* * *
Алеша быстро поднялся и тогда только обнаружил, что был накрыт теплым одеялом; он поежился от холодного, северного ветра и с благодарностью принял из Олиных рук теплый кафтан – один из подарков Авины, а старец Дубрав расстелил на теплом днище ладьи скатерть–самобранку и вся она уже была уставлена разными яствами, но сейчас скатерть осталась без присмотра – старец Дубрав вглядывался в ледовые утёсы, которые вздымались из тёмных, веющих смертным холодом вод метрах в ста перед ними. Не оборачиваясь к Алёше, он проговорил:
– Вот, высматриваю место, удобное для нашей высадки. Снежная колдунья выстроила знатные стены, но и в них найдётся прореха. В этом не сомневайтесь…
– Как мы уже добрались до ледовых полей?! – воскликнул Алёша. – А я то думал – до них плыть и плыть…
Старец, продолжая высматривать место, где можно было бы высадиться, объяснял:
– Три дня и три ночи несла нас чудесная ладья от брега Лукоморья и до этого места. Конечно, Оля хотела разбудить тебя, волновалась… Но я знал, что в Мёртвом мире ты прорываешься вперёд и вперёд, что тебе нельзя останавливаться ни на мгновенье, а потому… Ага, вот и подходящее место…
Только он это проговорил, как ладья устремилась к берегу, и вскоре уже вплыла в расщелину меж ледовыми стенами, настолько узкую, что едва протискивалась меж скрежещущих стен лебедиными своими боками, но вот и конец – усыпанная ледовыми обломками пещерка, а за ней – ведущее вверх, изъеденное ветрами и временем, трепещущее зловещими тенями ущелье…
Последним на ледовый берег сошёл Дубрав, но, когда Алёша и Оля, спешно, взявшись за руки, пошли вперёд, он окликнул их:
– Подождите… Одну минуту…
Старец повернулся к живой, лебединой ладье, склонился пред нею, и прошептал слова благодарности, пожелал ей счастливого возвращения в Лукоморье; белёсое, берёзовое сияние разлилось вокруг чудесного этого судна, и оно медленно, величаво, уже не задевая узких ледовых берегов, выплыло в морской простор.
А потом они пошли: впереди, гордо распрямив спину – Дубрав – позади Алёша, Оля, Вихрь и Жар. Огненный пёс настороженно оглядывал изъеденные тёмными шрамами древние ледовые стены, был напряжён, иногда скрежетали его клыки.
– Надо осторожней быть, вместе держаться… – начала было Оля, но договорить не успела.
Несколько особенно плотных теней над их головами, вдруг издали жуткий, леденящие вопли, и чёрными глыбами метнулись вниз, на идущего впереди Дубрава. Старец вытянул навстречу им руки, и бросил… букет живых, собранных в Лукоморье цветов. Ослепительным пламенем вспыхнули твари, завывая, слепо бросились в стороны, врезались в ледовые стены, и прожгли в них пещеры, из которых ещё долго вытекала горячая, грязная и смрадная вода. Так была отбита первая атака, но – это было лишь началом.
– До этого казалось, что под стенами навалены груды острых ледовых обломков, но вот они зашевелились, и с отвратительным скрежетом стали подыматься. Оказывается – это были сотканные изо льда людские фигуры, несмотря на их уродливость, острогранность, несмотря на то, что при движении некоторые из них (видно – самые древние), покрывались трещинами – они не были одноликой массой. В каждым из них угадывалось своё лицо – когда–то они были людьми.
И вновь ступил навстречу Дубрав, и ясным, полным прекрасного, сильного чувства голосом проговорил:
– Возьмите жар моего сердце. Всю Любовь свою отдаю вам. В Любви умираю, и это воскресит вас…
– Нет, нет… – тихо прошептала Оля.
– Прощайте. – Дубрав обернулся к ним, и в последний раз взглянул умиротворённым, вечно–любящим, бесконечно глубоким взором.
А потом Старец обернулся к ледяной толпе, до которой оставался один последний шаг. Он глядел на них тем же полным высшей, вселенской Любви взором, и толпа, никогда не видевшая подобного остановилась – он сам шагнул навстречу им, и проговорил:
– Возьмите же моё сердце, бедные вы…
Жадные ледовые клыки вцепились в его одежду, легко разодрали, разодрали грудную клетку (ни единого стона не вырвалось из побелевших уст могучего старца) – и вот уже пылает перед ними счастливым, вечным фонтаном Жизни сердце; и тогда все они, так долго не ведавшие этой самой жизни, потянулись к нему десятками, а то и сотнями морозящих губ, каждый хотел насладиться хоть глотком этого света – а сердце полыхнуло подобно Солнцу… И не было уже ледяных фигур – обратившись в счастливо–златистый весенний поток, они, словно пробудившиеся от долгого сна младенцы, устремились вниз по ущелью, едва не сбили с ног Алёшу и Олю – но ребята всё–таки, держась друг за друга устояли, и тут же стали пробиваться к тому месту, где в последний раз видели высокую, могучую фигуру Дубрава. Поток схлынул, и они бросились из всех сил – там ничего не было, и тогда Алёша схватился за раздираемое болью сердце, и проскрежетал:
– Мы ещё посчитаемся! Мерзкая ты колдунья! Сейчас! – в ярости он сжал кулаки, вскочил на ноги, и тут же рухнул обратно на колени. – Прямо сейчас прорвусь ко Вратам! Оля, ты только не возвращай меня – я в себе сейчас такие силы чувствую…
Алёша не договорил, склонил свою истомлённую, увитую седыми прядями голову, и погрузился в Мёртвый мир.
Оля тихо плакала над ним, и ласковые, пришедшие из глубин воздуха слова лились из неё:
* * *
Погружаясь в Мёртвый мир, Алёша был собран как никогда, он уже знал, что перед ним окажутся ледовые шипы пристани, за которые надо успеть схватиться – так и есть – сразу перехватил, подтянулся. Ещё несколько рывков – вверх, навстречу скрипу перевозящих через море канатов и механизмов; навстречу сцепленным в единую, твёрдую массу, лопочущих всё об одном и том же голосов. Яростно завывал, пытаясь сбить его ледяной ветрило, но Алёша с не меньшей яростью, вцеплялся, скрежетал зубами, выкрикивал исступлённо:
– Ну уж нет – теперь не избавишься от меня!.. Конец тебе пришёл!..
Его услышали, и тут же смолк тот уже многие–многие годы тянущийся разговор о перевозки уродливых каменных форм с места на место. И, когда Алёша перевалил через край причала, его приветствовал радостный вопль:
– БОГ!!! Он вернулся со Светлого острова! Он принёс Свет нам!..
Ветер сложился ледовым копьём, и, пытаясь столкнуть Алёшу вниз, ударил его в грудь. Он был готов и к этому, обеими руками схватился некую, кривящуюся в воздухе каменную грань – руки были разорваны до кости, на промёрзшие камни обильно стекала, шипела кажущаяся совершенно чёрной кровь – он всё же удержался, и хрипя от засевшего в груди ледяного жала, шагнул вперёд, навстречу стоящим на коленях, с благоговением глядящим на него фигурам. И в них не было ничего такого, чего бы он не ожидал увидеть – острые каменные формы, острые же, треугольные глаза, и только окраска их по преимуществу была того же светло–серого света, что и окружающая местность. Алёша видел и их светло–серый, конечно же изодранный, безобразно кривящийся, тоже конечно светло–серый, отвратительно, мертвенно мерцающий город. Приметил он и «дворец» – более уродливый, несуразный и громадный нежели все иные постройки – казалось что эта громада каким–то образом падает сразу во все стороны, погребает под собою весь Мёртвый мир. С улиц, из лабиринта добычи к пристани тянулись нескончаемые груженые обломками форм носилки, и придатки – носильщики. Одно уродство сгружали на корабли, иное выгружали – всё это промелькнуло перед взором Алёши в одно мгновенье, и он, сжав кулаки, всё быстрее и быстрее, постепенно переходя в бег, устремился вперёд; и он выкрикивал:
– Видите во мне Бога?! Так оставьте же своё бессмысленное существование и прорывайтесь к Воротам! За ними ведь не только мой мир сияет, но и каждого! Там – бесконечность… Оставьте каменные формы, вырвитесь из этой круговерти! Быстрее же! Ведь это так легко – просто оставьте и всё!..
И в ответ он услышал то, что и ожидал – от чего хотелось зажать уши:
– Только после смерти!.. Ты указываешь нам верный путь, но к тому свету мы можем прийти только после смерти!.. Ты наш спаситель…
Алёша, весь пылал, разрывался разными сильными чувствами – он не останавливаясь бежал, и, как казалось ему, без конца всё выкрикивал и выкрикивал одному каменному человеку:
– Верно, я также как и старец Дубрав, должен был бы вырвать своё сердце, и отдать вам его, но… я слишком слаб – видно, я не готов к этому. Нет – я не Бог!.. И что же – оставлять вас в этом мраке?!.. Нет! НЕТ!!! НЕТ!!!!
Он выл это «НЕТ!!!» в беспрерывной, изжигающей ярости; он мчался среди режущих его холодом и своей уродливостью форм – мёртвых и существующих в подобии жизни, он изжигал их своим пламенеющим взглядом. И вдруг оказался у основания «дворца» – основание было совсем тонким, и трещало, и только каким–то чудом удерживало на себе всю эту несуразную, словно бы разорванную в разные стороны громаду. Он завопил: «Я РАЗРУШУ ТЕБЯ, ГАДИНА!!!!» – и всем телом, под оглушительный вопль ужаса, и ещё более оглушительный вой ветра, бросился на эту хрупкую основу. Ударивший ветер был настолько силён, что подхватил бы и унёс исхудавшего Алёшу так же легко, как пушинку, но золотистое сияние Чунга вспыхнуло так сильно, как никогда прежде; и видно было, как мрачный, колдовской дух этого ураганного ветра был поглощён в его сияющую глубину. Чунг окружил Алёшу плотной солнечной аурой, и уже эта аура, подобно трепещущему, любящему сердцу, ударила в основание дворца. Посыпались шипы, многометровые блоки – громада распадалась на части, и действительно – должна была погрести под собою и город, и его окрестности.
Чудесной музыкой грянул глас Чунга:
– А сейчас я подхвачу тебя и буду нести столько, сколько хватит у меня сил…
Он окружил его ещё более плотным сиянием, и вдруг Алёша почувствовал, будто две огромные ладони подхватывают его, подымают в воздух, и среди исступлённых, яростных ударов ветра, среди валящихся откуда–то каменных форм, проносит вперёд и вперёд.
– Чунг?! Так ты мог?! Что же ты раньше?!..
– Алёша, силы покидают меня. Я весь отдался этому полёту. Меня больше нет, но всё же я всегда буду с тобою… Дорогой друг…
И тут только Алёша заметил, что золотистые ладони стремительно таят, в мельчайшее крошево разрываются ураганным ветрилом. И вот их уже нет, а он, стремительно несётся на изодранную, промёрзшую каменную почву… Удар… Борясь с болью и слабостью, Алёша приподнялся, оглянулся – позади рушился пусть и безумный, но всё же целый мир, со своими законами, и однообразной историей. Хоть и был он каменным, но на поверку оказался более хрупким, нежели стекло. От падения дворца был раздроблен не только этот город, но как по организму в одно место поражённому ударом клинка, пошла реакция смерти, так и здесь – через каменное море передалось во все иные такие же города, и они точно так же рушились.
Грохот – камнетрясение – разбегающиеся по плато трещины – вздымающееся ввысь, наполненное мельчайшими обломками облако… Алёша глядел на всё это, и не замечал – в нём клокотал пламень, жажда борьбы – эти две, последовавшие одна за другой смерти – старца Дубрава, и Чунга, внушали ему огромную ответственность – теперь он обязан был довершить дело ради которого они погибли, до конца…
Он повернулся ко вратам, и тут понял, что жив ещё потому только, что перед ним высилась скала, но теперь с иной стороны на скалу эту напирала некая чудовищная масса, скала трещала, покрывалась трещинами, вот–вот должна была рухнуть.
– НЕЕТ!!! – заорал Алёша, и, сжав кулаки, тощий, на тень похожий, бросился на это нового, неведомого, но могучего противника.
А в следующее мгновенье Алёша понял, что он не один – его окружала подвластная ему могучая, гневная армия. Слитые из тысяч гневных ликов клубы вихрились, неслись возле него, слышал Алёша и их голоса: «Свободы!.. СВОБОДЫ!!! Веди нас!!!» – Алёша зашёлся диким, почти безумным, но вместе с тем и яростным хохотом, и бросился на падающую уже на него скалу. Вот сейчас массивные, ледяные громады поглотят его под собой – нет! – он выставил вверх руки, и, послушные его воле, метнулись на этот обвал сотни и сотни слитых в буре, жаждущих освобождения тел. Они сцеплялись с каменной толщей, раздирали её в клочья, ревели одно слово: «СВОБОДА!!!«…
Вокруг Алёши беспрерывно что–то падало, почва дрожала, покрывалась новыми и новыми трещинами – он не обращал на это внимания, но все силы вкладывал в то, чтобы бежать – делать новые и новые рывки, всё вперёд и вперёд – Скорее! Скорее!.. И, не видя окружающего, он всё же жадно вглядывался вперёд – жаждал увидеть во мраке хоть маленький лучик от ворот исходящий – и вот увидел! Прорвался, тончайший, блаженный – Алёша подхватил его, прижал к прожигаемому холодом, разрывающемуся сердцу, и, хрипя от боли, и от жажды Жить и Любить – делал всё новые рывки – всё вперёд и вперёд, к заветной цели.
Скала рухнула, и обнаружилась та сила, которая раздробила её – то была армия Снежной Колдуньи – наполненная жутким подобием жизни, тёмная стремительная туча, в которой металось бессчётное множество обезумевших демонов. Туча в одно мгновенье должна была разодрать Алёшу в клочья, растворить в себе – вот бросилась – Алёша не останавливался – даже и не заметил он этой громады – бежал вперёд, взбирался по уступам рухнувшей скалы, перепрыгивал через кажущиеся бездонными трещины. Вокруг же армии его сталкивались с демонами, сцеплялись в яростной борьбе, и так велика была сила их, освобождённых от долгого–долгого пустого существования, что они одерживали победу, и демоны рассеивались – только раз ледяной хлыст ударил Алёшу по спине, разодрал там и без того изодранную одежду, до кости врезался – Алёша покачнулся, но устоял, и продолжил стремительное своё движение…
И вот останки рухнувшей скалы остались позади – перед ним, и до самых Врат, простиралось ледяное, гладкое поле, над которым носились тёмные смерчи, да грохотали обломки безумного хохота, болезненных воплей, стонов…