- За ваше здоровье, - сказал он. - Да сбудутся все ваши желания.
Она удивленно поглядела на него, потом улыбнулась и тоже приподняла бокал.
- Благодарю вас.
Это было сказано шутливо, и в то же время казалось, что она готова отнестись к его словам гораздо серьезнее, если только поверит в их искренность. Затем, после маленькой паузы, она добавила:
- Да сбудутся и мои, и ваши желания!
Они отпили немного, не глядя друг на друга, но все еще чем-то друг с другом связанные. Он украдкой покосился на ее короткие волосы, рыжие, мягкие и прямые. Его охватил страх, что она сейчас отойдет.
- Мне очень хотелось поговорить с вами, - сказал Ник, и она снова внимательно посмотрела на него. - Я никак не мог догадаться, кто вы и чем занимаетесь. Сначала мне даже показалось, что вы русская...
- Я живу здесь уже давно, - ответила она, - а кроме того, этот мой костюм сшит здесь.
- Неважно почему, - сказал он, - но вы самая интересная женщина в этой комнате.
- Я? - она изумленно поглядела на него, проверяя, не шутит ли он.
- Вы обладаете удивительным свойством... - Он умолк, пытаясь разобраться в собственных впечатлениях, - свойством неопределенности. Вы такая, и вы не такая...
Она продолжала глядеть на него так, словно он в чем-то обманул ее ожидания. Но в конце концов засмеялась, и глаза ее весело заблестели.
- Должна признаться, этого мне никто никогда не говорил.
- Кто вы? - спросил он. - Чем вы занимаетесь? Откуда вы?
Она еще несколько секунд молча смотрела на него, стараясь догадаться, что за человек скрывается за этим градом вопросов. Затем, улыбнувшись, выбрала из них тот, который позволял ограничиться наиболее конкретным ответом.
- Не хотите знать, где я родилась?
- Начните с этого, - разрешил он. Лишь бы завязать разговор, а как это не имело ни малейшего значения.
- В Бостоне, - сказала она, но не добавила, в каком районе, на какой улице, в каком доме и с кем она там жила. И все годы ее раннего детства остались во мраке, потому что она сообщила только: - И оставалась там до восьми лет.
У него рвался с языка новый поток вопросов, но он почувствовал, что она, хотя и очень вежливо, будет только перечислять даты и географические названия, которые были всего лишь внешними вехами ее жизни. То, что лежало глубже, было для нее слишком серьезным и не подлежало обсуждению со случайным знакомым за коктейлем.
- А после того как вам исполнилось восемь?
- Москва.
- И вы с тех пор так здесь и живете? - усомнился он.
- Ну, конечно, нет. - Она негромко рассмеялась. - Мой отец был инженером. Его фирма заключила контракт с советским правительством, и поэтому он каждый год проводил несколько месяцев в Москве. Я всегда приезжала к нему. А потом вся наша семья прожила здесь целый год. Я даже ходила в здешнюю школу.
- В школу при посольстве?
- Нет.
Ему очень нравился ее смех, негромкий, веселый и заразительный. Нет, она не могла быть скрытной. Он не сомневался, что его первая догадка верна: она делится своими чувствами и даже воспоминаниями о них только с теми, кто, по ее убеждению, тоже способен на глубокие чувства. А со всеми остальными она бывает вот такой - улыбающейся и сдержанной. Он злился на себя: что бы она о нем ни подумала, впервые увидев его издали, ему пока еще не удалось оправдать ее ожидания.
- Да, я жила здесь, - говорила она, но он уже не чувствовал, что всецело владеет ее вниманием: она оглядывалась по сторонам. - Я ходила в настоящую московскую школу. Куда бы мы ни приезжали, мой отец всегда требовал, чтобы я училась вместе с детьми тех людей, с которыми он работает. Иногда мне приходилось трудно, но он был прав. Мою здешнюю учительницу звали Марина Тимофеевна.
На мгновение ее сдержанность исчезла, растворившись в теплоте, с которой она говорила о маленькой девочке, затерявшейся в непонятном мире, где ей помогла освоиться чуткая и добрая женщина, даже не знавшая английского языка.
- Теперь она ушла на пенсию и живет на Арбате в тесной узенькой комнате с единственным узеньким окошком, окруженная старыми газетами, старыми журналами и старыми чемоданами. Но одна стена вся увешана фотографиями тех классов, которые она вела. Месяц назад я навестила ее, и, когда она показала мне фотографию моего класса, я чуть не расплакалась.
- Почему?
Она быстро посмотрела на него, едва удержавшись от резкого ответа, и в глазах ее блеснуло что-то похожее на гнев, но она тут же улыбнулась и мягко сказала:
- Трудно объяснить. Это покажется сентиментальным. Лучше расскажите мне о себе - добавила она поспешно. - По правде говоря, я тоже обратила на вас внимание и все думала, кто вы такой.
- Так, значит, мы кончили говорить о вас? Ведь вы, наверное, еще не все рассказали.
- Боюсь, это очень скучная история. Во время войны я почти все время жила в Лондоне, а в конце войны снова приехала сюда, на этот раз с мужем он был корреспондентом. - Она говорила торопливо, почти равнодушно, снова прикрывшись щитом любезной сдержанности, потому что, как он понял, разговор опять затронул переживания, слишком серьезные для светской болтовни. И снять она подменяла рассказ о них перечнем дат и городов, не касаясь того, что происходило в ее сердце, и делала это с таким непринужденным изяществом, что о подлинной глубине ее чувства можно было только догадываться. - В последний раз мы приехали сюда лет пять назад. Она медленно отпила из бокала и, не поднимая глаз, добавила: - Когда я увидела вас в дальнем конце комнаты, у меня было ощущение, что я должна сию же минуту что-то для вас сделать: принести вам коктейль или бутерброд... - Ее руки и плечи рассказывали ему, что она бессильна объяснить, какое впечатление он на нее произвел. - У вас случилось что-то неприятное?
- У меня? - спросил он, удивленный неожиданным сочувствием со стороны совершенно незнакомого человека. Даже если она сказала это только для того, чтобы прекратить разговор о себе, ему все равно хотелось уверить ее, что у него все хорошо, очень хорошо, но он не мог. Ее чуткость делала любую бодрую отговорку бессмысленной, поэтому он уклончиво облек правду в слова - ложью был только его шутливый тон.
- Ну, если не считать того, что, во-первых, я не готов к докладу, который мне предстоит сделать в пятницу, а, во-вторых, несколько минут назад я узнал, что меня, возможно, обманул тот самый человек, ради которого я сюда приехал, - в остальном все великолепно.
- Вы говорите серьезно? - спросила она. В ее глазах мелькнуло сожаление, что он так неуместно начал шутить: она ждала от него большего. - Все действительно так плохо?
- Я еще не знаю, но и в самом худшем случае я это как-нибудь переживу. Но, может быть, я делаю ошибку, уверяя вас, что все кончится хорошо?
Она опять засмеялась своим негромким смехом.
- Нет, я умею дружить и со счастливыми людьми тоже.
И тут он слишком поздно заметил, что вторично не сумел воспользоваться возможностью, которую она ему сознательно предоставила, - она не любила сентиментальных излияний, но ее точно так же отталкивало и несерьезное отношение к жизни. Она признавала либо искренность, либо сдержанность, а все, лежащее между этими крайностями, считала пошлыми уловками. Он был смущен и расстроен. Начиная с первого же, излишне игривого тоста он делал ошибку за ошибкой. Чтобы вернуть утраченное, ему оставалось лишь одно: обратить против нее ее же собственные принципы.
- Но вы мне так и не объяснили, почему эта фотография в комнате вашей учительницы произвела на вас такое впечатление.
- Мне вдруг пришло в голову, - сказала она просто, - что это, пожалуй, единственная моя фотография, которую кто-то повесил у себя в комнате. Единственная. Во всем мире. - В ее глазах блеснули слезы. - Это меня потрясло.
Он не сумел ответить с такой же глубокой искренностью и не смог подобрать какую-нибудь банальную сочувственную фразу.
- Мне это не кажется сентиментальным.
- Возможно, - согласилась она с легкой улыбкой, - но без жалости к себе тут не обошлось.
- А это не разрешается?
Она отрицательно покачала головой.
- Вероятно, вы слишком долго жили за границей. Когда вы собираетесь домой?