Сорвался он так, потому что с этого мгновенья Ночь Большого Полнолуния действительно вступила в свои права: полная луна налилась кровью, и по всему небу протянулись бордовые полосы; волчья стая взвыла и победно и яростно, и вот понеслась к тракту призрачной, но всё равно смерть несущей стеною.
– Давай, Вихрь! Неси нас в этот лес! – кричал Алеша.
Наверное, никогда прежде Вихрю не доводилось носиться с такой скоростью – он весь вытянулся вперёд, он при каждом рывке пролетал по несколько метров, едва касался могучими копытами тракта, как совершал уже новый прыжок – Алёша из всех сил сжал стремена, и хрипел:
– Быстрее! Быстрее, Вихрь! – юноша прямо–таки зубами скрежетал от нетерпения.
Оля оглядывалась назад, на несущегося позади Жара, говорила:
– Бедненький! Ну, пожалуйста, не отставай… Только не отставай…
Тут налетел чёрный лес, сомкнулись вокруг Янтарного тракта, зловеще высились в бардовое небо черные дерева – если возле тракта видна была еще работа лесорубов – пеньки, то дальше, шагах в двадцати начиналась непролазная чаща.
Часто по сторонам тракта распахивались заснеженные, но выпирающие могучими корнями овраги, несколько раз они проносились по каменным мостам; тракт часто поворачивал, огибал какие–то препятствия…
Постепенно багрянец в небе мерк, и проступали поддёрнутые какой–то мертвенной, колдовской вуалью звёзды – даже и глядеть на них, против обычного, было жутко… И вдруг, точно из–за тучи вышла, неожиданно хлынула прямо над головами бордоволикая Луна. Лес залился её ледяным свечением, ответил жутким воем, всё завыло, заухало, и сами собою, словно живые, принялись выгибаться ветви деревьев. Тут точно ветер ураганный налетел – и тяжеленные чёрные крылья, не менее десяти метров в размахе стремительно пронеслись над головами. И Алёша и Оля успели приметить два выпученных глазища, каждый не меньше большой тарелки.
– Никак филин! – крикнул Алёша.
– Да. – тихим голосом подтвердила Оля.
– …Такой филин, пожалуй что, вместо мышей нас с тобою унесёт… – провожая глазами стремительно удаляющуюся птицу, закончил юноша.
А филин, сшибая ветви, пронёсся над трактом, скрылся за его поворотом. До этого, очень крутого изворота был довольно длинный прямой отрезок, и, когда они уже почти пролетели его, Оля, которая всё оборачивалась и подбадривала Жара, выдохнула:
– Они всё ещё гонятся за нами…
И действительно – в это самое время, из–за дальнего изворота выметнулась воющая, зияющая призрачными глазищами волчья волна; увидев тех, за кем гнались, они оглушили воздух своим победным, громогласным воем, побежали ещё быстрее.
Вот резкий разворот – Вихрь, стараясь не уменьшать скорости, напряг могучее своё тело, вот рывок – и прямо перед ними выпученные сияющие мертвенным светом глазищи; вытянулись острейшие когти. Оказывается – это исполинский филин уселся караулить их прямо за этим изворотом. Вихрь отчаянно пытался остановиться – буграми вздулись под его чёрной плотью мускулы – всё же он врезался в жесткие перья – птица взмахнула крыльями, и взвыл тут и ударил их ледяной ветрило такой силы, что Вихрь, едва удерживаясь на копытах, вынужден был сойти с тракта. Ветер не унимался – он поднял снежную обвивающую их стену, в которой ничего не было видно и лишь, когда подступали совсем уже близко, выступали из этого промораживающего марева обледенелые, покрытые уродливыми наростами широченные стволы древних деревьев.
– Ну, Вихрь! – скрежетал зубами Алёша. – Неужели так бесславно нам погибать?.. В волчьем то брюхе! Давай, неси…
Вихрь попытался прорваться обратно к тракту, однако оттуда напирал ветрило такой силы, что он сразу осознал тщетность таких попыток. Один волчище как подгоняя его поскорее развернуться в тёмную чащу – бросился, хотел вцепиться в бок, но был встречен сильнейшим ударом копыта, и отлетел с переломленными костями. Вихрь хоть и с неохотой, хоть и чувствуя ловушку, сделал следующий рывок в глубины лесных дебрей; тут снеговые стены расступились, давали проход – однако позади продолжали реветь, метаться, оттеснять от тракта. Вихрь побежал – но бежал конечно же не так быстро как по тракту, ведь ему приходилось не только огибать то и дело вырывающиеся из мрака стволы, но и следить за тем, чтобы низко нависающие ветви не повредили тем, кому он так преданно служил. Волки продолжал завывать, то и дело мелькали среди стволов их, кажущиеся призрачными телами, щёлкали клыки, вспыхивали жаждущие крови глазищи.
Вот среди стволов пробилось холодное, мертвенно–зелёное сияние, похожее на то, которое тлело в глазищах исполинского филина.
Чаща раздалась в стороны и выехали они на большую поляну. Мертвенный свет разом приблизился – горел он в маленьком окошечке, а окошечко это было прорублено в избе – сразу вспомнились страшные истории про Бабу–ягу, так как стояла эта избушка на курьих ножках. Окружал избушку частокол и на каждом колье зиял пустыми глазницами человечий череп. (Избу же они увидели потому, что стояла она на возвышенности).
Все завыло, заухало; вспыхнули тлеющие угольки глаз: много–много глаз, огненным кругом окружили они поляну – их были тысячи!
Вихрь отошёл подальше от них, поближе к частоколу; Жар, задыхаясь от усталости, ощетинился, зарычал.
Только они к воротам подъехали, как чёрные глазницы в черепе кого–то громадного козла, который висел над ними, засияли синим пламенем, а створки заскрипели, и раскрылись пред ребятами.
И вот они въехали во двор. Если снаружи частокол представлялся не таким уж и большим то, когда они въехали за него – внутренний двор оказался большим даже чем вся поляна. На дворе, помимо избы, торчали еще несколько пристроек, в том числе и холмик в котором виднелась зарешеченная дверь и несколько первых ступеней ведущих в подземелье. Выросла и изба – стала уже не избой, а избищей на курьих ножищах.
Двери, однако, видно не было, и Алеша вспомнил сказки в которых добрые молодцы кричали: «Избушка, избушка, повернись ко мне передом а к лесу задом!».
Алеша однако ничего кричать не стал, он посмотрел только на курьи ножищи, которые, словно стволы деревьев вросли в землю, и повел коня вокруг избушки. С другой стороны обнаружилась дверь, к которой поднималась лесенка такая ветхая, что, казалось, того и гляди распадется, к тому же, она висела прямо в воздухе.
– Ладно. – невесело усмехнулся Алеша, – ты когда–нибудь Бабу–ягу видела?
– Нет.
– Я тоже… Ну сейчас, значит, увидим…
Юноша прокашлялся, спрыгнул с Вихря, помог слезть Оле и по скрипящем ступенькам поднялся к маленькой дверке. Протянул руку, отдернул ее назад и, глянув на Олю, вздохнул и постучал негромко:
– Извините, мы в лесу заблудились… там волки, вы не пустите нас переночевать?
Никто не ответил, однако дверь медленно и, конечно, со скрипом отворилась, Алеша прокашлялся еще раз и ступил через порог. Он находился в весьма просторной горнице, которая вся заросла паутиной и грязью: паутина была повсюду – и на стенах, и на углах, и даже с потолка она свешивалась слегка покачивающимися свалявшимися обрывками. Слева от Алеши стояла огромная печь в которой горело пламя, хоть дров совсем не было; на печи сидел огромный черный котище и пристально оглядывал ребят зелеными глазами, почти такими же огромными, как у филина. Сидел он совершенно недвижно и лишь правый ус его слегка подрагивал.
Вторым после печи бросался в глаза стол – не менее здоровый нежели печь, и такой же черный, неизвестно из чего сделанный. На столе стояли пустые тарелки в которых еще с порога видно было – ползали тараканы, а помимо их еще большой котел прикрытый крышкой из под которой торчала ручка половника. Две грубые лавки стояли подле стола. Помимо этого в горнице стояли кочерги, метлы, в углу большой грудой свалены были большие котлы и еще какие–то горшочки, многие расколотые; лампада которая тускло, таинственно тлела на столе не могла осветить всех комнатных пределов:
А кот, как увидел Жара, так раскрыл пасть в которой виднелись острые клыки и не то мяукнул, не то прорычал что–то, а затем отпрянул в темень за печку…
– Ну вот а мы боялись! – со страхом гораздо большим нежели раньше произнес Алеша и нервно рассмеялся, – Хозяйки то нет дома! Ну что ж делать – давай посмотрим что у нее на столе, – он подошел к столу, положил руку на крышку котла и проговорил желая пошутить, – Надеюсь что не человечина…
Шутки однако не вышло, так как его самого мучили страшные подозрения – в котле однако оказалась обычная гречневая каша правда холодная, нашелся и хлеб – он лежал на краю стола, был покрыт плесенью и тверд как сухарь, не понятно даже черный он иль белый.
Как бы то ни было, но ребята почувствовали, как давно уже не ели, и набросились на эту еду и вскоре съели и кашу и хлеб, после чего нашли кувшин с квасом, выпили и его…
Вдруг сон, словно дикий зверь, напрыгнул на них, обхватил и поволок головами вниз, к столу и не было сил сопротивляться…
* * *
Алеша хорошо помнил место оставленное им в последний раз в Мертвом мире: черная, совершенно гладкая словно зеркало долина, над которой высилось что–то неясное вдали.
Теперь же все вокруг было бело и ледяно… Он стоял внутри ледяной избушки на курьих ножках, прямо над своим телом, которое пало под действием колдовского сна прямо в тарелку…
Осторожно дотронулся до самого себя и понял, что рука его призрачная – проходит сквозь ледяную плоть… Подошел к Оле и она, подобная белой статуе, упала головой на прозрачный стол, вот и Жар лежит, словно кусок льда, в точности повторяющий каждую собачью черточку. И все–все ледяное: и котлы, и горшки, и печь…
Но вот что–то дернулось за печью и вылетел оттуда синеватый, постоянно меняющий свои очертания шар, в котором горели два больших, словно тарелки, зеленых глаза, и уставился этими своими тарелками на Алешу и не то мяукнул, не то зарычал, не то ухнул, словно филин, и прошел сквозь ледяную дверь – Алеша забыл, что теперь он призрак, попытался открыть ее, но кончилось тем, что он пролетел через нее на улицу и вот что увидел: все там было ледяно и все ограничивалось белым куполом, который уходил в землю на границе частокола с человечьими головами, все было залито ровным бардовым светом. Снег не хрустел под ногами – Алёша как призрак плыл над ним…
«Что же это?» – думал он, – «Видно это от того, что место это всё из колдовства соткано. Здесь свой мир – и не наш, и не мертвый…»
Его размышления были прерваны нарастающим шумом – будто ураганный ветер ревел в кронах деревьев. Шар с зелеными глазами подпрыгнул и вдруг взмыл в воздух под самый купол, а там в одном месте зачернело что–то, будто лист бумаги прожигался огнем, потом вспыхнуло, и вот огненно красная, пылающая и ревущая сфера стремительно выпала из этого проема…
Алеша как завороженный смотрел на эту удивительную картину, затем, когда огненная сфера уже коснулась земли, опомнился и бросился обратно в избу. Там он склонился над своей ледяной фигурой и принялся орать ей на ухо:
– Проснись! Яга прилетела!
Хоть бы что – он спал беспробудно. Тогда Алеша подбежал к Ольге и закричал ей тоже самое. Затем дотронулся до ее прозрачно–белой щечки и в ледяной фигуре вдруг вспыхнули язычки пламени: прямо подо льдом горели они, потом вдруг вспыхнули разом и вот уже фигурка Оли, вся огненная, бросилась, не видя стоящего в изумлении призрачного Алешу, к окну, посмотрела, вскрикнула… Крик ее был подобен звону далекого колокольчика долетевшего сквозь завесу тумана. И вот ее фигурка бросилась к спящему Алеше… Алеша увидел, как пламя с ее руки пало на его плечо, волнами разбежалось по всему телу…
И вот он уже поднял свою тяжелую голову и посмотрел не на огненную, а на обычную Олю.