Алёша не понимал этих слов он глядел в глаза друга – это были безжизненные, теперь уже навсегда потемневшие глаза. Алёша видел в них своё отражение – никогда он не казался себе таким отвратительным, не достойным жизни. Эти мёртвые тёмные глаза всё нарастали, вот стали подобны двум, заполнивших всё мироздание зеркалам…
Из зеркал этих навстречу Алёше протянулась знакомая ручка.
* * *
С жадностью, с надеждой, с болью вглядывался он в лицо склонившейся над ним Оли.
Дрогнули ее губы, и голосок подрагивающий от волнения проговорил:
– Вот и вернулся…
И не выдержав она расплакалась. Алеша присел на кровати, быстро окинул горницу некоего богатого дома, и вновь всматривался в Олю:
– Ты ли это… Оля! Оля! – долгое время он смотрел на нее… – Что было со мной, Оля, знала бы ты, что я видел!… Нет, не надо тебе этого знать, теперь все это позади…
Он встал на ноги и увидел теперь некоего толстого, богато одето купца, и ещё более толстую бабу по–видимому – его жену, также, в горнице было двое малых детей, которые забавлялись с деревянными солдатиками.
– Наконец–то! – воскликнул купец. А жена его подхватила:
– Очнулся–таки. Мы уж так за тебя волновались, так волновались, а особенно Ольга. Она от тебя ни на шаг не отходила, а ты лежал холодный – холодный. Даже смотреть на тебя страшно было – ты весь синюшный был… Ну теперь – милости просим к столу.
Алеша бросил взгляд на тарелки из которых поднимался к низкому потолку густой пар, пробормотал благодарность, но, не смотря на то, что в желудке урчало – к еде и не притронулся, и вновь порывисто обернулся к Оле. Она молвила:
– Алёшенька, ты должен покушать. Впереди ТЕБЯ ждёт долгая дорога.
Что–то в её словах больно его укололо – только вот он ещё не мог осознать, что именно. Но никогда прежде в присутствии Оли, он не испытывал такого нехорошего чувства – даже холодные мурашки пробежали по его спине. Подумалось вдруг Алёше, что сейчас вот, по какой–то немыслимой причине он может потерять её – теперь он не смел противится, и довольно быстро, обжигаясь, съел горячую манную кашу.
– Алеша, Алеша, – прозвенел голосок Ольги.:
– Да, Оля.
– Знаешь Алеша – дядя Тимофей очень хороший и добрый человек и жена его, Василиса – прекрасна, и детки тоже замечательные, хоть и баловники.
– Да, да, конечно, – закивал Алеша.
Оля продолжала:
– …Значит когда ты дальше пойдешь?
Следующие слова Алёша произнёс потому только, что ему немедленно хотелось покинуть этот дом и чтобы Оля была рядом – за руку её держать:
– Ну что время терять? Сейчас поедим да пойдем…
– Нет, нет – тебе одному идти надо, – проговорила нежно Оля, и положила ему свою невесомую ручку на плечо. – Хозяевам нужна помощница в хозяйства, одна Василиса не справляется. Вот они и пригласили меня остаться. А как я могла отказать таким хорошим людям? Так что, Алеша, пришла нам пора прощаться – тебе надо идти к своей волшебнице на север, ну а я здесь останусь, помогать в хозяйстве да в воспитании детей, – она потрепала за густые кудри одного из баловников. – А тебе Алеша идти надо! Я уже котомку тебе собрала, так что – прощай!
Она встала из–за стола, Алеша потемнел в лице, перед глазами его плавали черные круги.
– Нет, – слабо проговорил он, но Ольга уже подталкивала его в сторону сеней:
– Иди, иди, итак ты потерял уже слишком много времени, теперь тебе поспешать надо и что ты право так расстроился? Ведь сам раньше предлагал мне вернуться, говорил что не выдержу я, устану. Вот и устала, останусь тут, поживу у них месяц иль два, а потом вернусь домой. Что же ты, Алеша, так помрачнел? Я ведь помню – в начале ты и не хотел меня брать с собой, один хотел идти. Вот и пойдешь теперь один…
Они подошли к двери. Оля говорила нежным, звонким голосочком:
– Иди, иди, Алешенька.
– Подожди, подожди. – остановился схватился за голову Алёша. – Этого просто не может быть. Нет, нет – здесь что–то не так…
– Что же не так? – продолжала улыбаться Оля. – Что же ты находишь в этом такого удивительного? Я же только помехой тебе была!
– Не–е–ет! – взвыл Алёша.
– Тише–тише. – всё тем же, ласковым голосом молвила Оля, и, подойдя, положила ему рука на плечо. – Ведь нельзя же этим людям такое волнение доставлять. Ведь они же приютили тебя, отогрели, накормили. Ты, лучше чем кричать – отблагодарил бы их.
– Подожди, подожди. – повторял Алёша – он схватил Олю за руки, и пристально вглядывался в её глаза, но там было прежнее ровное сияние. – Оля, ведь то, что ты сейчас говоришь – это – это не ты говоришь…
– Да, а кто же?..
– Нет, нет – Оля. То есть… и не Оля… Ну как же может Оля такое говорить. Ведь мы друг другу предназначены. Мы…
– А, ты про это. – тут Оля высвободила свои руки, и отошла к хозяевам. – Да зря ты это настолько серьёзно принимал – это ж говорилось затем только, чтобы ободрить тебя. Ведь тебе стало от этого легче? Правда?.. Ну ладно – раз ты такой настойчивый; думаю – настала пора всё разъяснить. Видишь ли, пошла я с тобой из жалости – друг ты мне хороший был. Но ведь и тогда осознавала, что до конца этой дороги разделить не смогу. Я молода, у меня вся жизнь впереди, и мне эту жизнь как то надо устраивать. Ну… гнёздышко себе свить. Понимаешь – уютное такое гнёздышко. Не хотелось бы тебя обижать, но взгляни на себя – ты же совсем нервный, больной; мне от тебя одна боль, я уж совсем измучилась. Вот видишь, как исхудала?.. Летела, летела птичка и вот гнёздышко себя нашла. – Оля нежно улыбнулась, и обвела руками горницу. – …Что ж не буду скрывать – мне приятно, что гнёздышко такое богатое, уютное. Значит и дети мои будут в довольстве…
– Дети… – мёртвым голосом повторил Алёша.
– Да, да – дети! – Оля даже ладошами от восторга всплеснула. – Уж если ты такой настырный, так ладно – узнай всё…
Она лёгкой, прекрасной тенью бросилась к двери в соседнюю горницу и сияющим, любви полным голосом воскликнула:
– Николушка, Николушка, ну что ты там сидишь? Выходи – Алёша на тебя поглядеть желает. – и, обернувшись к Алёше, проговорила. – Умничка он – книги сейчас читал…
И вместе с этими словами в большую горницу вошёл высокий, статный, красавец–парень, с румяными щеками, опрятно одетый. В глазах – сдержанность, ум, доброта. Он приветливо улыбнулся помертвевшему Алёше, склонил голову, промолвил спокойным, добродушным голосом:
– А мне Оленька про тебя много рассказывала. Ты же долго у нас в беспамятстве пролежал. А у нас с Олей так всё хорошо сложилось… – тут он обнял её за плечи, и поцеловал в лоб – Оля, привстав на мыски, отвечала ему поцелуем в губы.
Алёша отшатнулся.
– Да что ты так тревожишься? – тем же радушным голосом, точно пел этот Николушка. – …И у тебя всё будет хорошо – дойдёшь ты до этой Снежной колдунья…
Алёшины губы дрожали, по щекам катились слёзы, и жар, и холод разрывали его тело – он с трудом выдавливал из себя слова – они слышались откуда–то со стороны, а он хоть и стоял ещё на полу – чувствовал, будто падает в некую бездонную, тёмную, яростным воем наполненную пропасть:
– Гнёздышко, стало быть, решила себе свить?.. Уютное, тёплое гнёздышко… Как птичка, самочка – с голосочком нежненьким. Да – нашла себе хорошую пару – поздравляю. Да – тут тебе голодать не придётся. Накормят ватрушка, только вот не думал, что за ватрушки любовь покупается… Это… это так бесчестные женщины… Да… Только тут ещё гаже… Потому что… Там… – он задыхался от душевной боли. – …Там хоть на несколько часов, а тут с душою, на всю жизнь…
Оля покраснела – видно, слова Алёши причинили ей сильную боль и она не смогла сдержать слёз – укоризной прозвучал её ответ:
– Это вместо благодарности за всё то хорошее, что я тебе сделала… Почему ты меня обвиняешь в таком низменном…
– Да я и не позволю! – вспыхнул Николушка.