Алёше стоило большого труда не поддаться чарам её голоса – не остаться, слушать вместе с иными чудищами, но осуществлять то, что он задумал прежде. Собственно, замысел его заключался, чтобы снова выйти из тела, и попытаться что–нибудь сделать: он в общем то и не знал, что именно он может сделать, но он просто не видел какой–либо иной возможности…
Дальше я приведу ту историю, которую рассказала Оля.
* * *
Случилось это в давние, давние времена, в те далекие годы когда Кощей Бессмертный обладал великой силой и темное королевство его считалось непобедимым. Много зла случалось в мире в те далекие годы, но и все доброе было более возвышенно и чисто нежели сейчас. Тогда жила в маленькой деревушке, которая стояла средь огромного дубового леса, девушка по имени Марьюшка, и была она и душой и телом прекрасна и чиста словно луговой цветок, а в те часы когда солнце касалось ее волос они вспыхивали ослепительным волшебным цветом – в них, словно на поверхности воды отражались лучи солнца. Жила девушка не тужила, другой жизни не знала; помогала отцу и матери, и с подругами по грибы, да по ягоды ходила. Любила Марьюшка смотреть на небо – хоть и маленькую его часть видно было среди крон высоких деревьев, но и эта маленькая толика притягивала внимание Марьюшки.
– Ах, – вздыхала она часто глядя на птиц, которые пролетали где–то в синеющей выси над деревьями, – Как хотела бы я чтобы и у меня выросли крылья как у этих птиц! Тогда бы я взлетела в самую эту глубину, посмотрела бы из нее на наш лес, и летала бы и кружилась там до того как иссякли бы мои силы! Целый бы день в этом чудном просторе кружила!
Такая у нее была мечта, но она никем с ней не делилась, думала что над ней станут смеяться. Так и берегла она эту мечту как самое большое свое сокровище.
И вот как–то раз, в ночную пору, лежала она на соломе, на крыше своего дома и любовалась звездами и луной. Вдруг послышался ей голос – мягкий и нежный словно перина и чарующий, западающий навечно в душу, словно рокот морских валов и вечный словно небо. Голос этот пел песню и хоть не понимала Марьюшка не единого слова, все ж, была эта самая чудная песнь которую она когда–либо слышала.
И спросила она тихо своим прекрасным чистым голосочком:
– Кто здесь?
Воцарилась молчание, а потом тот же голос ответил ей:
– Я.
И тогда Марьюшка увидела что в воздухе прямо над ней витает сотканный из самого светлого облака дух, и Марьюшка сказала тогда то что вырвалось из самой глубины ее сердца, выразила то что заполнило ее в тот миг:
– Возьми меня с собой, – говорила она, и по щекам ее от волнения и от душевного пламени катились слезы, – Я знаю что ты, кем бы ты ни был больше не вернешься сюда, улетишь вот сейчас, а я останусь здесь на земле и до конца своей жизни буду помнить и страдать глядя на небо! Возьми же меня ввысь, я хочу летать, хочу быть птицей!
Вот что отвечал ей дух:
– Мне и больно и приятно слышать твои слова девушка. Приятно потому что говоришь ты их от всего сердца, а сердце твою чисто как и душа, я вижу твою душу, она рвется из тела ввысь, в небо и это прекрасно! Но… боль – видишь ли, ты рождена на земле и ты смертна как и все люди, и твой удел – взращивать хлеб свой и детей своих до дня смерти, а потом…
Тогда глаза Марьюшки вспыхнули словно две звезды:
– Но я не желаю этого удела! Никто не спросил меня хочу ли я этого, и я не смогу жить на земле! Небо мой дом, бесконечное небо!
Сотканный из светлого облака дух говорил на это:
– Настанет день, жизнь кончиться и душа твоя устремиться туда…
– Нет! – воскликнула Марья и вскочила на ноги: в доме услышали ее крик, загорелась лампада, ее окрикнули и пес зашелся лаем… а Марьюшка не слыша ничего этого говорила с жаром, – Не нужна мне такая жизнь! Хочу чтобы это было сейчас! Не смогу я теперь жить дальше по прежнему!
– Хорошо же, твоя воля, – вздохнул словно утренний туман дух и взял Марью за руку, а его рука была теплой, словно майское солнце, и взмыли они в ночное небо, и так это было прекрасно что у Марьюшки закружилась от счастья голова и не слышала она что говорил дух:
– Счастье быстро уходит; мгновенья веселья умчаться и настанут века печали – таково мое предречение.
А Марьюшка кричала:
– Неси, неси меня дальше – земля не для меня! О как же я многого не ведала раньше, этот полет, это небо – это все!
И понес ее дух над лесами, над горами, над морями, над просторными полями и летели они до самого утра, а когда засияли в солнечных лучах небеса, увидела Марья чудный град который парил в небе, стены домов его были сотканы из облаков, и все–все было соткано из света, неба и свободы…
Не описать той красы словами, не описать счастья которое переполняло тогда ее душу, но были полеты, была любовь к небу – она любила небо всей свой душой, и сколько продолжалось это не знала она. О какие это были счастливые дни, а может и годы, кто знает, ведь счастливые времени не замечают и все: и дни и годы сложились для Марьюшки в один упоительно прекрасный миг. Встретившись однажды никогда она уже не расставалась с тем духом, имя которого также невозможно передать человеческим голосом как и песнь дождя. Вдвоем, взявшись за руку падали они вместе с дождем на землю, а потом бежали по радуге и дотрагивались руками до облаков. И души их были слиты воедино и казалось Марьюшке что никогда не будет конца этому…
Но вот настал день и Марьюшка почувствовала зов – то было на закате дня когда большой диск солнца садился за облачное покрывало. Тогда дух, имя которого не произнести человеческим голосом, осторожно, как величайшую и хрупкую драгоценность, опустил ее на землю, на зеленое поле.
Марьюшка смотрела на него и на небо которое мерцало и переливалось бессчетными звездами над ее головой и говорила с удивлением и в тоже время с уверенностью:
– Друг мой, любимый мой. Все это время наши души были вместе и это было счастливое время, но теперь что–то случилось со мной: я слышу голос, он так тих и манящ, этот голос откуда–то издалека, издалека, из такого далека что даже дальше и выше чем это небо хоть оно и бесконечно глубоко. И я чувствую, да чувствую что сейчас я улечу в эту даль из которой нет уже возврата и я зову тебя: любимый мой полетели со мной!
А дух сотканный из белых облаков и света солнца и луны вздохнул печально, словно порыв ветра шуршащий павшими листьями на старом кладбище и произнес такие слова:
– Помнишь ли ты день нашей встречи? Помнишь я говорил о времени печали которое настанет за краткими мгновеньями истинной любви, так вот теперь это время пришло. Ведь с того дня прошло столько времени что побеги упавшие в тот год с деревьев произросли в большие деревья, и тело твое умирает Марьюшка. Ты ведь человек – а души людей после смерти навек покидают этот мир, все вы люди по природе своей творцы и что ждет вас там, за пределами я не знаю, никто этого не знает. Но я знаю вот что: многие люди не хотят умирать, а после смерти души их обретая свободу с легкостью и радостью устремляются за пределы. Вот и твоя душа сейчас уйдет туда…
– И ты будешь со мной! – воскликнула Марьяюшка.
– О нет, – отвечал дух, – в том и печаль моя – ибо знай, я говорил о свой печали предчувствуя вечную тоску по тебе… Но не печалься, не стоит, сейчас твоя душа обретет свободу и ты забудешь все, останется лишь твоя стихия…
– НЕТ!!! – воскликнула Марьюшка, – Пойдем же со мной, я чувствую – смерть совсем близко, вот она уже стоит надо мной!
– Прощай! – шептал печально дух роняя из своих глаз капли росы, – Мы духи алавэ принадлежим этому миру, мы были здесь с самого начала и останемся до самого конца, также как и реки, и горы, и моря, так предначертано, так и есть, такова сама наша суть, вы же люди здесь гости, уходите и приходите, творите и разрушаете, любите и ненавидите, а для нас жизни ваши лишь вспышки краткие, лишь метеоры пронзающие небеса.
– Ты будешь помнить обо мне? – уже умирая спросила Марьюшка, и из глаз ее капали соленые капельки моря.
– О, да, – отвечал дух, – с этого дня и до последнего дня этого мира я в печали буду вспоминать то прекрасное мгновенье, ту вспышку краткую, что провели мы с тобой вместе Марьюшка…, – тут он увидел как душа ее скрылась в сияющей бездне неба и добавил, – не моя, о нет, свободная, ничья, как и все люди.
И тут случилось чудо: матушка–земля вдруг разверзлась, поглотила тело Марьюшки, и сомкнулось. В тот же миг из земли поднялась к небу высокая, стройная береза, зазеленели белые веточки и запел печальную песнь в ее кроне ветерок. А дух, имя которого не может повторить людской глас, пустил в землю корни и обратился огромным дубом, с пышной кроной нависшей над березой…
Набежит тучка, польет дождик, и заструятся с ветвей дуба на крону березки золотистые потоки; наступит холодная зима, пойдет снег и падают, и кружат снежинки, и краше всяких камений ложатся на плечи печального дуба–великана и стройной березки. Идут года, века проходят, люди приходят и уходят, творят и разрушают, любят и ненавидят, а на поле, под беспредельным небом все стоят два прекрасных древа. Люди говорят что стоит посидеть в тени от их крон и на душе станет легко–легко и захочется полюбить всё – весь мир… А еще говорят, что иногда, даже в жаркую погоду, когда дождь не идет уже несколько дней, с кроны дуба, падают и сверкают в воздухе капли живительной росы…
* * *
Вот наконец история была завершена, и тогда Яга загремела:
– Хорошая история, давно такой не слышала! Но если ты хотела разжалобить меня то напрасно! – ободки вокруг глаз старухи вспыхнули кровью.
– Да, да – давно уже пора! – стряхивали с себя оцепенение гости. – Ишь рассказчица! Эдак и всю ночь проговорить может!..
Только теперь Оля огляделась, и тут обнаружила, что за это время горница разрослась по меньшей мере раз в десять, и представлялась уже и не горницей, а весьма большой залой, которая продолжала увеличиваться, по мере того, как в двери продолжали входить всё новые и новые чудовищные гости. Во время рассказа они с изумлением пялились (у кого конечно были глаза), на девушку, но им делали знаки лапами, щупальцами или же какими–нибудь туманными конечности, и они расшивались на лавку, которая, также как и стол, увеличивалась в размерах.
И кого там только не было! И тысячеглазые каракатицы, и исполинские белые и чёрные крысы, с кровяными глазками, и острейшие, плавающие в летучем аквариуме челюсти, и булькающая кровяная фигура, и некто без лица, и некто состоящий из трепещущих грязных волос, и плоский человек, и шар, который постоянно подпрыгивал, и двухметровый таракан с человеческим, усатым лицом… да, впрочем, слишком долго описывать всю ту нечисть, которая собралась за столом у Бабы–Яги…
Глядя на все эти устрашающие фигуры, Оля не могла сдержать испуганного, прерывистого вздоха – и этот вздох не остался незамеченным – какой тут поднялся дикий, кровожадный хохот, какое количество отростков потянулось к ней. Оля попыталась вскочить, заслонить спящего Алёшу, но забыла, что связана. Уже царапнул её некто возле локтя, но отстранила его Яга:
– Прочь, прочь – я сама займусь этим… А ну–ка печь…
И из печи, которая разрослась уже в громадное, пышущее жаром сооружение стали вытягиваться к Оле два сотканных из пламени отростка – она уже почувствовала их раскалённое дыхание, и, стараясь говорить спокойно, попросила:
– Ну, ещё одну историю. Я много подобных историй знаю…