать?
- Там.