– Эй, родимые, поскачем мы сегодня! Ну, поскачем! С ветерком прокачу! Эй! Эй! Пошли, пошли!
Тут повозка тронулась, и тут же – почудилось такое стремительное движенье, будто и не кони её везли, но подхватила буря, и несёт теперь в своих могучих объятьях. Вот из завывания ветра проступили крики: «Стойте! Стойте! Это я…» – ребятам голос показался знакомым, но был он настолько заглушён ветром, что сразу же и забылся, как призрак.
Прошло немного времени: не было больше слышно ни крика ямщика, ни стука копыт – ничего, кроме мертвенного, оглушительного завывания ветрила, да ощущения этого стремительного движения – пугающее это чувствие пришло всем в одно мгновенье, и солдаты переглянулись.
Алеша бросился к окошечку, выглянул в него и увидел заснеженные улочки Дубграда – они едва проступали из снегового марева, и тут же растворялись в нём. Силуэты окружавших повозку всадников представлялись то исполинами, то карликами… И вот приметил Алеша, что за силуэтами всадников проступает совсем уж расплывчатый, но сразу показавшийся знакомый контур.
– Жар! Это же Жар! Жар!!..
Тут и Оля поднялась, лебедицей подлетела, тоже выглянула:
– А и правда ведь Жар… – тут она улыбнулась своей нежной, тихой улыбкой, тут же и слёзы на её глазах выступили. – Бедненький, как то ему там – холодно ведь, наверное.
И тут девушка эта повернулась к солдатам–охранникам и проговорила этим своим легким голосом:
– Остановите, пожалуйста. Мы только пса возьмём…
– Не велено, не велено… – с явной неохотой проговорили эти люди – ведь им было действительно больно говорить так, отказывать…
* * *
А было так:
Ярослав уже долго–долго бежал по этим тёмным, словно бы рассыпающимся в снеговом мареве улицам. Уже намело значительные сугробы, и он часто увязал в них; они, точно живые засасывали его, и сверху ещё наваливалась какая–то тяжесть, вдавливала в эту ледяную массу, и мальчик слышал дикий, ледяной, безжалостных хохот, который вклинивался в уши, в голову, от которого кровь стыла в жилах. Тогда он делал мучительное, надрывное усилие, кое–как приподымался и, согнувшись в три погибели, продолжал свой бег… И вдруг прямо перед ним из марева вырвалось что–то чёрное – Ярослав подумал, что колдовской вихрь – вскрикнул – но через мгновенье уже бережно и сильно обнимал Жара, который жарко дышал ему в лицо, и чуть сиял своей огнистой шерстью.
– Жар, ты здесь один? А где ж Алёша, где Оля?..
Жар понимающе мотнул головой – пригласил следовать за собою; и вот Ярослав уже бежит за ним; уже позабыл о недавней своей усталости.
Вот увидел каменную стену, в которой сразу же признал тюремный забор. Он ожидал, что пёс поведёт его куда–то дальше, однако Жар остановился именно на этом месте.
– Ты хочешь сказать, что они… – Ярослав не договорил, так как всё понял.
Мальчик был охвачен жаждой действия; вот вскрикнул:
– А ну–к, Жар, подставляй спину!..
А сам уже забрался на него, и что было сил подпрыгнул – ухватился за верхний выступ на стене, напряг руки, подтянулся – вот уже сидит на верхней кромке, и видит тюремный двор: он взобрался туда как раз в то мгновенье, когда Алёша и Ольга садились в повозку, а Илья–воевода вёл свой таинственный, так его перепугавший разговор со Свистом. Видя, что сейчас они поедут, Ярослав вскочил на ноги, и что было сил закричал:
– Стойте!.. Стойте же!!! Алёша, Оля – это же я, Ярослав!!!
Он поддался первому порыву, а если бы хоть не много подумал, то не стал бы этого делать – ведь верхняя часть стены вся облеплена была льдом, и в результате первый же, победно захохотавший порыв ветра сбил его, он перевалиться во двор, попал в сугроб, тут же, весь облепленный снегом, на себя не похожий, вырвался и бросился наперерез повозке, которая уже отъезжала в распахнутые ворота. Тогда и закричал он: " – Стойте! Стойте! Это я, Ярослав!» – те самые слова, которые слышали из повозки Алёша и Оля.
Но Ярослав не успел – в нескольких шагах от него пронеслись сани – он ещё бежал – маленький, облепленный снегом: его попросту не замечали, принимали за ещё одну частицу бури. Вот пронеслись кони на которых жались терзаемые бурей стражники (и они конечно не замечали небольшую его фигурку); последний из коней пронёсся буквально перед носом Ярослава, и даже задел его, так что мальчик снова повалился – из под копыт плеснулось ледяное крошево и пребольно стегнуло мальчика по лицу.
И тут он увидел, что ворота закрываются – бросился к ним, и на ходу хрипел:
– Вот надо же – глупость! Провалился сюда как в ловушку! Ну, скорее!..
– Э–эй, стой! А ты кто?! – это выкрикивал закрывавший ворота стражник, и заслонил массивной своей грудью не до конца ещё закрытые створки.
Мальчик мчался прямо на него, понимая, что – это последняя его надежда, намеревался пробить этот живой заслон. Был бы он конечно схвачен этими здоровыми руками, если бы сзади не налетел на стражника Жар – тот вскрикнул, поскользнулся и, увлекаемый тяжестью пса, повалился, едва не погребя под собою Ярослава. Но вот Ярослав перескочил через него, и бросился по улицам, крича, чтобы остановились, чтобы и его тоже взяли.
Впрочем, он тут же понял, что крики такие тщетны, что они уже далеко – но вот подбежал возбуждённо махающий хвостом Жар:
– Унесёшь меня?! – вскрикнул мальчик, и, получив в ответ заливистый лай, запрыгнул псу на спину.
Ярослав оказался достаточно лёгкой ношей для такого здоровенного пса, каким был Жар. Во всяком случае, он, так долго промучившийся, проскуливший возле тюремной стены, был теперь взбудоражен погоней, и буквально летел – едва касался земли лапами, собирал могучие свои мускулы и свершал очередной прыжок, его подхваченный бурей пролетал сколько то метров, вновь едва касался земли, снова свершал могучий прыжок…
Буря силилась задержать могучего пса: со всех сторон сыпались его удары, но всё тщетно – Жар летел вперёд; а Ярослав пригнулся к шее пса, и выкрикивал:
– Так, Жар, так! Молодец! Ещё быстрее!..
И вскоре уже проступила из тёмного круговращенья повозка и окружающие её силуэты всадников. Ярослав что было сил закричал, даже и руками замахал (в результате чего едва не повалился), и как раз в это время был замечен Ярославом и Олей.
* * *
Алеша неистово барабанил к ямщику:
– Остановите, откройте немедленно!
– Остановите, и бегите, пока живые! – подхватил его крик Свист, и захохотал (однако ж, никому кроме него не было весело)
– Что такое, что за дело? – раздался сердитый голос ямщика.
– Остановите, там пёс мой! – возопил Алеша.
– Не велено останавливаться! – ответил ямщик. Эй! Эй! – засвистел кнут и кони кажется припустили еще быстрее
Алеша вновь забарабанил, но тут один из охранников отстранил его:
– Ведь не велено же! Сиди!.. Или хочешь, чтобы как Свиста тебя заковали?..
Ледяная игла пронзила Алёшино сердце, в глазах потемнело – его полный неожиданной ненависти взгляд метнулся по охранникам:
– А, может и верно Свист говорит, что вам эта повозка гробом станет! Ведь дрожите же, бледнеете, значит чувствуете что–то!
– Ещё как станет! – в злом восторге воскликнул Свист. – А ты дельный парень! Да–а… Хороший из тебя разбойник выйдет…
– Молчать! – сверкнул глазами охранник.
В это время Жар настиг последнего из всадников, и в несколько прыжков обогнал и его и следующего – и пса, и его наездника заметили, выхватили клинки, и вот уже сверкнули тёмными, смертоносными молниями – Жар умудрился увернуться по меньшей мере от полусотни ударов, и только один прошёлся по его боку, содрал шерсть…
Оля видела это и молила, чтобы остановили, чтобы прекратили это избиение – она повернулась к охранникам, и вдруг, протянув к ним лёгкие свои руки, зашептала:
– Пожалуйста, миленькие вы мои! Пожалуйста!.. – и такая искренняя, проникновенная боль в этих словах была, что воины совсем уж смутились, у одного слёзы по щекам покатились; у другого – на глазах выступили; однако ж ни тот ни другой даже и не заметили этого, один привстал и голову перед Ольгой склонил: