И я изложил ему все, что произошло с момента моего приезда в этот дом, даже мельчайшие детали, которые всплыли у меня в памяти. Разумеется, я умолчал о своих чувствах к Маргарет и рассказывал только о тех событиях, которые были связаны непосредственно с ним. Что касается мистера Корбека, то я просто упомянул, что он привез лампы, поиском которых занимался, а затем рассказал об их пропаже и о том, как их снова нашли в доме.
Он слушал меня с таким самообладанием, которое в данных обстоятельствах мне казалось едва ли не чудом. Он умел оставаться невозмутимым, лишь иногда его глаза загорались огнем, а сильные пальцы поврежденной руки сжимали одеяло, отчего по нему шли длинные складки. Сильнее всего это проявилось, когда я рассказывал о возвращении Корбека и о том, как лампы были найдены в будуаре. Иногда он вступал в разговор, но произносил лишь несколько слов, как будто в эмоциональном порыве. Загадочные события, больше всего озадачившие нас, казалось, не вызвали у него особого интереса — создалось такое впечатление, что он уже знал о них заранее. Сильнее всего на него подействовал мой рассказ о том, как Доу поднял стрельбу в комнате. Его недовольное шипение «Тупой осел!» и быстрый взгляд в другой конец комнаты на поврежденный шкаф показали всю меру его раздражения. Когда я поведал ему о мучительных тревогах его дочери, о том, какую заботу, безграничную преданность и любовь проявила она, он, похоже, был тронут. Он прошептал как будто удивленно:
— Ах, Маргарет, Маргарет!
Когда я закончил свой рассказ на том, что мисс Трелони отправилась на прогулку — в присутствии ее отца она снова стала для меня мисс Трелони, а не Маргарет, — он довольно долго не произносил ни слова. Молчание длилось две-три минуты, но мне это время показалось невыносимо долгим. Совершенно неожиданно он резко повернулся ко мне:
— А теперь расскажите о себе!
Меня его просьба совершенно обескуражила, я почувствовал, что покраснел до кончиков ушей. Мистер Трелони теперь не сводил с меня глаз. Его взгляд был спокойным и вопросительным, и, как и прежде, казалось, он заглядывал мне в самую душу. Лишь какая-то тень улыбки была заметна на его устах, что несколько успокоило меня, хотя и привело в еще большее замешательство. Я оказался в затруднительном положении, и на выручку мне пришел мой жизненный опыт. Глядя прямо ему в глаза, я сказал:
— Как я уже говорил, меня зовут Росс, Малькольм Росс. По профессии я адвокат. Я был произведен в королевские адвокаты в последний год правления Ее Величества королевы. В своей работе я добился некоторого успеха.
Я почувствовал себя намного спокойнее, когда услышал:
— Да, я знаю. И знаю только хорошее! А где и когда вы познакомились с Маргарет?
— Впервые я увидел ее на балу на Белгрейв-сквер, десять дней назад. Потом мы встретились на пикнике, который устраивала леди Стратконнелл на реке. Мы проплыли от Виндзора до Кукэма. Map… Мисс Трелони плыла в лодке со мной. Я немного занимаюсь греблей, и у меня есть своя лодка в Виндзоре. Мы много разговаривали… естественно.
— Естественно! — В том, как он согласился, было нечто сардоническое. Больше ничего не указывало на его настроение. Мне подумалось, что, поскольку я находился в обществе такого сильного человека, не помешает показать, что и я чего-то стою. Мои друзья, а порой и оппоненты говорят, что я сильный человек. В сложившихся сейчас обстоятельствах было бы слабостью пытаться недоговаривать или юлить. Поэтому я не стал отступать перед трудностями (ни на секунду не забывая, что мои слова могут навредить Маргарет). Я продолжил:
— За время беседы, проходившей в таком месте, в такое время, в окружении таком приятном и в таком уединении, которое невольно располагает к доверию, мне удалось приблизиться к ее внутреннему миру. Приблизиться настолько, насколько это возможно для мужчины моего возраста и положения по отношению к молодой девушке!
Лицо отца становилось все более мрачным, но он не проронил ни слова. Теперь мне приходилось придерживаться определенной линии в своем рассказе, поэтому я продолжил со всей доступной мне осторожностью. Этот разговор мог иметь самые серьезные последствия и для меня.
— Я не мог не заметить, что ее переполняет чувство одиночества, ставшее для нее привычным. Мне казалось, я понимаю ее, ведь я тоже рос единственным ребенком в семье. Я осмелился предложить ей быть со мной откровенной, и она, к моей радости, откликнулась. Между нами установилось некое доверие… — Что-то в лице отца заставило меня поспешно добавить: — С ее стороны, сэр, можете быть уверены, не было сказано ничего лишнего. Она просто очень эмоционально рассказала мне о том, что давно и тщательно прятала в себе: о страстном желании быть ближе к отцу, которого она любит, о желании большего взаимопонимания между ними. Она нуждалась в доверии отца, мечтала жить его интересами. Поверьте мне, сэр, в этом не было ничего дурного! Каждый отец может гордиться такой дочерью! То, что она рассказала все это мне, можно, пожалуй, объяснить лишь тем, что я был для нее абсолютно посторонним человеком и между нами не было преграды, возникающей между людьми с общим прошлым, опасающимися излишней откровенности.
Я ненадолго замолчал. Мне было трудно продолжать, я боялся, что своими излияниями окажу Маргарет медвежью услугу. Помощь пришла со стороны ее отца:
— А вы?
— Сэр, мисс Трелони очень мила и необыкновенно прекрасна! Она молода, но наделена ярким умом. Для меня счастье видеть ее расположение. Я не стар, и мои чувства еще не были отданы никому. Не были до сих пор. Надеюсь, что я могу говорить это в присутствии ее отца!
Я невольно опустил глаза. Когда я снова взглянул перед собой, то увидел, что мистер Трелони по-прежнему внимательно смотрел на меня. Вся доброта, которой он был наделен, в тот момент, кажется, отразилась в его улыбке, когда он протянул мне руку:
— Мистер Росс, о вас я всегда слышал только то, что вы мужественный и порядочный человек, настоящий джентльмен. Я рад, что у моей дочери такой друг! Продолжайте!
Сердце радостно забилось у меня в груди. Первый шаг к завоеванию доверия ее отца был сделан. Боюсь, что в своем дальнейшем рассказе и поведении я проявил некоторую несдержанность. Но по-другому я не мог:
— Взрослея, мы учимся лишь одному: рассудительно использовать опыт прожитых лет. У меня большой жизненный опыт, который накапливался в постоянной борьбе и работе, и мне казалось, что я вправе воспользоваться им. Я взял на себя смелость обратиться к мисс Трелони с просьбой считать меня своим другом и рассчитывать на мою помощь в случае необходимости. Она пообещала, что не забудет моего предложения. Я представить не мог, что шанс оказаться полезным ей выпадет так скоро и при таких обстоятельствах, но в ту же ночь с вами случилось несчастье. В безысходном отчаянии и страхе она обратилась ко мне!
Я немного помедлил. Он по-прежнему не сводил с меня глаз и молчал, и я продолжил:
— Когда было обнаружено ваше письмо с инструкциями, я предложил свои услуги. Мое предложение, как вам известно, было принято.
— А как прошли для вас эти дни?
Этот неожиданный вопрос озадачил меня. Что-то в том, как он прозвучал, было такое, что напомнило мне голос и характер самой Маргарет. Что-то неуловимое так сильно походило на Маргарет в минуты радости, что все мое мужское естество вскипело у меня внутри. Я начал ощущать себя более уверенно:
— Сэр, эти дни, несмотря на тревогу и всю ту боль, что за это время пришлось пережить несчастной девушке, которую с каждый часом я люблю все больше, были самыми счастливыми днями моей жизни!
После моих слов он надолго замолчал. Так надолго, что, пока я с замиранием сердца ждал его ответа, даже испугался: не был ли я слишком несдержан? Наконец он произнес:
— Жаль, что этих слов не слышит ее мать, они бы порадовали ее сердце! — Но тут тень пробежала по его лицу, и он поспешно продолжил: — А вы действительно уверены во всем этом?
— Я понимаю, что чувствует мое сердце, сэр! По крайней мере, считаю, что понимаю!
— Нет, нет! — возразил он. — Я имею в виду не вас. Тут все понятно. Вы говорили о том, что она любит меня… а она… А ведь она жила в моем доме… А вам говорила о своем одиночестве… о том, что ей тоскливо… Я ни разу… мне трудно это признавать, но это правда… ни разу за весь этот год не заметил и намека на такую любовь ко мне!..
От нелегких воспоминаний его голос задрожал.
— В таком случае, сэр, — сказал я, — мне посчастливилось за несколько дней узнать больше, чем вам за всю ее жизнь!
Мои слова как будто вернули его из задумчивости. Мне показалось, что теперь он говорил со смешанным чувством удовольствия и удивления:
— Я понятия об этом не имел. Мне казалось, что я ей безразличен. Я думал, она пыталась таким образом как-то отомстить мне за то, что я не уделял ей достаточно внимания, когда она была еще ребенком, что она бессердечна… Я счастлив узнать, что дочь моей жены тоже меня любит!
Охваченный переживаниями, он снова откинулся на подушки; воспоминания о прошлом нахлынули на него.
Как, должно быть, он любил ее мать! Ведь его тронула любовь не своего ребенка, а дочери жены. Мое сердце наполнилось чувством сострадания и доброты. Я начал понимать. Начал понимать душевный накал этих двух прекрасных, вынужденных скрывать свои чувства натур, которым пришлось загасить в себе огонь желания взаимной любви! Меня не удивило, когда с его уст слетели тихие слова:
— Маргарет! Моя девочка! Нежная, чуткая, сильная, искренняя и мужественная! Точно как ее мать! Как ее мать…
В ту секунду я несказанно обрадовался, что был с ним совершенно откровенен.
Некоторое время спустя мистер Трелони заговорил снова:
— Четыре дня! С шестнадцатого! Значит, сегодня двадцатое июля?
Я утвердительно кивнул головой. Он продолжил:
— Значит, я был в трансе четыре дня. Со мной это не впервые. Однажды, при довольно необычных обстоятельствах, мне довелось провести в состоянии транса три дня, хотя я об этом и не подозревал, пока мне не сказали. Как-нибудь я вам об этом расскажу, если вам будет любопытно.
Эти слова привели меня в глубокое волнение. То, что отец Маргарет оказывает мне такое доверие, делало возможным… Деловой, будничный тон, последовавший за этим, вернул меня с небес на землю.
— Пожалуй, мне пора встать. Когда придет Маргарет, скажите ей, что со мной все в порядке. Это позволит ей избежать шока. Еще скажите Корбеку, что я хочу встретиться с ним как можно скорее. Мне не терпится увидеть эти лампы и услышать его!
Его отношение ко мне наполнило меня радостью. Некоторый намек на родственные отношения добавил мне энтузиазма. Я поспешил к выходу, собираясь, не теряя времени, выполнить его поручения, но, когда моя рука была уже на ключе, его голос остановил меня:
— Мистер Росс!
Мне не понравилось, что он назвал меня «мистер». Узнав о моих отношениях с его дочерью, он стал называть меня Малькольм, и это возвращение к официальному обращению не только больно кольнуло меня, но и заставило напрячься от недобрых предчувствий. Наверное, дело в Маргарет. Теперь, когда у меня возникло опасение потерять ее, я снова в мыслях называл ее Маргарет, а не мисс Трелони. Сегодня я понимаю, что тогда творилось в моей душе: я был готов бороться за нее. Я вернулся, непроизвольно расправив плечи и выпрямив спину. Мистер Трелони, прекрасный знаток человеческих душ, как будто сумел прочитать мои мысли, и его лицо, омраченное новыми заботами, заметно посветлело, когда он заговорил:
— Присядьте на минуту. Будет лучше, если мы поговорим сейчас, а не позже. Мы — мужчины. Взрослые мужчины, имеющие жизненный опыт. Все, что я сейчас узнал о своей дочери, для меня очень неожиданно, и я хочу четко понимать, в каком положении нахожусь. Заметьте, я не имею ничего против, но как отец, я также имею обязанности, которые могут показаться неприятными. Я… я… — Кажется, он не знал, с чего начать, и это вселило в меня надежду. — Как я полагаю, судя по тому, что вы рассказали мне о своем отношении к моей дочери, вы собираетесь просить ее руки?
Мой ответ прозвучал тут же: