– Но как же праздник?! Лодка ведь уплыла! – запричитали жалобные голоса.
– Все виновные будут наказаны, и первым – Перевозчик. Мне всё про него известно! А что касается тебя… – тут громадный, мертвенно переливающийся многочисленными раскалёнными оттенками глаз оказался прямо перед Алёшей. – Мог бы я конечно тебя поглотить, и поварился бы ты в моём желудке, но нет и нет – есть для тебя наказание куда пострашнее . – и торжественно грохнул. – Зеркальное Поле!!!
– О–о, как это справедливо! Как это мудро!
Великан уже развернулся, чтобы уносить Алёшу в глубины подземного царства, как чудища заголосили сотнями разных голосов:
– А как же лодка?! Как же праздник?!..
Ах, да! – великан уставился в марево над водами, и тут с пронзительным свистом стал вбирать в себя воздух – менее чем через минуту вылетела лодка, но, как с некоторым облегчением заметил Алёша, уже без Ярослава.
Великан нёс Алёшу в сумраке, и при каждом его шаге всё вокруг сотрясалось, грохотало; время от времени, в огненно–кровяных отблесках проступали покрытые острыми выступами стены, откуда–то свешивались, позванивали цепи; иногда какие–то мрачные, издающие болезненные стенания, бесформенные тени проносились в воздухе… Но окружающее Алёша едва замечал – он был поглощён словами исполина:
– Я знаю – ты надеешься, что вот–вот будешь разбужен и освободишься от меня. Нет – зря надеешься. Знай, что как только твой дух был схвачен моей ладонью, порвалась связь с тем телом.
– Выпустите! Выпустите меня!!! Вы не смеете!
– Ха–ха–ха! Ярись, ярись – мне это только на пользу, ведь вместе с яростью убывают и твои силы! А Олю ты больше не увидишь! Никогда! Скоро ты потеряешь рассудок! Запомни мои слова – безумным, сломленным, жалким, озлобленным, опустошённым от зачатков прежних чувств ты приползёшь ко мне на колени! Твой дух будет мёрзнуть, и ты будешь молить, чтобы я дал тебе плоть! И я тебе дам – ты станешь упырём, в безлунные ночи, ты, для всех ненавистный, будешь прокрадываться в деревни, и воровать малых детей, чтобы насладиться их кровью, и ты будешь рад этой судьбе, ты будешь благодарить меня! Преданный раб!..
– Нет – Оля не допустит!!! – Алёша закричал это уже в отчаянье.
– А кто она такая, эта Оля? Что она сможет сделать против Снежной Колдуньи?! Знаешь ли ты, что сегодня особый праздник, что сегодня, по случаю вашей поимки, сама она, повелительница северных ветров, посетит избу Яги. И что же твоя Оля?! Ха–ха! Оборвётся её земная дорожка!..
– Нет! Нет!! Нет!!!
Великан говорил ещё какие–то слова, насмехался над ним, и всё нёс, нёс куда–то – по громадным ступеням спускался в веющие жаром недра. А потом остановился возле проржавелых дверей, который были такими массивными, что, должно быть, и десять здоровых людей не смогли бы их приоткрыть; однако великан без всякого труда распахнул створки – напоследок он проговорил ещё что–то, но створки издали такой оглушительный грохот, что Алёша не разобрал ни слова – потом почувствовал, что летит, падает… Сильнейший удар… Юноша почувствовал под собою гладкую поверхность, попытался подняться, но тут хлынула тьма…
* * *
Старец Дубрав чувствовал беду, которая нависла над Алёшей и Олей. Более того – он осознавал, что, если не приложит все силы, то может никогда их не увидеть. Потому, выехав из Дубграда, он довольно долго гнал коня; останавливался он только на краткие мгновенья, чтобы расспросить у немногочисленных встречных, не видели ли они юношу и юношу, на коне – те узнавали его (вот уж воистину удивительная слава для человека, прожившего многие годы в лесных глубинах), они изумлялись, начинали расспрашивать, что и как, однако он хмурил брови, и говорил нетерпеливо:
– Некогда, некогда сейчас об этом. Вы только скажите – видели?
Те, конечно с ним не спорили, и отвечали, что – да, видели, и, конечно ж запомнили, ибо неслись они на знаменитом вороном скакуне Соловья.
Сгущалась тьма, и вот взошёл необычайно большой, бордово–сияющий Лунный лик …
Ещё два часа предстояло Дубраву скакать, пока он не достиг той деревеньки, которую последней проезжали Алёша и Оля. Он был единственным всадником мчащимся в этом мраке, по Янтарному тракту, и злые духи с жадностью набросились на эту добычу, ещё и грызли меж собою – не могли поделить, кому он достанется. А Дубрав шептал заклятья; он бросал в них чудесные, хранящие благоухание весны коренья и призраки с яростными, испуганными воплями разлетались, но тут же, впрочем слетались обратно – вновь, скрежеща своими призрачными (но от того не менее опасными нежели настоящие) клыками – кидались на него, и вновь всё повторялось. Истомлённый долгим бегом, конь в ужасе хрипел, и верно давно бы уж бросился куда–нибудь в сторону – бежал бы ничего не видя, пока не налетел бы на волчьи клыки; но ласковыми, светлыми словами Дубрав успокаивал его…
Деревенька была черна, и, казалось, вжалась в землю, под сугробами затаилась. Где–то поблизости выла, носилась нечисть, в накрепко закрытых, заговорённых амбарах, испуганно покрикивала всякая живность, но ни одного человеческого голоса не было слышно. Дубрав понимал, что не имеет смысла стучать – всё равно не откроют – ведь открыть в такую ночь дверь – это верная погибель и себе и всему семейству. Но, когда они достигли последнего дома, когда распахнулось поле на котором ревели, стремительно носились злые вихри, конь остановился, и уже не поддавался никаким уговором – наотрез отказывался сделать хоть ещё один шаг вперёд. Тогда же и Дубрав услышал заунывный, кровожадный волчий вой, проговорил:
– Ну что ж – стало быть, здесь и расстанемся. Не поминай лихом. Да будет с тобой моё благословение, да убережёт в эту страшную ночь…
Вот Дубрав оставил коня, и, как мог спешно, направился в сторону чернеющего леса.
Тут новый наполнивший все окружающие просторы грохот привлёк его внимание. Он вскинул голову, и увидел: бьющая синеватыми, ледяными молниями, плотная, грозно клубящаяся туча, неслась, метала то снежные вихри, то бураны, а некоторые бураны свешивались из нёё постоянно, словно чёрные, смертоносные бороды – они вытягивались до самой земли, точно плугом взрывали многометровые обледенелые снежные пласты, а попадающиеся на пути деревья дробили в щепки – это была Снежная колдунья.
Снежная Колдунья нагнала Дубрава сзади – она спешила на пиршество, в гости к Бабе–Яге, но не из своего ледового замка, а из южных земель; которые в это время года также были отданы в её, пусть и неполное, владычество, и где она успела натворить немало злых дел. И Дубрав уже знал, куда и зачем она спешит, и тогда поднял к ней руки, и закричал:
– А ну, стой! Я тебе повелеваю – стой!..
Колдунья развернулась, и грохоча, сотрясая землю, вея смертоносным хладом, устремилась к нему.
И Дубрав, усталый, едва стоящий на ногах от постоянных ледяных ударов – различал в грохоте следующие слова:
– Жалкий безумец! Ты смел бросить мне вызов! Ха–ха–ха! Сейчас ты измождённый – да ты едва на ногах стоишь!.. Но будь бы ты в полной силе, и случились наша встреча на ненавистном мне майском лугу – я бы тебя всё равно раздавила, как муравья!
В сознании Дубрава мелькнуло: «Ну – либо ты сейчас же что–то сделаешь, либо…» – он видел, что несётся на него плотнейший, из тысяч ледышек сцепленный вихрь, и… бросился на этот вихрь! Руки его были защищены плотными, меховыми варежками, но и через них сразу же резанул его нестерпимый холод – больше всего хотелось разжать, руки буквально разрывались, но всё же Дубрав сдерживался. Вихрь, как он и ожидал, действительно оказался плотным – во всяком случае, если приспособиться к его стремительному движению, то на нём можно было удержаться, по нему можно было взбираться, что Дубрав сразу же стал делать. Вихрь нёсся, стремительно крутился, и Старец вместе с ним. Причём разные части вихря вращались с разной скоростью, были и выступы и впадины, и один раз Дубрав чуть не рассчитал – его указательный палец попал в ледяную выемку и тут же был сломан; он до белизны сжал губы, продолжил своё движение вверх – в голове осталось одно устремление: «Только бы удержаться. Ради Алёши и Оли. Удержаться. Удержаться». И он удерживался и полз вверх, туда, откуда нестерпимо грохотал голос Снежной Колдуньи:
– Эй ты, проклятый старик! Ты где?! Я не вижу тебя?! Неужели один из моих вихрей уже разорвал тебя?!.. Нет – этого не может быть, я бы почувствовала твою гибель… Так где же ты?! Спрятался?! Ну ничего – от меня не спрячешься!..
Дубраву удалось подняться метров на двадцать от земли – и там он в страшном напряжении, в жажде удержаться замер – всё тело буквально изламывало, несмотря на нестерпимый, проламывающий холод, он болезненно пылал изнутри, весь взмок – за эти последние минуты он сделал немыслимые для своего древнего тела усилия, и теперь вот в глазах меркло, и он чувствовал, что сейчас вот не выдержит, выпустит вихрь, полетит вниз, разобьётся.
– А–а–а!!! – взвыла колдунья, и от этого вопля в одной из изб, в версте от этого места посыпалась с полки посуда. – Чую тебя! Ты где–то близко!
Этот оглушительный вопль словно вихрь подхватил Дубрава, и он титаническим усилием воли не только удержался, но и пролез те последние метры, которые отделяли его от цели. Оказывается то, что представлялось снизу бурлящим облаком, было чем–то напоминающим многометровый, сотканный из вихрей корабль; в корабле был и парус, в котором конечно грохотала буря, а сама снежная колдунья высилась на корме, правила рулём, причём вихрящаяся, тёмная её плоть сливалась и с рулём, и с палубой. Но сейчас она оставила руль, и подошла, перевесилась через борт, как раз в то время, как Дубрав перебрался через другой борт за её спиной.
Несколько стремительных шагов, и он толкнул её в спину. Колдунья издала вопль, от которой в нескольких избах повалилась мебель, а окна, не будь они закрыты ставнями, непременно вылетели бы. Руки Старца влипли в марево, были отморожены, но всё же, в то мгновенье, когда громада снежной колдуньи уже вываливалась через борт, он смог оторваться от нёё, шагнул к рулю – снизу раздался грохот – то снежная колдунья врезалась в землю (крестьяне той деревушки и поныне хранят, и показывают как главную свою достопримечательность, десятиметровую воронку от её падения). Дубрав намеревался повернуть корабль вверх, подальше от земли, но наперерез ему, вырвавшись из парусов бросилось несколько сияющих неверным синеватым оттенков метровых черепов – ему пришлось шептать ещё заклятья, и только тогда черепа вернулись назад.
Драгоценные мгновенья были утеряны – колдунья уже опомнилась и теперь была разъярена больше прежнего. Она выскочила и завывающей громадой бросилась к одну их спускающихся с корабля вихрей. Она не карабкалась по нему как старец – она вметнулась в его ледяную плоть, и по стремительному, утолщению можно было видеть, как она несётся по нему вверх. Она вырвалась из глубин палубы прямо за спиной Дубрава, и как раз в то мгновенье, когда он добрался–таки до руля, и, дёрнув торчавший рядом с ним рычаг, направил корабль под значительным углом вверх.
Здесь, кстати у читателя может возникнуть некоторое недоумение – зачем это колдунье пользоваться какими–то рычаги иль рулём, когда она и без этого могла летать в ветровых тучах. Так вот: весь этот корабль был устроен по предложению Кощея, который вообще был склонен ко всякой технократии – подарком это не было, потому что в обмен ведьма вручила ему два десятка подвластный ей демонов среднего ранга. Ей хотелось показаться на празднике в каком–нибудь необычайном, производящем впечатление образы – вот и выбрала она такую «карету» – а теперь поплатилась…
Когда Дубрав дёрнул рычаг вверх, палуба неожиданно накренилась; колдунью дёрнуло назад, но и старец не мог ухватиться за руль, потому что руки его были совершенно отморожены, он заскользил вниз, и… ударился, спиной удержался на мачте – в нескольких метрах от него висела, зло ухмылялась своим, веющим снежинками ликом, Снежная колдунья:
– А ты оказался порезвее, нежели я думала; порезвее, нежели можно было ожидать от твоей старости. Ну ничего – теперь то уже всё кончено…
Но колдунья ошибалась: те ветры, которые выбивались и из неё и из паруса, которые так били, леденили измученного старца, сослужили–таки Дубраву службу: старец уже не мог двигать руками, не мог достать ничего из карманов, и сам ветрило разрывал одёжду, ворошил карманы – там было пусто, всё ушло на предыдущие стычки. Но вот с треском лопнул последний, потайной карман – оттуда вырвалась россыпь благоухающих, свежих, лепестков подснежников; они сложились в хоровод и пали прямо в клокочущую пасть Снежной колдуньи…
И как же она тут заорала! От этого вопля все избы в деревеньке передёрнулись, затрещали, меж тем как корабль поднялся уже на целых полверсты. От этого вопля Дубрав сразу же перестал что–либо слышать, и в могучем вихре его оторвало от мачты, стремительно, словно снежинку, понесло куда–то… Потом он понял, что летит вверх, а Снежная колдунья, мечется рядом, всё вопит, жаждет избавиться от этого непереносимого ей весеннего жжения…
Вокруг клубились снеговые увалы, но вот они разошлись, и открылась бесконечная глубина звёздных небес, и были они не такими, какими с земли представлялись, но успокоёнными и нежными, и полноликая Луна плыла в светлой своей печали, и взирала огромными, дивно–серебристыми очами на происходящее внизу.
* * *
Ярослав уже перескочил последние ступени, и вылетел во двор.
Чудодейственным образом двор разросся ещё в несколько раз, и уж никак не мог бы уместиться на той поляне, которую увидели, выехав из Тёмного леса, Алёша и Оля; также и изба – это был уже настоящий замок с несколькими громадными, мутными окнами, из которых выплёскивался зловещий бордовый свет, и передвигались неясные, уродливые контуры. К громадной двери вела длинная лестница, такая ветхая, что, того и гляди обрушится – и она отчаянно скрипела под ногами, лапами, щупальцами и иными отростками беспрерывно всходящих по ней …
Под несуразным этим замком, в полумраке виделись два толстенных столба – куриные лапища, и Ярослав, глядя на них, усомнился, удастся ли ему покачнуть избу хоть немного… И тут понял, что окружен чудищами. Они вопили:
– Вот он – перевозчик! Сбежал!!!.. А чувствуете – от него человеческим духом несёт?!.. А я ещё раньше почуял, только вот думал – может, съел уже кого? А я говорю – это заговор! А ну покажись!.. Смотрите, смотрите – это колдун! Ч–Е–Л–О–В–Е–К!!!
К Ярославу разом потянулось с несколько десятков разнообразных отростков, но он взмахнул обломком железного шеста (между прочим, вылит он был из такого тяжёлого металла, что и десять здоровых мужиков не смогли бы его приподнять хоть немного. Ярослав обходился с этим орудием без всякого труда – и вот уже, завывая в ужасе (дело то невиданное!) – самые настырные из чудищ разлетелись в стороны; весть в несколько мгновений перекинулась по всему двору: «На Праздник Большой Луны пробрался какой–то человек, должно быть, могучий колдун, и теперь, неизвестно ещё что натворит!!!» Бывшие поблизости чудища разбежались – боялись потерять тела в столь драгоценную для них ночь. На Ярослава стали натравливать кого потупее да посильнее – это были безголовые каменные истуканы, один из которых незадолго до этого пытался удержать мчащего на свободу Вихря. И вот –они собрались, и начали надвигаться поступью столь тяжёлой, что при каждом их шаге земля сильно вздрагивала; на их массивных плечах, сидели, испуганно прячась при каждом Алёшином движении некие краснопёрые птицы, и вопили отчаянно тонкими голосами:
– Сдавайся! Всё равно ты разоблачён! У тебя нет никаких шансов одолеть нас! Так тебе выйдет поблажка – смерть будет не такой мучительной!.. Может быть…