— Когда насиловал меня там, в башне? Это твоё боготворение? — я не собиралась обвинять его. Мне нужно было напугать его до умопомрачения. Я хотела, чтобы он плакал и валялся у меня в ногах. Я хотела приходить сюда каждую ночь и видеть его страх. Видеть его ужас и чувствовать, что его жизнь в моих руках.
— Мне нужен был твой свет! — закричал Рейлей, привставая на кровати. — Он и сейчас мне нужен! Ты не видишь, кем я стал? Посмотри — я старый и дряхлый, а ты всё такая же молодая и красивая!
— Я мертва!
— А я, по-твоему, жив? Нет, не надо. Давай не будем снова ругаться. Ты только не уходи. Останься со мной.
Меня начинало трясти. Я понимала, о чём он говорит. Эления и впрямь, казалось, излучала свет. Рядом с ней даже злые собаки становились игривыми щенками. Никто и никогда не держал на неё зла. Она могла помирить даже самых заклятых врагов. Её тихий, нежный голос всегда достигал того, к кому она обращалась. Достигал не ушей, а сердца.
— Почему ты не захотела остаться со мной? Я бы дал тебе всё! Я бы положил к твоим ногам все сокровища этого мира. Почему ты не хочешь остаться со мной? Свет. У тебя был свет я видел его.
— Ради моего света ты запер меня в башне. Убил тех, кого я любила?
— Эления, любимая… Твой свет должен был принадлежать только мне. Ты должна была быть моей. До конца! Я не умею делиться и не хочу учиться! Ради тебя я был готов рискнуть всем. Да я для тебя… Я убил бы сотни людей, если бы это было нужно. Понимаешь? Это всё было только для тебя!
— Для меня? — он действительно верил, что уничтожил всю мою семью ради любви к Элении.
— Я для тебя на всё готов. Я бы вырезал весь город, если было бы нужно! Я всегда получаю то, чего желаю!
Эта пламенная речь потребовала от бургомистра слишком много усилий. Он упал на подушки, тяжело дыша.
Моё сердце ухало где-то в ушах. Я слышала его слова. И это были мои слова. Я видела перед собой себя же. Словно смотрела в кривое зеркало.
— Ты убил меня… Ты убил всех, кто был мне дорог. Ты лишил меня жизни.
— Ты сама лишила себя жизни!
И он был прав. Мир разбился на сотни осколков. Вместе со мной.
— Ты слепец. Глупый, старый, беспомощный слепец.
Не глядя на Рейлея, я вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Коридор расплывался перед глазами. Нет, весь мир расплывался перед глазами. Воздуха не хватало.
Я шла вперёд, не видя ничего перед собой. Открыла парадную дверь и вышла на улицу. Июньская ночь пахла травой. Чуть слышно пели сверчки. Мир был полон жизни, но не капли её не было во мне. "Я убила бы сотни людей, если было бы нужно!" "Я всегда получаю то, чего желаю!"
Не до конца осознавая что делаю, я сняла платье. Осталась в рубашке, брюках и сапогах. Платье и парик бросила в мешок, перелезла через стену и пошла вперёд. Остановилась, только услышав тихое ржание. Я понятия не имела, где нахожусь. Похоже, я зашла в торговый квартал и оказалась у таверны. Пить не хотелось. Мне не хотелось вообще ничего. Тёплые лошадиные губы ткнулись мне в плечо. Я бросила мешок, отвязала жеребца и помчалась вперёд, не разбирая дороги.
Часть 4
Мелочи. Глупые, ничего не значащие мелочи, из которых, оказывается, и состоит жизнь. Одноглазый с колодой в руке, сидящий на деревянном бочонке. Давным-давно кто-то из проигравших, не решившись выместить зло на великане, отыгрался на бочонке. Пнул так сильно, что сломались доски. С тех пор бочонок чуть покачивался, и только Одноглазому удавалось сидеть на нём и не заваливаться на бок.
Орин, перебирающий струны мандолины летним вечером, когда воздух наполнен стрекотанием кузнечиков и вокруг лампады кружатся мотыльки. Светлые волосы, скорее белые, чем золотистые, собраны в низкую косу. Непослушные прядки выбиваются из плетения и цепляются за блестящую серьгу в левом ухе. Чистый голос, такой же серебристый, как волосы, и глубокий, как глаза, поднимается куда-то ввысь, в бездонное майское небо.
Патрон. Его мощная, словно стальная фигура на искалеченных ногах. Вот он составляет очередной план нападения вместе со Штормом и Соловьём. Стоит прямо, двигаются только руки и губы. И все знают, как тяжело ему стоять всё это время, но молчат. Молчат, отказываясь замечать малейшую слабость за «батькой». И он говорит-убеждает-обсуждает, а я сижу в своём углу и боюсь услышать, что мощный бас дрогнет от напряжения. Но нет, я так и засыпаю под размеренный полушепот с мыслью: "Он снова выдержал. Прошел ещё один день".
Высокий, худой парень с чёрными, как смоль волосами. Как же его звали… Алиан, Ален? Да, Ален. Он прибился к Кулаку чуть раньше Шторма. Кажется, он был учеником ювелира. Его убили при очередном налёте. Я запомнила этого парня только потому, что он сделал мне первый в жизни подарок. Подарок не краденый, не снятый с остывающего трупа. Ален перековал для меня одно из украденных ожерелий. Сделал тоненькую цепочку и медальон. Подарок потерялся вскоре после его гибели.
Ройко. Друг, почти брат. Неужели он действительно любил меня? Я не видела этого. Я ничего не видела, только золото. Только месть.
Я сама себя ослепила. Как дерево, не проснувшееся по весне. Оно просто не замечает, что зима кончилась, что мир ожил. Оно всё ещё в трескучем морозе и снежных сугробах, хотя зима давно отступила. Холл не уничтожил меня. Да, он лишил меня того, что было мне дорого, уничтожил людей, которых я любила, но потом я, как верная его ученица, начала отравлять свою же жизнь. Не он — я сама пустила по своим венам желчь вместо крови. Отвергала тех, кто мог согреть меня, отвергала тех, кто мог изменить мою жизнь и изменить меня саму. Он не разрушал меня — я сама с этим прекрасно справилась. Восемь лет. Восемь лет, наполненных только жаждой мести. Всё, что от них осталось — крохотные бусинки обрывочных воспоминаний. Сколько их? Пять? Десять? За это время можно было собрать роскошное ожерелье, но я, как глупый ювелир, отбрасывала всё. И то, что было действительно дорого, и то, что не имело ни малейшего значения. За восемь лет у меня не накопилось бусин даже на крохотное ожерелье памяти. Только обрывки и мелочь. Будто и не жила эти восемь лет.
Я так много потеряла. Людей, которые так и не стали мне друзьями. Страны, которые так и не стали мне домом. И Шторма.
Шторм. Великие Боги, я даже имени его не знаю! Знаю, что пальцы у него длинные и ловкие, что волосы непослушные и чуть вьются. Что глаза удивительного медового цвета, чуть темнее у края радужки и светлее к зрачку. Знаю, что даже когда губы его улыбаются, глаза остаются равнодушными и настороженными. Знаю, что он никогда не бывает до конца расслабленным, и только если спит совсем уж глубоко, морщинки у глаз и упрямые складки на лбу исчезают. Знаю, что в седле он выглядит так, будто там и родился. Что он сливается с конём, словно они говорят на одном языке и состоят из одной плоти. Знаю, что Шторм не любит украшений и иногда, когда чистит лошадей, поёт. Чуть слышно, под нос мурлычет какую-то мелодию, когда его никто не видит. Мало ли этого? Много ли?
Макошь всемогущая, я ведь ничего не знаю о любви. О том, как люди встречаются, что говорят друг-другу. Я так мало знаю о жизни, в которой нет ненависти. Я просто так мало знаю…
Шторм. Нужно было найти его. Я не знала, зачем мне это нужно, но чувствовала, что этот человек был для меня кем-то важным. Кем-то, кто мог бы научить меня жить иначе.
"Я научусь жить иначе", — с этой мыслью я и заснула. Прямо в седле.
Когда я проснулась, вокруг был туман. Ворованый жеребец, оказавшийся статным, суховатым, резвым и явно не дешевым, стоял рядом со свалившейся хозяйкой и нетерпеливо бил копытом по мокрой траве. Я села и нащупала в кармане шар из сонного порошка. Захватила с собой, на всякий случай. Ещё с десяток таких были спрятаны в Тиритском парке. Интересно, кому повезёт наткнуться на этот клад? Денег от продажи шара вполне хватало на путешествие в Ганарию, если особенно не шиковать.
Я надеялась, что эту находку можно было счесть хорошим предзнаменованием.
Было прохладно. Белая пелена застилала всё вокруг. Я видела только себя и жеребца.
"Назову тебя Туманом", — решила я. — "Тем более, что цвет у тебя подходящий, серый".
Мы медленно двинулись вперёд, сами не зная куда.
Следующие дни я снова и снова прокручивала в голове наш последний разговор со Штормом. Его слова звучали у меня в ушах, пока я пересекала Ромнию, направляясь на запад. "Знаешь, где меня искать!" Единственное, что я знала — он вернётся в Ганарию и купит себе ранчо, чтобы разводить лошадей. Это всё. Не так уж много информации. Приходилось расспрашивать путешественников в гостиницах и харчевнях. Шторм рассказывал мне о своей родине, но тогда мои мысли были заняты совсем другим.
Нельзя сказать, что рассказы пилигримов особенно вдохновляли. Ганария, судя по их словам, была не так уж велика, но там не было крупных городов. Вся страна, за исключением Латьёлы — административного центра — цепочка не связанных друг с другом ферм. Конечно, называть Ганарию отдельной страной не совсем верно. Это вроде как округ Ромнии на особых правах. Там не действовали ромнийские законы, а времени на изучение законов Ганарии у меня не было. Единственное, что я хорошо запомнила — одним из самых страшных преступлений там считается конокрадство. Учитывая, что я путешествовала на краденом жеребце, это была очень ценная информация.
Кроме этого, в Ганарии своё правительство, свои правила и уложения. Всё, что делают жители округа — поставляют Ромнии своих великолепных лошадей и платят какие-то деньги за землю. Это другой народ и другие обычаи. Я слышала, что у них и короля-то нет. Есть какой-то совет, в котором собираются представители разных районов округа, он то и принимает решения. Но представителя жители сами себе выбирают, и если тот их не устраивает — избирают нового.
Зачем я ехала туда? Что мне было нужно от Шторма? Сказать ему, что я всё же остановилась? Или что я не так плоха, как он обо мне думал? Или всё же признаться, что он мне нужен, что бы я там ни говорила? Всё это было слишком сложно и запутано. Найду я его — и что? Скажу: "Привет, Шторм, давно не виделись! Кстати, я не убила Холла, и ещё я вроде как тебя люблю. То есть я не уверена, любовь это, или как это называется, но надеюсь, что ты мне всё объяснишь!" Он умрёт со смеху, а я от стыда. Что я могу ему сказать? "Вот она я, приехала!" Ладно, сначала нужно его найти. Буду надеяться, что слова сами найдутся.
Если бы Ганарию можно было описать одним словом — то это было бы слово «свобода». Яркое южное солнце выжгло траву, и золотые остовы покачивались от лёгкого ветра. Всюду, сколько хватала взгляда, плескалось огромное море золотой травы. Волны ходили по нему, сгибая побеги, и слышался тихий шепот. Разговор земли и ветра. Он звучал всюду — днём на пыльных дорогах, и ночью, во время привалов, когда к шепоту травы добавлялся стрекот цикад, а в небе летали мотыльки. Звёзды здесь казались близкими. Протяни руку — и обожжешь ладонь о нежное серебристое сияние. Золотые дни и серебряные ночи.
Серая кобылка, лёгкая, гибкая, тонконогая несла меня вперёд. В неизвестность.
Поиски затягивались. В Ганарии не было ни придорожных гостиниц, ни крупных селений, где можно было бы переночевать и послушать сплетни. Я знала, что у Шторма достаточно средств, чтобы купить хорошее ранчо и приобрести очень хороших лошадей. Именно так я его и искала — спрашивала у каждого встречного, не слышал ли он о богатом купце, что недавно вернулся из Ромнии и теперь закупает превосходных племенных. Вот только встречных было не так уж много. В Латьёле мне ничего узнать не удалось, и я почти месяц носилась по пыльным дорогам, ночевала на фермах, общалась с хозяевами и работниками. Самым сложным было не отчаиваться. Убеждать себя, что я найду Шторма было гораздо сложнее, чем верить в то, что я когда-нибудь отомщу Холлу. Чем больше времени проходило, тем сильнее становились мои сомнения. Нужна ли я Шторму, захочет ли он меня видеть после того, что случилось?
Повезло мне на какой-то ферме, названия которой я не запомнила. Ковбой — конный пастух, недавно нанятый на работу, рассказал мне, что его бывший хозяин недавно продал большую часть своих племенных какому-то господину с ромнийским выговором. Сам он ничего об этом господине не знал, но рассказал мне, как найти своего бывшего хозяина. Я снова вернулась в Латьёлу, разыскала таки на конной ярмарке нужного мне человека и, собрав всю волю в кулак, отправилась на юг Ганарии.
С каждой верстой, пролетающей под ногами Тумана, росло моё волнение.
Сначала ранчо казалось просто тёмным пятном на золотистом море. "La expectativa" — так называлось ранчо Шторма. Наверное, это слово что-то обозначало на древнем языке ганарии, но я говорила только на ромнийском, да и на родине Шторма древний язык был почти забыт.
Постепенно ферма обретала очертания. Можно было различить большой хозяйский дом в три этажа, дворовые простойки — загоны, сараи, дома ковбоев, ещё какие-то строения и даже небольшой сад с прудом. Последнее было настоящей роскошью для Ганарии — степного края.
Когда я, наконец, добралась до цели, солнце клонилось к закату. Мне не хотелось привлекать внимания, поэтому я спешилась заранее и отправила лошадь погулять. В глубине души мне было очень страшно. Патрон говорил, что не боятся только идиоты и мертвецы. Я больше не была ни тем, ни другим.
Двор оказался пустым. Несколько минут я стояла недалеко от дома и пыталась придумать, что же делать дальше. Просто зайти и поздороваться? Неожиданно до меня донеслись чьи-то голоса. Тело среагировало раньше, чем голова. Я кинулась к сараю, юркнула внутрь и замерла, вглядываясь в открывающиеся двери.