Языки пламени были уже на расстоянии вытянутой руки, уже жгли. Девушка хотела отстранится, но не могла – спиною упёрлась в тяжёлый стол.
– Впрочем, мы действительно можем послушать ещё одну историю. – скрежетнула Яга.
– Да, я готова! – прозвенела Оля. – Я расскажу вам…
Яга же, подняв свою похожую на исполинскую, изломанную ветвь ручищу, проревела, пытаясь усмирить разбушевавшихся гостей:
– Пока девчонка будет рассказывать – в печку пойдёт этот негодный юнец.
– Да! Да! ДА!!! – кровожадно радуясь мудрости хозяйки, завизжали гости.
…Как некоторые бездарно проводят время – целые часы, дни, а то и годы… Как это страшно, трагично – ведь жизнь неповторима. Каждый день несёт новый рассвет, и до заката так много прекрасных дел можно сделать, так многое узнать – лишь стоя перед лицом смерти, пред этим, таящим за собой что–то неведомое, о чём живущие могут только догнать – только тогда осознаешь как дороги эти мгновенья.
Но Оля уже не мыслила жизни своей без служению своему возлюбленному, своему Алёшеньке – все свои стремления она так или иначе сводила именно к нему, в нём растворилась – и только потому могла сказать, глядя в лицо смерти, чувствуя её уничижающий жар:
– Нет – я пойду первой… – и чуть слышно. – …А он пускай спит, милый мой…
А теперь я расскажу, что было с духом Алёшиным.
* * *
Как уже говорилось, Алёше не требовалось никакого труда, чтобы прийти к тому отстранённому состоянию, которое у иных, более счастливых людей, называлось сном. Только он опустил голову на стол, как почувствовал, что никакие путы его не сдерживают, и тут же бросился к двери, опять забылся, хотел её раскрыть и… проскочил сквозь какую–то чешуйчатую каракатицу, которая только входила.
Но вот и двор: окружённая леденистой сферой площадка – здесь было множество тварей, которые не удостоились чести гостить в избушке Бабы–Яги; они прыгали, визжали, стремительно переговаривались на своём чудовищном языке. Некоторые устремлялись к краям этой сферы, и свободно проходили сквозь нею – разбегались по лесу, разлетались по миру, дабы творить страшные свои деяния.
А поблизости от избушки, переливался мертвенным, тёмным сиянием холм – он дрожал и вздрагивал, и был совсем как живой, в нижней части холма был проём, и из него, один за другим, выходили, вылетали, выплывали всё новые и новые чудища. Вот выкатилось метровое налитое кровяным светом око, и сразу же яростно уставилось на оцепеневшего Алёшу – похоже, оно единственное поняло, кто он такой, но, так как у него не было ни рта, ни каких–либо иных органов, то око никак не могло высказать свои опасений – разве что налилось изнутри синеватыми, извилистыми паутинками молний, который, сложившись, метнулись на Алёшу, но прошли сквозь него, не причинили никакого вреда.
Затем юноша – точнее призрак его, бросился к проходу из которого вываливала очередная группа страхолюдин. Он, перепрыгивая через две–три высоких ступени нёсся всё вниз и вниз, по уводящему в бездну туннелю, который для нормальных глаз представился бы непроницаемым – он же видел всё в бордовых, пульсирующих тонах. Навстречу подымались новые твари – большинство вжимались в стены, некоторые, что погрознее пытались заступить дорогу наглецу, однако Алёша, не встречая какого–либо сопротивления, свободно сквозь них пролетал…
Но вот последние ступени, и Алёша оказался в той самой зале, в которой протекал поток отделяющий мир живых от подземного царства. И видел он, то, что не мог увидеть Ярослав: – что свешивающиеся с потолка наросты – живые организмы, и медленно они подрагивают, выжидают жертв; что весь поток – есть густая, медленно текущая кровь, завивающаяся кровеворотами, бурлящая, иногда слагающаяся в образы искажённых яростью ликов, рук, разодранных тел, рубящих клинков – но всё это было соткано из крови.
Вот из глубин кровавой реки стремительно стала приближаться большая лодка, на которой свистели, возбуждённо извивались, исполинские слизни. Вы то уже знаете, что правил той лодкой, наделённый колдовскими силами Ярослав, однако ж Алёша этого знать не мог, и, выбрав именно его, закутанную во мрак фигуру, решил броситься, сцепиться с этим ненавистным чудищем, хоть в борьбе погибнуть (при этом забыл, что тела то для борьбы у него и нету). Вот лодка ударилась в берег, вокруг с необычайным проворством, оставляя отвратительные клейкие следы промелькнули слизни, а Алёша с яростным воплем прыгнул (слизни даже не обернулись – им то к ярости было не привыкать).
Ярослав, этот мальчик–богатырь оттолкнулся железным шестом от берега и лодка отлетела метров на десять – несмотря на то, что зрение его оставалось прежним, человеческим – всё же воздух в пещере был настолько пропитан запредельным, что и его глаза уже начинали видеть кое–что незаметное для обычных людей – и он увидел, что рядом с ним мечется, и всё пытается в него впиться некое расплывчатое облачко.
– Э, нет! Меня этим уже не проймёшь! – с горечью воскликнул он. – За сегодняшнюю ночь столько я навидался, что иному и за сто и за тысячу жизней увидеть не приведётся!.. Э–эх, бросил бы всё! Уплыл бы! Да куда плыть?! Страшно! Ведь догонят непременно! Ведь их же царствие, их ночь! А я жить хочу… Э–эх, знать бы, что делать!.. Вот ты – что ты всё носишься?! Ну вот скажи, что мне делать?! Не знаешь?!..
А Алёша уже не носился – он осознал, что перед ним Ярослав, хоть и в таком, необычном виде. Он замер перед ним, и стал говорить:
– Ну вот, надо же – встретились!.. Чего не ожидал, того не ожидал! Как же ты здесь оказался?.. А впрочем – не важно, да и не время сейчас рассказывать. Ярослав, мы немедленно каким–то образом должны придумать способ, как Оле помочь…
Ярослав мог видеть лишь расплывчатое пятно, вместо своего друга, и также – и голос слышался ему каким–то разбитым, невнятным, он, не осознавая, что перед ним его друг, отмахнулся и выкрикнул:
– Ну всё, довольно, довольно! Убирайся на этот свой праздник! Мне твои бредни слушать некогда! Я уж сегодня столько бредней наслышался, что…
Ярослав даже и не договорил – так его уже воротило от всех этих чудищ, призраков и прочей нечисти – он что было сил (а силы были исполинские) – несколько раз оттолкнулся от дна; железный шест от этих толчков трещал, гнулся, грозил сломаться, словно был ветхой деревяшкой – теперь лодка плыла с такой скоростью, что при случайном столкновении с одной из свисающих полуживых колонн, непременно разлетелась бы в щепы. Мальчик–богатырь жаждал избавиться от этого назойливого призрака, но он не отставал, плыл рядом с ним в кровяном воздухе, и всё говорил и говорил, всё громче и громче:
– Да что ты кричишь такое? – пытаясь разобраться в размазанных звуках, нетерпеливо вскрикнул Ярослав. – Что?!.. Алёша?!.. Ты – Алёша?!.. Да не в жизнь не поверю!..
Однако ж он всё–таки был заинтересован, и больше уже не отталкивался – лодка, впрочем, по прежнему неслась по инерции. Он повернулся к этой, из всех сил жестикулирующей ему тени, и вот пробормотал:
– …А никак и взаправду – Алёша. Так что ж ты призраком то стал? Неужто погиб?..
Теперь колдовство этой ночи ещё глубже проникло в мальчика, и он, наловчившись, вполне отчётливо смог разобрать ответ призрачного Алёши:
– Пока ещё – нет! Пока ещё живой – сплю! Тело моё наверху, в избушке от Бабы–Яги! Понимаешь – там чудища собираются, съесть нас хотят, а она их рассказом отвлекает!..
– Так это про вас, стало быть говорили! Да–да, ещё когда только всё началось они визжали, что будут к праздничному столу поданы некие Алёша и Оля! Так это про вас, стало быть?!.. А я их перевожу!.. Да что ж это я?!.. Проклятья, смерти испугался?!.. Ну уж нет! Больше не одного не перевезу…
– Что ты говоришь Алёша?! Громче! Громче!.. Ничего не слышно!..
Алёша итак кричал из всех сил, а Ярослав перестал его разбирать потому только, что они приближались к берегу Подземного Царства, на котором толпилась, толкалась, дралась, спорила над тем, кому забраться в лодку первым, довольно значимая толпа чудищ.
Тогда Алёша прильнул к самому Ярославову уху, и что было сил закричал:
– И не надо – конечно не перевози их больше!.. Ярослав, я вот что придумал – раз уж тебе дана такая сила великая – ты греби обратно к берегу живых, подымайся по лестнице и… на дворе постарайся их разметать, а потом хватай избу Яги за ноги да встряхни хорошенько – Да – тряси её, что есть сил! По крайней мере будет переполох, и у нас появится возможность вырваться, ускользнуть незамеченными!.. Понял?!
– Да, да – понял! – возбуждённо, жаждя как и всякий мальчишка приключений, выкрикивал в ответ Ярослав. – Только ты то как? Со мною будешь возвращаться?!
– Нет – от меня там никакой пользы не будет! Я ж призрак! Нет – я на этом берегу останусь – быть может, что–нибудь придумаю… Всё равно ведь проснусь, когда ты избу трясти начнёшь…
В это время лодка уже ударилась о берег, и чудища, нанося друг другу беспорядочные удары, бросились к ней – богатырь–Ярослав выхватил шест, и ударил им первого – брызжущее крупными искрами сцепление трещащих, каменных искр – этот уродливый ком затрещал ещё сильнее, щупальца его разметались в разные стороны, и ими он сбил довольно значимую часть толпы. Ярослав, позабыв о том, что смерть могла прихватить его в любое мгновенье, испытывал настоящий восторг – воображал себя одним из легендарных героев, кричал:
– То–то же, порождения мрака! Вот здесь и оставайтесь! А нас вам не одолеть!..
Он оттолкнулся раз, другой, третий – лодка подняла тёмные, кровавые волны, в одно мгновенье стрелою растворилась в зловещем мареве. Ну а Алёша остался на берегу Подземного Царства – он в общем–то не знал, зачем он это сделал, и какая от него может быть польза просто– он стоял против этого безобразного, воющего скопища, и выжидал, что будет дальше. А чудища больше не дрались, не переругивались между собою, они были поражены, и наконец общее их мнение сложилось в один оглушительный, раскалёнными шипами пронзивший воздух выкрик:
– З–А–Г–О–В–О–Р!!!
И тут же собрались лететь вслед за лодкой некие чёрные птицы, с полуметровыми кровососущими жалами – кое–кто кричал:
– Но это же против правил! Вы же знаете – только на лодке можно…
Но эти немногочисленные голоса были подавлены:
– Сейчас исключительный случай! Это же ЗАГОВОР!!!.. Да, да – теперь мы поняли – это и не Перевозчик был, а человек! Некий чародей принял облик Перевозчика и пробрался на наш праздник! Представляете, чем это грозит?! В погоню! Растерзать негодяя!..
Кровососущие птицы взмахнули смрадными крыльями, но тут, на перерез им, метнулся Алёша – до этого его не замечали, представлялся он какой–то ничтожной тенью, из низших; теперь же увидели они столь сильное, столь чуждое им чувство, которое пылало в его глубинах – оно пылало всегда, как Солнце пылает за тучами, но вот теперь, в этот решительный момент тучи разошлись, и всё залилось этим Святым, Сильным Чувством Любви – чудища завизжали, закрывали глазищи, отворачивались, падали, в камни вжимались, и всё визжал, метался в кровавом воздухе их неустанный вопль: «ЗАГОВОР!!!» – вопль был настолько силён, что стены пещеры задрожали, прорезались трещинами, кровавые воды вскипели, и, дрожа и изгибаясь, стали складываться в тысячи тянущихся, молящих рук, лиц – все эти образы в каждое мгновенье разрывались, лопались, и тут же складывались вновь, вновь стенали, молили о чём–то, им самим не ясным. Те кровососные птицы, которые намеревались преследовать Ярослава, теперь с огромной скоростью метнулись в стены – ударились с такой силой, что сверху посыпались глыбы, придавили и их, и ещё нескольких чудищ…
Алёша испытывал тот пьянящий, безумный восторг, который сродни был восторгу Ярославу. Хотя у него не было тела, он испытывал жар битвы, он пылал всё сильнее и сильнее – только вот свет этот становился всё более зловещим, кровавым. Был прилив ярости, и в этом приливе он ощущал в себе такие силы, что, казалось ему, сможет и всех чудищ одолеть, и прямо сейчас же ветры оседлать, да и пронестись над всей землею в чертоги Снежной Колдуньи, вырвать у неё свои сны… Конечно же это было безумием, и Алёша поплатился…
Юноша и не заметил, что свет от него исходящий не так уж и пугает чудищ, что они начинают подыматься, и скрежещут что–то в ярости; не заметил он и громадной тени, которая вырисовывалась в клубящемся возле ворот в подземное царство плотном мареве – когда же заметил, то было уже поздно. Марево то было сорвано, и предстала фигура истукана, не меньше пятнадцати метров высотою.
– Господин! – взвыли чудища, и вновь попадали на колени. – Заговор! Защити нас!..
К Алёше протянулась громадная ручища, и вдруг он почувствовал, что хоть и бестелесный он дух, а всё же не может двигаться, что скован и полностью умещается в каменной ладони. Он чувствовал и боль – такую боль, словно тело его со страшной силой сдавливали, и вот–вот должны были поломаться кости – Алёша едва сдержал крик, и всё смотрел на это могучего великана. Он был похож на выделанную неумелыми руками, грубую статую; были и руки и ноги, и борода, и что–то обозначающее одежду, был и рот, и немигающие, выпученные глазищи – но всё, хоть и подвижное – чуждое жизни, чуждое гармонии, похожее на кошмарный сон. При этом великан не был единым телом – он был сцеплен из громадного количества драгоценных камней, и в их глубинах сиял испепеляющий пламень земных недр – был этот пламень таким горячим, что, когда великан говорил – вместе со словами вырывались огненные клубы, и, касаясь камней, накаляли их добела, некоторые камни не выдерживали, лопались: