Подождав, пока свист пройдёт (а он долго–долго, минуты две тянулся, дребезжал), Дубрав совсем негромко обратился к Илье:
– Двадцать – действительно мало.
– Зато – это надёжнейшие люди. – поглаживая всё ещё звенящие уши, нахмурившись проговорил воевода. – …Через пару часов будьте готовы к выезду…
А потом Алёша и Оля остались одни – тюрьма была погружена в безмолвие, казалось, весь мир уже умер, и только где–то потрескивал факел – правда звук этот был настолько тихим, что, казалось – он рождался в сознании.
Алёша медленно прошёл к лежаку, устало опустился на него. Оля села с ним рядом, взяла его руку, целовал её.
Оля поцеловала его в лоб, и долго–долго согревала этим нежнейшим, тёплым поцелуем; Алёша лежал недвижимый, восково–бледный, словно мертвец в гробу. Оля подумала было, что он заснул, склонилась, чтобы ещё поцеловать его в лоб, но когда сорвалась с её ресниц большая, тёплая слеза, когда пала на Алёшин лоб, и покатилась по небу, то этот, за мгновение до этого такой напряжённый, натянутый лоб, вдруг весь пошёл крупнейшими морщинами – на лоб старца стал похож; и снова распахнулись очи, и полилось вместе со стремительными словами раскалённое, исступлённое дыхание – такое дыхание могло быть только у тяжело больного человека:
– Понимаешь ли – вот сейчас должен погрузится в этот Мёртвый мир. Да что «сейчас» – уже давным–давно должен был это сделать, а всё никак не могу решится. Ну не могу, и всё тут! – Алёша перегнулся и зарыдал. – Оленька, меня там друг ждёт, а не могу – к этим жёлтым ликам, не могу, не могу…
Он уткнулся ей в плечо, а она заботливо гладила его по голове и по спине, шептала какие–то нежно–материнские, успокаивающие слова.
– Оля, придай мне сил… – голос Алёши дрожал.
– Хорошо, хорошо, Алёшенька, сейчас, сейчас…
– Оля?..
– Да?.. – совсем уж тихим, воздушным шёпотом спросила она, и склонилась низко–низко обвивая, обнимая его своим тёплым молочным дыханием.
Как раз в это мгновенье навалился на город и на тюрьму первый, ужаснейший порыв ветра. Задрожало, затрещало стекло – и если за мгновение до этого там ещё был разлит ровный темно–синий свет засыпающего дня, то теперь уже метались безумные, стремительные, плотно чёрные валы; и всё–то заходились диких хохотом, и всё–то надрывались о том, что у ребят нет никаких шансов – вот громаднейшая чёрная тень приникла, затмила всё… Даже и в камере почернело….
И тогда же Алеша провалился в Мертвый мир.
* * *
Вновь холод и страх. Сразу же посмотрел вниз – не видно ли то ужасное лицо – нет лица не было, только непроглядная тьма.
Но тут его кто–то ударил по голове. Причем ударил так, что в глазах Алеши вспыхнули и тут же погасли звездочки и юноша упал бы, да тут его подхватили две руки и потащили за собой, вверх, он принялся было брыкаться, но тут понял – это Чунг волочит его куда–то. Потом он почувствовал, как Чунг приподнимает его вверх и переваливает через уступ… Потом вновь подъем…
Алеша плохо помнил те, последние минуты, во тьме болота тьмы… Чунг поднимал его, тащил куда–то, вновь поднимал, переваливал, подсаживал; несколько раз Алеше приходилось самому цепляться за выступы, несколько раз он срывался, падал и каждый раз его ловил Чунг…
Но как бы там ни было и сколько бы это не продолжалось – кончилось это тем, что тьма перед ними расступилась и наконец то Алёша увидел хоть что–то! Хоть низкую черную массу повисшую над Мертвым миром – это, по крайней мере, было лучше чем непроглядная тьма! Здесь было хоть какое–то пространство, какой–то простор который можно было окинуть глазами – пусть мертвый, пусть недвижимый, но все ж простор. Это подействовало на Алешу, словно глоток свежего воздуха. По крайней мере, в голове его посвежело.
Алеше казалось, что он давно уже не видел своего друга и теперь он с трудом его узнавал. Чунг был весь покрыт вязкой тьмой, которая нехотя стекала с него обратно в болото, а Чунг говорил:
– Да, да Алеча, я так и думал, так и думал! Только вместе мы могли выбраться из этой топи!…
Алеша, еще не понимая сказанного, посмотрел на свои руки и с отвращением увидел, что болотная тьма осталась и на них: щупальцами, уходящими в недвижимый мрак, овивала она его с ног до головы. Но щупальца эти были совершенно бессильны, они, словно разрезанные путы, одно за другим соскальзывали во мрак.
– Видишь, видишь! – восклицал Чунг, – Теперь мы вместе и оно бессильно совладать с нашей дружбой!
Алеша, все еще не понимая его слов, освободил свою руку от Чунга, намереваясь побыстрее стряхнуть ненавистные щупальца…
Как только руки друзей разъединились щупальца словно бы почувствовали это и вмиг стали сильными. Они сжали свои ледяные объятья и поволокли Алешу обратно во тьму, не оставили они и Чунга, но его поволокли в сторону от Алеши. Тут уж и Алеша понял в чем дело, он быстро перевернулся на спину и схватил за руки Чунга. Вновь щупальца обессилили и стали сползать с их тел…
Но тут произошло то, чего Алеша не ожидал – он был разбужен.
* * *
– Алеша, Алешенька, просыпайся, – шептала Оля и тихо–тихо, словно боясь разбить, трясла за плечо.
– А… что?! – Алеша вскочил, оглядывая иступленным взглядом камеру – в дверях стоял Илья–воевода и говорил:
– Пора в дорогу, кони уж запряжены…
Алеша не понимал, что это за человек и что за слова этот человек говорит, он знал лишь одно – пока он здесь стоит так, в Мертвом мире Чунга затаскивают в болото черные щупальца.
Только Ольга значила для него в этом мире что–то и он схватил ее и затряс:
– Оля, хоть несколько минут не буди меня! Прошу!
Выкрикнув это он повалился обратно на лежак… Только коснулась его голова подушки, как он уже перенесся обратно в Мертвый мир…
* * *
…Прошло секунд двадцать, но за это время щупальца успели оплести Чунга с ног до головы и почти полностью уволокли его в черноту. Алеша бросился к своему другу. Их руки встретились, сцепились и Алеша из всех сил потянул Чунга к себе. Щупальца соскочили, на этот раз навсегда и, отойдя на несколько шагов, друзья наконец то смогли оглядеться.
Оказывается, они прошли по дну болота и, сами того не ведая, взобрались на каменную стену, которая также была облеплена тьмой. Стену эту Алеша видел еще стоя на противоположном берегу, только тогда он принял ее за застывший вал. Теперь он вместе с Чунгом стоял на гребне этого вала и мог видеть и каменный лабиринт, и даже море Забвенья…
Впрочем, пройденный путь мало его интересовал, напротив, он старался поскорее забыть о прошедших кошмарах, рассудив, что впереди их ждут еще большие беды.
Потому, он смотрел вперед и вновь видел гороподобные врата из–за которых исходило едва видимое, но все же ощутимое теплое, золотистое сияние. Алеша простер к нему руки, ожидая, что они вытянутся к самым вратам…
Чунг некоторое время молчал, потом подал голос и говорил уж без останова с жаждой излить из себя накопившееся за все время вынужденного молчанья:
– Я думал – утянут меня эти щупальца обратно на дно… Спасибо, спасибо! Как тогда – появились желтые лица и потянулись отростки – вот тогда страху то было, да и ты пропал! Ну, я на какой–то камень забрался – до меня эти гадины не дотянулись… Я там сидел не двигался. Ну а потом – убрались они восвояси и желтый свет тоже исчез. Ну, я тебе скажу – лучше тьма чем такое! Во тьме то я и стал все руками шарить да шаги считать, что б не заблудится окончательно, а вернуться по сосчитанным шагам назад, где тебя в последний раз оставил. Так и удалось мне найти выход – по уступчикам вскарабкался и сюда… Один бы я никогда не прошел, точно говорю – упал бы там и стал как желтая голова…
– Я и тоже, – проговорил Алеша.
– Вот видишь! Друг без друга мы ни шагу!
– А вот если бы, пока меня здесь не было, тьма бы не удержала тебя и ты бы выбрался сюда, вернулся бы ты потом назад за мной? – спросил неожиданно Алеша.
Чунг хотел было обидеться, но не смог:
– Вернулся бы, – ответил он, – потому что знал бы, что дальше мне без тебя все равно не пройти…
– А вот, если бы эти ворота уже прямо тут стояли тогда бы вернулся? – все не унимался Алеша, он сам не знал зачем задает такие вопросы. – Если бы не надо было тебе уже никуда продираться, а только сделать бы несколько шагов и обрести назад свои сны и никогда уже сюда не возвращаться, тогда бы ты вернулся в этот мрак, рискуя остаться там навек…
– Алеча я ничего тебе не отвечу, вот будет у меня возможность доказать свою верность, тогда докажу, а так, что говорить – слова, ведь, не дело. Но зачем ты это спрашиваешь?
– Не знаю, не знаю, так – мысли дурные в голову лезут… Ладно, забудем и пойдем вперед. Сейчас пойдем. Впрочем – постой. Расскажи мне сначала, как ты в живых тогда на берегу остался – тебя ведь каменная игла должна была пронзить? Я, ведь, пытался ее сломать…