Гончаров сделал неопределенный жест.
- Ну, когда мы уладим это. У вас уже намечены дальнейшие опыты?
- Пока нет, - сказал Ник. - Я надеялся, что результаты вашего опыта, каковы бы они ни были, подскажут дальнейшие шаги.
- Это как-то на вас не похоже, - заметил Гончаров и потянулся через стол за куском хлеба. - Мне казалось, у вас должна всегда быть обширная программа на несколько лет вперед.
- Правильно, должна, - согласился Ник, - но у меня ее нет. Впервые у меня нет никакой программы. Времена важных наземных опытов с космическими лучами уже прошли. Такие опыты, какие ставим мы с вами, гораздо лучше проводить в космосе с помощью спутников, ракет и зондов. Вы готовы к этому?
- Почему бы нет? - сказал Гончаров, как бы удивившись такому вопросу. А вы?
- Технически - да, - ответил Ник. - Морально - нет, и я даже не представляю себе почему. Мы ставим опыты в воздушных шарах, на высоте девяносто тысяч футов. Лично для меня это стало уже шаблонным. Но шагнуть с нашей планеты в космическое пространство - это совсем другое дело: словно сначала надо преодолеть какое-то промежуточное звено.
- В физике? - удивленно спросил Гончаров.
- Нет Во мне, во всем мире, в людях. Смотрите, какая нелепость - мы с вами беспокоимся о согласовании событий, случившихся на расстоянии ста световых лет от нас. Наши правительства не могут договориться по поводу обстоятельств, от которых нас отделяет одна тридцатая световой секунды!
- Но ведь мы как ученые и как личности должны быть головным отрядом в области исследований, представляющих общий интерес. Правительства к нам прислушаются. Иного выхода не будет.
- Вы в этом уверены?
- Уверен так же, как в том, что сижу вот здесь. - Он исподлобья взглянул на Ника. - А вы - нет?
Я хотел бы обладать такой же уверенностью. Быть может, я не вижу того, что ясно остальным, потому что в свое время был ослеплен вспышкой света неимоверной силы. С другой стороны, быть может, благодаря этому свету я вижу некоторые вещи гораздо отчетливее, чем большинство людей. Скажите мне, если можете, - спросил он в упор, - приходилось вам видеть атомный взрыв? Мне пришлось, и я говорю вам об этом прямо. Мы с вами сидим здесь с глазу на глаз, быть может нарушая какие-то указания службы безопасности, но мне наплевать. Ведь то, где я был и что я тогда делал, - никакая не тайна.
- Да, это не тайна, - медленно произнес Гончаров. - Я читал официальный отчет Смита о работе по применению атомной энергии; среди участников несколько раз упоминалось и ваше имя. Вы должны понять, что у нас пока нет официального отчета о нашей работе, в котором назывались бы имена участников. - Нахмурившись, он налил, себе вина. - Скажите, вам непременно хочется говорить об этом? - осторожно осведомился он. - Дело в том, что мне - не хочется.
- Я, собственно, говорю о себе, а не о вас, - сказал Ник. - Впрочем, меня давно занимает вопрос, пришлось ли нам - просто как людям - испытать в этом смысле одно и то же. Вот и все. Мне хотелось бы знать: много ли общего в том, что нам с вами довелось пережить?
Гончаров глубоко вздохнул и, сложив руки, переплел пальцы.
- По-моему, мы с вами очень разные люди и вне своих лабораторий живем разной жизнью. И история обернулась к нам разными своими сторонами. В нашем уравнении движения общим является, пожалуй, только один параметр. Однако мы с вами сидим здесь, и оба одинаково хотим пить после съеденной нами селедки, оба ждем одного и того же телефонного звонка...
- Ждем звонка?
- Да, ждем звонка, - спокойно сказал Гончаров. - Я распорядился, чтобы они позвонили, как только "ТУ" приземлится в Тбилиси, и сообщили, кто их встретил. Коган обещал вылететь за ними, но, насколько я знаю, сейчас он не совсем здоров. - Он взглянул на часы. - Они должны позвонить с минуты на минуту, если только "ТУ" не запоздал. Или если их еще никто не встретил.
- А если Коган так болен, что не мог приехать за ними?
- Вполне вероятно, что он настолько болен, что вообще не может ничего делать. А это повлечет за собою коренные изменения в наших планах. Нам остается только ждать, - сказал он. - Ждать и разговаривать. О том, что общего мы пережили или не пережили в жизни. Но что переживает в своей жизни человек? Он рождается, растет, работает, потом умирает...
- Вы забыли о браке.
- И это тоже у нас с вами происходило совсем по-разному. Видите ли, моя жена... - Он запнулся. - Мне сейчас еще слишком трудно говорить об этом, отрывисто сказал он. - Я никогда о ней не рассказываю.
- Тогда не надо.
- Слишком трудно, - повторил он. - И это даже странно... Ничего в ней не было выдающегося - ни внешности, ни особых достоинств; я бы даже не сказал, что это была самая умная женщина, которую я знал. И все же то, что я в ней нашел... то, что нас связало, было настолько глубоким, настолько личным, что это почти нельзя определить. Это можно только чувствовать, и для меня этого было больше чем достаточно. Мне кажется, такого у меня уже не может быть ни с какой другой женщиной. - Он поднял на Ника искренний, страдальческий взгляд. - Я даже и не надеюсь на это.
- Я бы, например, не мог сказать, чего именно я ищу в женщине, заметил Ник. - Сколько вы прожили вместе, после того как ее освободили?
Гончаров быстро взглянул на него.
- Вы об этом знаете?
- Да, мне говорили. И: как всегда в таких случаях, мне кое-что в вас стало понятнее, но зато напрашиваются другие вопросы.
Гончаров не обратил внимания на этот намек.
- Это было весьма необычное время в нашей истории, которое никогда не должно повториться, - сказал он решительно. - Множеству людей оно обошлось чересчур дорого.
- Я был бы переполнен ненавистью, если бы что-либо подобное случилось с человеком, которого я люблю.
- Я и был переполнен ненавистью, - твердо сказал Гончаров. - Откуда вы взяли, что у меня нет ненависти? Я всю свою жизнь буду ненавидеть то зло, которое вошло тогда в нашу жизнь.
- Но все же вы работаете...
- Вам, наверно, не понять, как все это с нами было. Почему я не должен работать? Вы же работаете, а ведь сознаете вы это или нет, но вы тоже полны ненависти, хотя и другого рода. И эта ненависть так сильна, что почти парализует вас. Я свою ненависть направил на нечто определенное. Я ненавидел зло, те конкретные дела, которые творились у нас в стране, и людей, которые их совершали. Я ненавидел зло, которое так меня страшило. Для человека с чистой совестью так унизительно все время чего-то бояться! Но вы должны понять, что наряду со злом было много хорошего. И хорошее не делалось хуже оттого, что рядом существовало плохое, так же как и плохое не становилось лучше от соседства с хорошим. Быть верным самому себе - вот в чем нельзя было идти на уступки. Часто и в мое нутро заползал червь страха. Изо дня в день я ждал, что меня могут арестовать. Я не был уверен, что дело, которое начато утром, не придется прервать к вечеру. Засыпая, я всегда мог ожидать, что ночью меня поднимут с постели.
- Как же вы могли так жить?
- А как живете вы там, у себя? Я жил потому, что в душе был уверен: настанет время, когда все это кончится. Что бы я себе ни говорил, какая бы ярость во мне ни бушевала, эта уверенность пропитывала все мое существо, как кислород пропитывает землю, по которой мы ходим. И я оказался прав. Она вернулась, и пусть мы прожили с ней только год, все же у нас был хоть этот год. И если того большого, что было у нас с нею, уже не может быть у меня ни с какой другой женщиной, что ж, пусть будет меньшее. Ненамного меньше, - упрямо добавил он. - Но точно такого же быть не может и не должно.
Раздался телефонный звонок, и Гончаров вскочил из-за стола.
- Слава богу! - воскликнул он по-русски. - Наконец-то!
Телефон находился в передней, поэтому до Ника доносилась лишь некая скороговорка. Через несколько минут Гончаров стукнул трубкой о рычажок и вошел в комнату, нахмуренный и мрачный.
- Коган не приехал, прислал кого-то вместо себя. Они не узнают, что с ним, пока не доберутся до станции, то есть до завтрашнего утра. Но, может, дорога займет и больше. В горах сильный буран.
- А если он не в состоянии работать?
Гончаров бросил на него острый взгляд.
- Тогда придется ехать кому-нибудь другому.
- Кому же?
- Кому? - сухо повторил Гончаров. - Мне, разумеется. Само собой, продолжал он, тщательно выбирая слова, - это значит, что мы будем вынуждены отказаться от наших планов. Или же я тут договорюсь о том, чтобы вы продолжали работу в мое отсутствие, если вы все еще намерены остаться.
Ник умышленно промолчал, затягивая паузу: мысль о том, что его опять хотят отстранить, привела его в холодное бешенство. Он выждал, пока Гончаров не взглянул на него.
- Я остаюсь, - сказал Ник.
- Как вам угодно.