В детстве нам с Филипом порой выпадала честь выслушивать откровения папочки насчет женского пола — разумеется, когда поблизости не было мамы. Сущая правда о женщинах выкладывалась нам, когда мы сопровождали папочку в его субботних «выездах», что подразумевало визиты в дома его приятелей — как правило, тех, которых мама недолюбливала либо терпеть не могла. «Освежающие» остановки в местных барах и закусочных были связующими звеньями между протокольными визитами. Около трети всего времени Филип и я вместе с папочкой навещали его друзей в их домах и квартирах. Походы в бары занимали примерно столько же.
По правде говоря, сопровождать папочку в бары и дома приятелей на бульваре Шермана и в Берли, куда он частенько захаживал, было удовольствием лишь немногим большим, чем дожидаться его в машине. В машине можно было послушать радио, зато в барах мы заказывали кока-колу. И в машине, и в «Сарацине» отеля «Сент-Элвин», или в «У Сэма и Эгги» на Ауэр-корнер, или в «Кабачке Нодди-спортсмена» — мы, по сути, оставались одни и постоянно ссорились друг с другом, пока папа болтал без умолку соответственно требованиям момента. Иногда я замечал, как из рук в руки передаются деньги, чаще всего — из карманов папочки в руку собеседника, а иногда и наоборот. Порой он помогал кому-то из своих друзей перетащить коробки или тяжелые предметы — например, электропилы или водогреи — из одного места, скажем со склада, в другое, скажем гараж. В барах и закусочных он усаживал нас обоих в кабинку у стены, выдавал каждому по бутылочке колы и оставлял одних на час-другой, а сам шел пить пиво или играть в пульку с приятелями. Как-то раз он велел нам оставаться в машине, а сам отправился в «Сарацин» «переговорить с одним типом». Через полчаса я выбрался из машины, прильнул к окну и не смог отыскать взглядом папу в зале. Внутренний голос шепнул мне, что на этот раз папа в самом деле ушел, бросив нас, но в глубине души я знал, что он вернется. В итоге папочка, конечно, вернулся — вынырнул из-за угла дома, и взгляд его был оправдывающимся.
Папочкины теории и высказывания о женщинах как будто никоим образом не касались мамы. Мама, безусловно, принадлежала к особой категории женщин и как бы стояла от них особняком по причине пребывания вне и выше всякой критики. К тому же мама была всегда рядом, как-то очень уж «под рукой», чтобы можно было разглядеть органическое единство ее личности. Когда одно выхваченное окулярами бинокля дерево заполняет взор, другие деревья леса воспринимаются как некая абстракция. Это, наверное, объясняет, как папа позволил себе выбрать точку зрения, в значительной степени враждебную к женщинам, но исключил свою жену из общего «списка осужденных».
— Ребята, — сказал он (а сейчас мы сидим в прокуренных, провонявших пивом недрах «Сарацина», где двое мерзавцев по имени Бисби и Ливернойз подались над столом вперед, будто они, а не мы были теми «ребятами», к которым он обращался), — существует два типа женщин, и с представительницами обоих необходимо быть начеку.
— Этточно, — поддакнул Ливернойз по прозвищу Сапог. Мама терпеть его не могла.
— Тип первый. Ведет себя так, словно ты корыто с фуражом, а она пони. И все, что ты имеешь, ей по душе лишь до тех пор, пока ты это имеешь. Разумеется, ей только в радость, когда у тебя что-то получается, однако от тебя требуется, чтобы ты всегда оставался на этом уровне или выше, но ни в коем случае не ниже. Только так можно ладить с женщинами этого типа. Раз взялся за стейки с луком колечками — об ореховом масле и хот-догах надо забыть. Так что в этом случае с самого начала есть напряг. Пока в кормушке еда, причем не хуже, чем вчера, все хорошо, если нет — пони начинает бастовать. Она говорит тебе, что любит тебя, но уходит, потому что чувство собственного достоинства для нее дороже любви. Врубаетесь? Того, что было у тебя с ней, оказывается, вовсе и не было. Ты думал, что дело в любви, доверии или вам просто хорошо вместе — ан нет. Все дело в ее чувстве собственного достоинства... Ну а представительницы второго типа похожи на первых, только вместо чувства собственного достоинства у них на первом месте общественное положение и материальное благополучие. У женщин этого типа мозги отсутствуют напрочь — их заменяют кассовые аппараты. Женишься на ней, и понесет тебя в такое море дерьма, что не то что весло — лодка не поможет. И зальет тебя им по самую шею, и придется тебе плыть по-собачьи, изо всех сил стараясь удержать голову на поверхности. С тем же успехом можно пойти служить в армию, потому как что там, что здесь ты в основном день-деньской исполняешь приказы.
— Это ты описываешь еврейских женщин, — сказал Бисби. А может быть, и Ливернойз. — Была у меня такая, еврейка стопроцентная по фамилии Танненбаум.
— Да хоть еврейка, хоть баптистка, какая разница, — говорил папочка. — По-моему, еврейка — это лучшее, что можно найти, но маленькая англосаксонская сучка со светлыми волосами и сиськами не больше, чем у нашего Сапога, тоже запросто может сесть нога на ногу, щелкнуть пальчиками и сказать: «Бриллианты», — с таким видом, будто она Рэчел Голдберг.
— Классно ты все разложил, — сказал Брисби (мне показалось, что он). — Твоим сынишкам следовало бы конспектировать, жаль только, разговор наш им пока не понять.
— Это еще не все, — сказал папа, странно глянув на нас. — Есть женщины третьего типа, но отыскать их ох как трудно. Стоит искать или нет — решать вам, поскольку такая перевернет вам мозги гораздо быстрее, чем две первые.
— Давай не будем сейчас, а? — сказал Сапог Ливернойз, похлопав ладонями над головой.
— Побереги невинность своих детишек, — добавил Брисби.
Ни один из этих балбесов и понятия не имел о том, что собирался рассказать папа, и мы, впрочем, тоже.
— Мои сыновья уже достаточно взрослые, чтобы переварить эту информацию, к тому же священный долг отца держать под контролем процесс развития их душ. Они должны быть в курсе, — тут отец прямо посмотрел на меня и моего братца, — что, хотя большинство женщин, с которыми им придется иметь в жизни дело, будут женщинами первых двух типов, когда-то представительница третьего обязательно им встретится.
— Истинная правда, юноши, — кивнул Бисби.
— Тип первый будет просто шагать по жизни рядом, пока все хорошо, а тип второй назначит себя президентом корпорации имени тебя, — продолжал папа. — Обе будут грести все, что можно, обеими руками. Разве что второй тип — впрок, потому что ей надо больше, чем ты можешь дать ей поначалу. Ну а третий тип — ей до лампочки, сколько у тебя на счете в банке и какой марки у тебя тачка. И как раз это делает ее чертовски опасной.
— Элита, так сказать, — вставил Сапог Ливернойз.
— В самую точку, — сказал папа. — Такая женщина видит тебя насквозь и на сто шагов вперед предвидит каждый твой шаг. Ты точно не знаешь, откуда она родом, но чертовски уверен, что не из этих краев. Она вообще какая-то другая, не от мира сего. Плюс к тому она настолько впереди, что тебе ни в жизнь ее не догнать. И, поверьте, она вовсе не хочет, чтоб ты ее догнал. Потому что, если догонишь, игра окончена. А суть ее игры в том, чтобы ты всю жизнь оставался в неведении и ломал голову. В том, чтоб ты все время был на цыпочках, с большими глазами и раскрытым ртом Если ты ненароком скажешь: «Какое удивительно синее небо сегодня», она поправит тебя: «Подумаешь, синее. А вот вчера было багровое». И ты напрягаешься и вдруг вспоминаешь — да, вчера небо в самом деле было багровым...
— ...а глаза у тебя были на заднице, — дополнил Бисби. — Мальчики, простите мой французский.
— Скорее на ее заднице, — поправил Ливернойз.
— Вот-вот, — покивал папа. — Вам, мальчики, еще рановато задумываться о сексе, но кое-какие вещи в любом возрасте знать необходимо. Секс — это некий активный процесс между мужчинами и женщинами, но нам этот процесс доставляет больше удовольствия, чем им И с каждой чувствуешь себя по-разному, или с одной бывает намного лучше, чем с остальными. — Отец помедлил, на лице его отразилось раздумье. Лишь сейчас до меня дошло, насколько он пьян. — Только ничего из услышанного здесь не говорите маме, не то я вам мозги вышибу. Я не шучу.
Нацелившись пальцем в нас с Филипом, он не опускал его до тех пор, пока мы не кивнули.
— Ну, хорошо. Суть вся в том, что секс с женщиной третьего типа всегда потрясающий. Если только он не ужасен — но сие большая редкость. И ужасный секс с такими женщинами — то же, что потрясающий секс со всеми остальными. Потому как дело в том, что в любом случае вы будете много думать об этой женщине, она не будет выходить у вас из головы. Понимаете, этих женщин абсолютно не интересует то, что интересует первых двух. Не хотят они совать нос в ваш бумажник — им надо забраться в вашу башку. А как только заберутся, сразу пустят там корни, забросят абордажные крючья — в общем, сделают все, чтобы уверить вас, что вам от них не избавиться. Помните, я говорил, что им до лампочки всякая чушь типа бриллиантов, домов и прочего, что можно достать за деньги? Им другого надо, и это другое — вы. Они хотят вас. Тело и душу, но душу — особо. Им очень не хочется делить вас со всем миром, выпуская «в свет», где вы можете отдавать себя друзьям-приятелям Они хотят вас видеть только в своем мирке, в том месте, о котором вы и не мечтали, пока не довелось туда попасть. Чтобы вы раз и навсегда усвоили, что небо багровое день-деньской, что черное — это белое, а реки бегут вспять.
Филип немного подумал и спросил:
— Пап, а почему небо багровое?
— А потому что раскалилось, чтобы выпарить дурь из таких олухов, как вы, — ответил папа. Дружки-хроники заржали.
Мне часто казалось, что Филип стал таким потому, что таким был папа. Может, мой брат стал бы таким же недоверчивым, мелочным и озлобленным, если б моим папой был кто-нибудь вроде Дага Хаммерскьолда или даже Роя Роджерса, но я не уверен.
Порой внезапно приходит воспоминание и всякий раз застает меня врасплох — маленький мальчик, сидящий рядом со мной в «Сарацине», спрашивает. «Папа, а почему небо багровое?» И всякий раз мне хочется плакать и стучать кулаками по столу.
Марк прошел за Джимбо через дверь и внезапно почувствовал: вот он, решающий момент, с которого все в его жизни разделится на до и после. Он понятия не имел, почему уверился, будто жизнь теперь станет другой, но отречься от этого чувства было все равно что солгать себе. Ощущение водораздела — и себя самого в его центре — мгновенно сменилось следующим, когда глобальный сдвиг уже произошел, подарив ему второе мощное впечатление этого утра: кухня, а следовательно, и весь дом, была еще более пуста, чем ему представлялось.
Стоя бок о бок, он и Джимбо оглядывали абсолютно обыкновенную, пустую комнату, простоявшую так уже три десятилетия. На полу толстый слой пыли и путаница их же следов. Рыжевато-коричневые потеки пятнали отслаивающуюся желтую штукатурку стен. В комнате было невероятно жарко. Воздух отдавал плесенью и нежилым запустением. Единственные звуки, которые слышал Марк, — дыхание Джимбо и свое собственное. Значит, правда, подумал он, днем они здесь в безопасности.
На первый взгляд кухня была того же размера, что и кухня в доме Марка. И арка из кухни в столовую была точно такой же, как в доме напротив. Комнаты, пожалуй, оказались чуть меньше. Помимо отсутствия плиты и холодильника, разница между этим помещением и кухней Андерхиллов заключалась в наличии здесь стены — той, что заменяла внешнюю стену дома. В этой стене не было окон, чтобы посмотреть на островок травы, тянущийся до следующего дома Здесь, похоже, никогда не висели полки с баночками для специй, поваренными книгами, маленькими фигурками собак и кошек или китайские миниатюры с пастухами и пастушками, какие можно было увидеть на кухне Андерхиллов. Зато была тщательно пригнанная к стене дверь, которую Марк заметил еще в прошлый раз.
— Ну? — Джимбо кивнул на дверь: мол, ты первый.
— Успеем, — ответил Марк. — Сначала глянем в окно — не засек ли кто.
— Как прикажете.
Джимбо казалось, что ему удается скрывать волнение.
Марк пересек комнату и как раз в тот момент, когда он почти прошел сквозь первую, более узкую из двух арок, обнаружил, что дом все же не совсем пуст. Предмет вроде коробки — несомненно, стол, укутанный простыней, — занимал центр столовой. Дальше через широкую арку он разглядел очертания других предметов мебели, тоже укрытых простынями. Хозяева сорвались отсюда, оставив два больших кресла и длинный диван. С чего это им было уезжать и бросать приличную мебель?
Сопровождаемый пыхтящим под ухом Джимбо, Марк прошел через столовую. Вспоминая о том, что привиделось Джимбо и что увидел он сам (или ему так показалось) вчера, Марк вгляделся в следы ног на пыльном полу. Разглядел он лишь контуры, полукружья и завитки, будто начертанные на неведомом алфавите легчайшим давлением старинной перьевой ручки. Ни жуткий гигант Джимбо, ни стоявший к нему самому спиной устрашающий силуэт, ни девушка не могли оставить эти легкие, почти воздушные следы. Та же рука, но уже небрежно начертала на стенах витиеватые бессмысленные узоры, которые со временем выцвели, обратились в едва различимую дымку, и казалось: ткнешь ее кулаком — и встретишь не твердую стену, а туман.
«Господи, да никто нас не засек, — думал Джимбо. — Никто и никогда на этот дом не смотрит. Даже если соседи собираются вместе стричь лужайку, они притворяются, что находятся где-то не здесь. И последнее, что они сделают, — посмотрят в эти окна. Мы можем голыми тут отплясывать, никто и ухом не поведет».
Пока Марк разглядывал стены и видел на них бог знает что, Джимбо переместился к большому окну, но — вопреки собственным мыслям — не стал подходить к нему вплотную, чтобы его не заметили с улицы. Глубокие борозды в покрывавшей стекло пленке грязи ловили дневной свет и напоминали руны.
Когда облако проходило, открывая солнце, яркие прожилки и завитки на окне начинали сверкать чеканным золотом, слишком ярким для позднего утра на Среднем Западе. Какая-то частица внутри Джимбо, ощущавшаяся как незабытая боль, вдруг вздрогнула, будто от прикосновения. Чувство горькой потери пронизало его рентгеновским лучом, и во внезапном смятении он отвернулся от окна. Свисающие с мебели простыни в столовой будто шептали о тысяче невозвратных потерь.
Джимбо повернулся к окну. Золотые руны угасли, став лишь промежутками меж потеками грязи на пыльном стекле, сквозь которые он неожиданно для себя увидел Мичиган-стрит. Прямо напротив стояли два дома — Рощенко и старика Хилльярда Хотя Джимбо в точности знал, как выглядят эти здания, у него было ощущение, что он никогда их прежде не видел Из этой выгодной для наблюдения позиции дома Рощенко и Хилльярда казались неуловимо изменившимися, до странности далекими и таинственными.
Звук, напоминающий шорох ткани о ткань, раздался где-то совсем рядом, и Джимбо резко обернулся посмотреть... на что? Какой-то белый лоскут, едва видимый в полутемной комнате? Он слишком испугался, чтобы спросить Марка: «Ты слышал?»
— Ты слышал? — Марк отнял руку от стены, которую исследовал, и Джимбо очень не понравился его напряженный взгляд.
— Нет...
— Давай начнем сверху или, например, отсюда. — Марк кивнул в сторону кухни и задней части дома. — Ну, что скажешь — сверху?
«А чего меня спрашивать-то?» — удивился про себя Джимбо, а затем понял, что ему приказывают, не спрашивают.
— Логично, — ответил он. — Только что, собственно, мы ищем?
— Да что угодно. Например, что-нибудь, где есть имя, — конверты там... А имя можно найти «Гуглем»[23]. Еще лучше — фотографии.
Один пролет лестницы наверх, и за ступенями открылся голый темный коридор и еще один узкий пролет крутых ступеней, ведущих на чердак. Без слова или взгляда Марк направился к ним и стал подниматься.
Джимбо прошел в чердачную дверь и увидел, что крыша образовывала перевернутую букву «V» с вершиной футах в восьми над полом. От этой вершины скаты крыши под острым углом уходили вниз над сваленными в беспорядке столами, стульями и коробками со всяким хламом
Десять минут спустя Джимбо вытер пот со лба и отыскал взглядом друга, методически обыскивающего ящики высокого комода. Интересно, сколько часов Марк заставит его шуровать здесь?
Пот, казалось, струился из каждой поры тела Джимбо и, когда он наклонялся, выдвигая очередной ящик или открывая коробку, заливал ему глаза и капал со лба.
Джимбо вдруг показалось, что справа от него, совсем рядом, стоит завернутое в простыню человеческое тело, и страх пронизал его. С негромким испуганным вскриком он выпрямился и повернулся лицом к укутанной фигуре.
— Ты чего? — окликнул его Марк.
Джимбо смотрел на свое собственное блестящее от пота лицо с распахнутыми глазами, которое выглядывало из высокого, в полный рост, зеркала в овальной деревянной раме. Он разыграл сам с собой банальный эпизод из ужастиков.
— Ничего. Черт, да просто жутко торчать тут и рыться в ящиках...
— Нет, я чую, что-то здесь должно быть, — сказал Марк, скорее всего, самому себе. Он выдвинул крошечный ящичек из хрупкого прикроватного столика. — Кто б они ни были, хозяева свалили отсюда в большой спешке. Смотри, как здесь все навалено: даже если они и пытались какую-нибудь фигню припрятать, вряд ли им это удалось.
— Не знаю, как ты, — сказал Джимбо, — но я очень хочу свалить с этого чердака.
Через двадцать минут они спускались по узкой лестнице. На втором этаже было как будто на десяток градусов прохладнее, чем под крышей. Марк чуть прихрамывал после того, как разнес ножки маленького деревянного стола в щепки.
Думая о том, что может их ждать на цокольном этаже, Джимбо очень хотел подольше задержаться на втором
Второй этаж дома номер 3323 по Северной Мичиган-стрит состоял из двух спален и двух ванных комнат, связанных общим коридором В меньшей спальне две односпальные кровати (матрас одной залит чем-то темным) стояли у противоположных стен. Голый деревянный пол был грубым, поцарапанным и грязным Марк вошел за Джимбо в комнату, нахмурился, увидев матрас, поднял его за угол и увидел с другой стороны тускло-коричневые пятна, которые сливались в узор, напоминающий пейсли[24].
— Ого, ты только глянь на это дерьмо.
— Думаешь, это дерьмо? А я вот думаю, это...
— Думаешь, но не знаешь, и я тоже не знаю.
Марк отпустил угол жуткого матраса, и тот лег на место. Затем наклонился и заглянул под кровать. То же самое повторил у противоположной стены.
Марк бегло осмотрел ванную. Лохмотья мертвых паутин свисали с окна, и живой паук немногим меньше мыши скоблил лапками внутренний скат ванны, пытаясь выбраться. На кафеле пола лежал налет зернистого светлого порошка.
Двуспальная кровать стояла у внутренней стены спальни побольше. Такой же, как в ванной, порошок был на полу, и когда Джимбо. поднял голову, он увидел желто-коричневые проплешины на потолке. Деревянное распятие висело над изголовьем кровати.
Марк присел и заглянул под кровать. Он издал звук, в котором соединились изумление и отвращение, и, не поднимаясь с корточек, попятился, ведя пальцем вдоль забитого пылью стыка между двумя досками.
Прежде чем Джимбо успел спросить, что он делает, Марк вскочил на ноги. Джимбо направился к противоположной стене и остановился у окна И снова знакомый пейзаж в незнакомом ракурсе показался ему искаженным Дома клонились вперед, уменьшенные перспективой, а еще тем, что казалось чьей-то ненавистью, подозрением и страхом. Джимбо содрогнулся, и вид из окна возвратился к привычной реальности.
— Такое чувство, что... — Марк стоял, прислонившись спиной к внутренней стене. Медленно повернув голову, он стал рассматривать стенной шкаф.
— Какое чувство? — спросил Джимбо.
Марк прошел вдоль стены, открыл дверь шкафа и заглянул внутрь.
— Нашел что-то?
Марк скрылся в шкафу.
Джимбо направился к шкафу и услышал шорох — будто что-то скользило по полке. Из шкафа вынырнул улыбающийся Марк. В руках он держал покрытый пылью предмет, и Джимбо не сразу распознал в нем фотоальбом
Джимбо не мог знать, а Марк не собирался объяснять, что улыбка на его лице вызвана не только этой находкой, но и кое-чем еще: дверью, обнаруженной в задней стене шкафа. У него в голове начала складываться некая теория о доме, который он наконец мог исследовать, и дверь в стенном шкафу, кажется, подтверждала ее.
— Ух ты!
— Ну-ка, — сказал Марк. — Посмотрим, что тут.
Подойдя к окну, он повернул альбом к свету.
Темно-серая от въевшейся пыли обложка когда-то была темно-зеленой. Выдавленные в пластике прямоугольники, напоминающие стеганую ткань, окружали надпись в центре: «Любимые семейные фотографии». Марк раскрыл альбом на первой странице.
Крупный молодой человек в длинном черном пальто и грубых башмаках, чуть склонившись вбок, опирался на бампер старенького «форда» и прикрывал ладонью лицо. На второй фотографии тот же молодой человек стоял в обнимку с улыбающейся девушкой, прямые волосы которой доходили почти до талии; лицо молодого человека было вымарано синими чернилами.
— Ничего себе! — воскликнул Марк. — Смотри.
Закутанный в длинное черное пальто, спиной к камере, человек нагнулся над столом, заваленным струбцинами, шлифовальными инструментами и банками с гвоздями.
Следующий снимок был сделан на лужайке перед домом Трава была не такой густой, как сейчас, и деревья как будто ниже. Открывая фотографу лишь свою макушку, мужчина держал за растопыренные руки мальчика лет пяти-шести.
Рождение сына словно принесло мужчине некое внутреннее освобождение: три следующие фотографии изображали его в разгар вечеринки, судя по всему, в закусочной на берегу озера. Незнакомец в том же привычном наряде разговаривал с другими мужчинами его возраста или постарше. Вот он стоит на пристани у закусочной, а вот уселся на перевернутую лодку рядом с какими-то двумя мужчинами и женщиной с выщипанными бровями и сигаретой в зубах. И на каждой фотографии он позировал так, чтобы лицо его не попало в объектив.
— Как же зовут тебя, козел? — сказал Марк. — Что ж ты рожу-то воротишь, а?
— Аж мурашки по коже, — зашептал Джимбо. — Тот чувак в твоей кухне, он ведь тоже рожу отворачивал.
— Потому что это он, понял? Он самый.
— Что-то мне не по себе, — проговорил Джимбо. — Извини, но, по-моему, не стоило нам сюда лезть. Надо было бросить все как есть и выкинуть этот дом из головы.
— Заткнись.
Марк, хмурясь, вглядывался в фотографии. Вдруг он резко согнул шею, нагнувшись над альбомом
— Интересно... — Он поднял руку и показал на стройного, ковбойского вида парня, тоже сидящего на перевернутой лодке. — Знакомая личность, а? — Марк не собирался позволить сбить себя с толку.
— Разве ты не слышал меня?
— Я прекрасно слышал тебя, но уже поздно что-то менять. А сейчас подойди, взгляни на мужика, на которого я показываю.
Джимбо подумал, что «мужик» немного смахивает на того, что был на старых рекламах «Мальборо», но решил, что лучше этого вслух не говорить.
— Да подойти ты, оттуда не видно. А теперь представь, что он весь в морщинах.
— Так это старик Хилльярд? Иди ты... — Он наклонил голову, чтобы приглядеться к сидящему на опрокинутой лодке человеку, и ему почти удалось представить себе его лицо в морщинах. — А что, вполне возможно.
— Не вполне, а точно. Хилльярд знал этого чувака, понял? Он треплется с ним, они идут вместе опрокинуть по паре пива Надо будет с Хилльярдом поговорить.
— Поговорить могу я, — быстро предложил Джимбо, увидев повод убраться из этого дома
— Точно, ты ведь у него в любимчиках теперь. — Мистер Хилльярд, вывихнувший лодыжку на прошлой неделе, как-то позвал Джимбо и попросил его сходить в магазин за продуктами. — Заглянешь к нему сегодня днем По ходу дела поболтай с каждым, кто с виду достаточно стар, чтобы знать того мужика.
На этот раз к благодарности за великодушно подаренный повод покинуть гнетущую атмосферу страшного дома у Джимбо примешалось подозрение, что Марк пытается избавиться от него.
— А как же ты?
— Шутишь? Пока ты берешь интервью, я буду здесь.
Странная комната на первом этаже, мысль о которой он никак не мог выкинуть из головы, вновь вспомнилась Джимбо. Чем дальше от нее он будет находиться, тем спокойнее. Она словно источала какой-то неестественно жуткий жар или нездоровый запах.
Глаза Марка были необычайно большими и блестели:
— Не стоит нам тут обоим шуровать. Тем более ты хочешь смотаться, правильно?
Джимбо отступил на шаг, на лицо его легла тень сомнения. Противоречивые чувства боролись в его душе — Марк явно хотел избавиться от него. Затем он вновь подумал о человеке с фотографий, о комнате внизу, в которую им предстояло войти, и решил, что вне пределов дома он будет все же полезнее, чем внутри.
— Мерзкое здесь местечко, вот что, — сказал он. — Давит как-то... Жуть, одним словом
Это была правда. Джимбо чувствовал себя так, словно брел сквозь отвратительную субстанцию, которая будет уплотняться и сковывать его ноги, если он задержится здесь. Призрачные паутины Марка были другой формой того же ощущения.
— Хочешь, покажу, где я нашел альбом, — предложил Марк.
«Не хочу!» — подумал Джимбо, но двинулся вперед и забрался в стенной шкаф.
Внутри едва хватало места для двоих, и в темноте Джимбо не сразу смог разглядеть, что делал Марк. А Марк как будто толкнул полку, что располагалась над кронштейном для одежды. Полка скользнула вверх. Марк шагнул ближе и открыл панель на задней стенке шкафа.
— Смотри.
Джимбо тоже сделал шаг вперед, и Марк, отодвинувшись чуть в сторону, протянул руку в темноту.
— Ну, видишь?
— Не-а.
— Давай сюда и потрогай рукой.
Они поменялись местами, и Джимбо, подавшись телом вперед, просунул правую руку в едва различимую нишу.
— Пощупай дно, — велел Марк.
Деревянная поверхность была на ощупь нетвердой и как будто ворсистой — словно мех давно сдохшего медведя.
— Дерево прогнило, трухлявое, — раздался сзади голос Марка.
Пальцы Джимбо нащупали чуть загнутый шуруп, небольшое отверстие, приподнятую кромку.
— О, что-то есть.
— Тащи.
Внутренняя створка отделилась от дна углубления. Джимбо запустил руку в отверстие и обнаружил тайник в два фута шириной, фут длиной и четыре-пять дюймов глубиной.
— Альбом здесь лежал?
— Ага.
Джимбо вытянул руку из тайника, и оба мальчика, пятясь, вернулись в комнату.
— А как ты нашел дверцу? Как ты узнал, что здесь тайник?
— Догадался.
Джимбо разочарованно покосился на него.
— Ведь этот дом почти копия моего, да?
— Я тоже так думал. Да только комнаты чуть поменьше.
— Вот именно, — сказал Марк. — Поэтому тебя «давит». Почти все они меньше, чем комнаты в моем доме. А если смотреть с улицы, кажется, что все то же самое. Значит, где-то в доме есть еще помещения.
— Думаешь, здесь есть потайные комнаты?
— Думаю, — ответил Марк, не открыв и половины того, о чем он думает.
Даже не помышляя получить от друга более точный ответ, Джимбо мгновенно понял, такие жуткие возможности предполагала подобная перестройка помещений.
— Допустим, в этом доме кто-то заперт — девушка, например, — сказал Марк. — Ей кажется, что она в безопасности, но...
Меньше всего Джимбо хотелось обсуждать такое допущение.
— Если ты прячешься в одной из тех потайных комнат, ты можешь выйти в любое время, когда захочешь, — с большой неохотой продолжил Джимбо.
— У этого дома должно быть жуткое прошлое, — прошептал Марк.
— У него и настоящее-то не очень... Слышь, Марк, меня правда воротит от всего этого, и мороз по коже. Будто здесь кроме нас еще кто-то есть.
Спустившись на первый этаж, мальчики побродили по гостиной и столовой, проверяя шкафы и буфеты, осматривая пол на предмет секретных люков. Марк как будто высматривал причуды архитектора, которые не собирался обсуждать. Он поднимал брови, выпячивал губы и сжимал их, проделывал разные жесты, обозначавшие размышление и понимание. А все, что понял, Марк оставлял при себе.
Слишком быстро для того, чтоб успокоить Джимбо, они закончили осмотр и очутились на кухне. От мыслей о тайных комнатах мальчику становилось все тревожней. Тяжелое, гнетущее чувство исходило от них. Будто в ответ на его ощущения, дверь в стене, казалось, разрослась и стала массивнее.
— Что-то мне не очень хочется заглядывать туда, — проговорил Джимбо.
— Тебя кто заставляет?
Марк подошел к двери, потянул ее на себя и распахнул Затем отступил назад, давая возможность Джимбо, сердце у которого зашлось, словно он падал вниз, подойти и встать рядом За порогом была чернота Марк издал низкий горловой звук и шагнул к порогу, Джимбо неохотно сделал полшага следом.
— Мы просто войдем, делов-то, — сказал Марк — Подумаешь, пустая комната...
Он шагнул за порог. Джимбо мгновение помедлил, сглотнул и пошел за ним в темноту. Внезапно к его щекам прилил жар.
— Надо было фонарик прихватить, — сказал Марк.
— Ну, — отозвался Джимбо, не испытывая особого желания соглашаться.
Глаза начали понемногу привыкать. Джимбо это напомнило момент, когда входишь в темный кинозал и на секунду останавливаешься, прежде чем идти по проходу. Невыразительная, лишенная каких-либо очертаний темнота начала блекнуть, превращаясь в серую муть. Джимбо с тревогой почувствовал слабый, но пугающий запах. В этой комнате к источаемому самим домом духу забвения и тлена примешивалось нечто звериное и отталкивающее. Наконец до него дошло, что он смотрит на какой-то большой предмет, абрисом своим одновременно знакомый и чуждый.
— Ё-моё! Что за хрень?
— Да вроде кровать.
— Это не может быть кроватью, — сказал Марк.
Они подошли ближе: непонятный объект занимал едва ли не всю комнату под крутым скатом крыши и отдаленно вроде бы действительно напоминал кровать — кровать свирепого великана, еженощно падавшего в нее мертвецки пьяным. Толстые, необработанные десятифутовые брусья составляли ее каркас, а гигантское ложе было сколочено из криво пригнанных досок. Ребята подошли чуть ближе. Марк выдавил:
— Ого...
— Не хотел бы я провести на ней ночку, — сказал Джимбо.
— Нет, ты глянь.
Марк указал на то, что Джимбо в темноте принял за пятно темноты на сером фоне дощатого ложа. В центре этого пятна, на расстоянии примерно трех футов друг от друга, к металлическим планкам были прикручены две цепи, к каждой из которых крепился кожаный браслет. Другая такая же пара оков, разнесенных чуть шире, была расположена фута на четыре ближе к изножью.
— Ножки привинчены к полу, — констатировал Марк. В темноте блеснули его глаза.
— Господи, да для кого же это все? — И тут Джимбо заметил множество пятен, показавшихся ему черными, вокруг и между цепей. — Так, я пошел отсюда Извини, братишка...
Он уже шагал к двери, держа перед собой руки, будто готовился дать отпор внезапному нападению. Глянув напоследок на гигантскую кровать, Марк двинулся за ним Выйдя за порог, оба переглянулись, и Джимбо вдруг испугался, что Марк сейчас что-то скажет. Но тот отвел взгляд, не став делиться мыслями.
Чувствуя себя невесомыми и бесплотными, как привидения, они вышли на полуразвалившееся крыльцо. Что-то произошло с нами, подумал Джимбо, с ним-то уж точно произошло, но он никак не мог понять, что именно. Весь воздух и едва ли не вся жизнь были вытянуты из его тела, как после колоссального шока Оставшегося хватило, чтобы сойти со ступенек в буйно разросшуюся траву заднего двора.
Джимбо ничего не говорил, пока они не обошли дом и не выбрались на подстриженную лужайку — вот тогда он понял, что больше не в силах молчать.
— Ее сделали для ребенка — кровать эту.
Марк остановился и оглянулся на дом.
— Он держал в этих кандалах ребенка, а может, нескольких, он пытал их на этой кровати. — Марку казалось, будто он бьет в огромный барабан. — Потому что те пятна — кровь, что еще? С виду черные, но это была кровь.
— И на матрасе, там наверху, тоже кровь.
— Господи, Марк, что это за гиблое место, а?
— Вот это мы с тобой и выясним, — ответил Марк. — Если, конечно, ты не передумал помогать мне. А если передумал — скажи сейчас Отваливаешь?
— Нет, я сделаю все, что скажешь. Но я по-прежнему считаю, что мы не должны совать в это нос.
— Нет у меня выбора, — сказал Марк. — Понимаешь, у меня такое ощущение, будто я, так сказать, избран. Да, согласен, там жутко, но это убило маму!
— Как? Объяснить ты можешь, как?
— Да не знаю я! — закричал Марк. — За этим мы здесь, ты что, не понял?!
И тут взгляд Марка без всякой на то причины — так показалось Джимбо — изменился. Черты лица расслабились, приняли какое-то полусонное выражение. Марк взглянул на свои руки, затем посмотрел на землю.
— Блин! — Продолжая смотреть себе под ноги, он сделал несколько шагов назад к дому. — Джимбо, что за черт, где альбом, который я нашел?
Джимбо моргнул.
— Я его тебе не давал?
— Нет. Ты его держал, когда мы спустились вниз.
— Наверно, остался на кухне, — кивнул Марк. — А в комнату я его не брал, не помнишь?
— Не помню.
— Вроде я положил его на столик, чтоб руки освободить.
— Не надо. — Джимбо уже понял, что Марк собрался делать. — Фиг с ним Ты ж посмотрел фотографии.
Но Марк уже направился к зарослям и через секунду ступил на тропку, которую они протоптали.
— Марк, не ходи.
— Не боись, я быстро.
Для Джимбо было непостижимо, как кто-либо, даже Марк, захотел бы еще раз окунуться в атмосферу дома номер 3323. Теперь ясно, почему соседи пришли к молчаливому уговору забыть о пустом доме, не позволять своим глазам всматриваться в него, если ненароком их взгляды падали туда Были в доме вещи, глядеть на которые не следовало никому.
Джимбо сел и стал ждать. Палящие лучи солнца усиливали жужжание и стрекотание невидимых насекомых в высокой траве. Пот струйкой бежал по загривку и ребрам, охлаждая кожу. Он не сводил глаз с двери черного хода над покривившимися ступеньками. Плечи неприятно жгло. Он стянул футболку и потер плечи, продолжая смотреть на дверь.
Джимбо поднялся, отошел и сел в траву чуть в сторонке: ему показалось, он чувствует запах разложения какого-то зверька — бурундука или белки.
Смотреть на часы было бесполезно, поскольку он не засек, когда Марк пошел обратно. И все же посмотрел половина первого. Странно. Они проторчали в доме часа два с половиной, а по ощущениям — гораздо меньше. Дом будто загипнотизировал их. Под впечатлением от этой мысли Джимбо снова глянул на часы. Стрелки не двигались.
Нет, разумеется, секундная стрелка не стояла на месте, обегала свой круг. Тоненькая полоска отсчитывала двадцать два, двадцать три на пути к тридцати. Джимбо посмотрел поверх кончиков травы на дверь. Ее словно никогда не открывали.
Стрелка добежала до финиша и начала отсчет новой минуты. Глаза Джимбо поднялись на зловещую дверь, и волна облегчения, прокатившись через него, сменилась волной гнева Из раскрытой двери вышел Марк Андерхилл, держа в руках мерзкий альбом и прося прощения каждым своим взглядом и жестом Джимбо вскочил на ноги.
— Ты чего так долго?
— Виноват, виноват, — сказал Марк.
— Я тут весь извелся! Ты что, забыл, что я жду тебя?
— Йоу, Джимбо, я же сказал виноват.
— Очко твое виновато!
Марк замер и невидящим взглядом уставился на него. Джимбо растерялся, не понимая, что у друга на уме; лицо Марка все еще было неестественно бледным.
— Ты вроде спросил, чего я так долго?
— Да Почему так долго?
— Никак не мог найти эту дрянь. Обыскал всю кухню, заглянул даже... Ну, ты понял
— В комнату с кроватью.
Марк кивнул.
— Пошел наверх. Угадай, где он был. Джимбо ответил единственно возможное:
— Опять в шкафу?
— Вот именно. В нем самом.
— А как он туда попал?
— Надо подумать, — сказал Марк. — Только не говори ничего, ладно? Пожалуйста. Если мысли есть, держи их при себе, хорошо?
— У меня есть мысль, которую я не собираюсь держать при себе: и не думай возвращаться туда снова! Ты сам это прекрасно знаешь! Ты же перепуган насмерть, ты весь белый!
— Вообще-то я и сам мог забыть его там
И спор их пошел по кругу: Марк теперь утверждал, что не помнит, держал ли он в руках альбом, когда они спускались, а Джимбо не мог вспомнить, видел ли он альбом в руках у Марка Так они продолжали препираться, но уже без прежней горячности, когда спустились по Мичиган-стрит. Повернув за угол в переулок, оба умолкли, как по команде. Прежде чем расстаться, Марк попросил Джимбо принести фонарик, и тот сбегал домой. Не задавая никаких вопросов, Джимбо молча вручил фонарь другу.
23 июня 2003 года
Поразительно. Филип понятия не имеет, кто жил в доме напротив. Если он даже и знал, то заставил себя забыть. Соседство с домашней базой одного из известнейших в стране серийных убийц способно вызвать подобную амнезию и у людей, куда более склонных к такому, чем мой брат. А у Филипа, конечно же, был дополнительный стимул извечный стыд, что он был женат на двоюродной сестре маньяка. Доля той же крови текла в ее жилах, и доля чуть меньшая — в жилах их сына Не в этом ли причина его отчуждения от мальчика? Филип любит Марка, не сомневаюсь, но такая любовь не удерживает отца от постоянных придирок.
Благодаря Джимбо Монэгену и Омару Хилльярду я узнал, что Филип приобрел дом, стоявший напротив дома Калиндара, не подозревая о страшном соседстве. В противном случае он никогда бы не сделал этого. И конечно же, Филип оформил покупку в привычной для себя спешке. Мечтая вырваться из пригорода, где соседи вынуждали его чувствовать себя классом ниже их, брат лелеял надежду поселиться в старом районе, поближе к своей школе. Он торопился, полагая, что продумал все, но даже если и существовал какой-либо намек на личность предыдущего владельца дома напротив, Филип не в состоянии был уловить его.
Узнав о доме Калиндара, я ничего не говорил Филипу до тех пор, пока не показал ему два странных электронных послания, которые Марк отправил мне перед своим исчезновением И даже тогда я дожидался подходящего момента, пока мы не очутились в полицейском участке с сержантом Полхаусом Мне было предельно ясно, что говорить об этом с одним только Филипом — пустая затея. Первое письмо пришло за два дня до исчезновения Марка, второе — за день. Они только усугубили бы нездоровое подозрение Филипа, что мы с Марком состояли в тайном сговоре. Прочитав сообщения сына, Филип настоял на том, чтобы показать их Полхаусу, что, конечно же, было правильно. Полхаус изучил их, задал каждому из нас несколько вопросов и положил распечатки писем Марка в папку, которую убрал в нижний ящик стола.
— Как знать... — вздохнул сержант.
Я сделал все, что смог, — рассказал им обоим о связи с Джозефом Калиндаром, однако с таким же успехом я мог бы распространяться перед парой собак.
Кому: [email protected]
Дата: понедельник, 16 июня 2003, 15:24
Тема: сумасшедшее, но не слишком
привет дядь
ну как поживаете, я частенько вспоминаю вас. сам поживаю не очень, на душе кошки скребут после того что случилось с мамой. никак не сосредоточиться, трудно держать себя в руках, сейчас вот решился написать а что сказать не знаю.
у вас никогда не было такого, что вот кажется весь мир сошел с ума все так плохо хуже некуда но вроде как получается что так и надо? или типа все к лучшему?
Держитесь
м.
— Ты ответил? — спросил Филип.
И сержант Полхаус:
— Вы ответили на е-мэйл мальчика?
— Конечно, — сказал я. — Написал ему, что со мной такое происходит пару раз в неделю.
Вот что написал мне Марк во втором послании:
Кому: [email protected]
Дата: вторник, 17 июня 2003, 16:18
Тема: сумасшедшее, но не слишком
привет дядь Т.
мы уходим все дальше и дальше и где очутимся, никому не ведомо...
я вот о чем хотел спросить вас...
вам никогда не казалось, что вы попали в собственную книгу? что мир вокруг вас вдруг стал таким же как в вашей книге?
Спасибо
м.
— Что вы ответили ему? — спросили оба — Филип и сержант Полхаус
— Ответил: «никогда» и «постоянно», — сказал я.
— Простите, как? — переспросил сержант Полхаус.
Это был суровый, жесткий человек, и его вопрос вовсе не означал, что он удивлен.
Я показал ему распечатку:
Кому: [email protected]
Дата: вторник, 17 июня 2003,19:45
Тема: сумасшедшее, но не слишком
Дорогой Марк,
>вам никогда не казалось, что вы попали в одну из своих книг? и что мир вокруг вас вдруг стал >таким как в вашей книге?
Ответ:
1. Никогда.
2. Постоянно.
Все-таки что, черт возьми, происходит?
Дядь Т.
— Он не ответил, — сказал я. — Но не кажется ли вам, что эта загадочная идея Марка может иметь какое-то отношение к его исчезновению?
— Может, и имеет, — сказал Филип.
Сержант Полхаус и я одновременно посмотрели на него. Комната, в которой мы находились, была заставлена столами — полицейские-детективы говорили по телефонам или печатали рапорты. Когда я спросил Полхауса, как называется эта комната, он странно взглянул на меня и сказал «Предбанник» — так, будто это обязан знать каждый.
— Эта так называемая «идея», несомненно, имела какое-то отношение к «убийце из парка Шермана», — сказал Филип.
— А по-моему, речь о чем-то другом, — возразил я. — Я недавно узнал, что Марк и его друг Джимбо забирались в дом, что стоит за вашим, Филип, и после этого, сдается мне, Марк провел в том доме довольно много времени наедине с собой. Мне кажется, его идеей и был дом Или в доме началось осуществление какой-то идеи. Дом принадлежал Джозефу Калиндару.
— Не может быть, — сказал Филип. — Жена сказала бы мне. — Он взглянул на Полхауса. — Вообще-то я бы не хотел, чтоб это стало достоянием гласности, но моя супруга и Калиндар были двоюродными братом и сестрой.
— Любопытно, — сказал Полхаус. — По-моему, было бы логичнее, если б супруга как-нибудь при случае рассказала вам об этом.
— Филип, а ты показывал дом Нэнси до того, как купил его? — спросил я.
— Чего ради? Он находился в приличном квартале, ближайшие дома были, в общем-то, однотипными, да и просто не было времени: я спешил.
— Выходит, Нэнси пребывала в неведении до того момента, когда отступать было уже поздно. Как только она поняла, где оказался ваш новый дом, она, мне кажется, хотела защитить тебя.
— Защитить меня? Да это... Это... — Филип умолк и, казалось, обдумывал мое предположение.
— Этот дом словно загипнотизировал Марка, — сказал я Полхаусу. — Мальчик буквально помешался на нем.
— Что и неудивительно для мальчика, — сказал Полхаус. — Там наверняка полно пятен крови и, может быть, еще чего-нибудь такого...
— А вам не кажется... Может, имеет смысл съездить туда и осмотреть дом?
— Секунду. Возможно, туда уже ездили. — Не поясняя своих слов, сержант вытащил из кармана маленький блокнот и листал его, пока не нашел нужной странички. — Дом номер тридцать три двадцать три по Северной Мичиган-стрит?
— Да, — ответил я.
— А я почем знаю? — ответил Филип.
— Это он?
— Да, — повторил я.
Сержант взглянул на Филипа:
— Ваш сын и его друг звонили нам седьмого июня. Они хотели сообщить о своих подозрениях насчет того, что «убийца из парка Шермана» прячется в пустующем доме номер тридцать три двадцать три по Северной Мичиган.
— Приехали... — прошипел Филип. — Я как чуял Марк и этот балбес шастали там, строя из себя великих сыщиков навроде твоего дружка Пасмора. Как же я раньше-то не... — У Филипа было такое лицо, будто он вот-вот плюнет на пол.
— Ты знал, что они звонили в полицию?
— А думаешь, они мне сказали? — Прямой, ликующий взгляд на меня. — Вот почему они так интересовались этим домом. Кого-то, наверное, там увидели. — Филип взглянул на Полхауса, чьи хладнокровие и невозмутимое спокойствие оставались неизменными с того момента, как мы с Филипом вошли в «предбанник». — Но вы ведь отреагировали на сигнал, так?
— Да, мы подъехали к дому, произвели наружный осмотр. Все там было закрыто, как и много лет до того.
— Вы не попытались связаться с моим сыном?
— От него поступил сигнал, мы сигнал проверили, он оказался ложным — как большинство вызовов, которые мы получаем от населения. А если мы не обнаруживаем ничего существенного, хода делу не даем
— Ложный, говорите, сигнал? Вот, значит, какой вы сделали вывод, когда мой сын исчез?
— Мистер Андерхилл, мне очень жаль вашего сына, и поверьте, мы делаем все, что в наших силах, чтобы спасти его.
— Вы сидите здесь и рассказываете об этом мне. А вам не приходило в голову, что мой сын мог бы привлечь к себе внимание своими исследовательскими потугами?
— Не думаю, что наш «плохой парень» засел там,— сказал Полхаус
Мой брат вновь взглянул на меня:
— Не про это ли вся ересь в письме, а? Эти бредовые идеи, эти дурацкие ощущения, будто он в одной из твоих книг? Он давал тебе понять о том, что играет в детектива.
— А может, и о чем-то другом, — сказал я.
— Очень надеюсь, что ты поделишься всем, что у тебя на уме, и ничего не утаишь.
Я взглянул на сержанта:
— По-моему, вам стоило бы еще раз наведаться в тот дом и обыскать его как следует.
— Мы уж как-нибудь сами разберемся, — ответил Полхаус.
На следующий день после того, как они с Джимбо побывали в доме, Марк, возвращаясь в пустой дом, прихватил с собой фотоальбом — не хотел оставлять его дома. Отец стал совсем странным, и с него станется устроить в комнате сына обыск — как тогда объяснишь, что за альбом, откуда? Лучше всего вернуть находку в тайник, там-то уж отец не найдет. Марк хотел еще раз внимательно просмотреть фотографии, поразмыслить, что они могут подсказать. Кроме того, он решил большую часть дня провести в пустом доме, так что неплохо будет иметь альбом под рукой.
Чуть позже тем же утром они с Джимбо, созвонившись по мобильным телефонам, обговорили план на день. Оба, по сути, еще оставались в постели: Марк, приняв душ и одевшись, завалился поверх одеяла, а Джимбо даже не вставал
— Этап второй, я усек, — сказал Джимбо, — Примерно к обеду встречаемся у «Закусочной Шермана» и сверяем наши записи, лады?
«Закусочная Шермана», через два дома от того места, где прежде находился театр Белдэйм Ориентал, была местом неофициальных сборищ учеников Куинси. Упомянув ее, Джимбо дал понять, что хочет обменяться с Марком информацией, а потом поболтать с приятелями, которые обязательно там будут. В те дни все школьники в районе только и говорили друг с дружкой по мобильникам о местном убийце.
— Хочешь — иди, — сказал Марк. — Не думаю, что мне захочется есть, тем более общаться с теми, кто там будет тусоваться. Поговорим позже.
— Когда, например?
— Когда я сделаю все свои дела Так что у тебя времени — вагон.
— Понятно. — Джимбо, похоже, немного обиделся.
Возможно, он почувствовал, что лучший друг что-то от него скрывает. Конечно, Марк кое-что скрывал и намеревался продолжать скрывать. Еще накануне он заметил в доме много странностей, о которых не следовало говорить Джимбо. В некотором смысле он дал Джимбо ключ к пониманию этих странностей (если он, конечно, не ошибался — а Марк был уверен, что не ошибается), так что формально он не утаил ничего. Но также Марк знал, что Джимбо не догадается, что делать с тем ключом и что данный ключ означает, — или вообще не поймет, что это ключ. Дом, сделал вывод Марк, хранил большой секрет, который был собственноручно встроен в него сумасшедшим, прилепившим уродливую маленькую комнату и сколотившим гигантскую кровать.
Закончив разговор с Джимбо, Марк спустился вниз и покопался в холодильнике. Отец Марка запасался продуктами, только когда был вынужден это делать, и зачастую покупал совершенно необязательные вещи: баночки оливок, карамель с арахисом, маринованные огурцы, легкий майонез и «Вандербред»[25]. Во время первого набега на полки холодильника Марк решил, что придется ему заглянуть в какую-нибудь закусочную, прежде чем начать действовать, но, пошарив в холодильнике во второй раз, он отыскал сыр чеддер, сливочный сыр и остатки еще съедобной на вид салями. Он приготовил себе сэндвич с чеддером, салями и майонезом, сунул это липкое сооружение в пластиковый пакетик, который вместе с фотоальбомом убрал в бумажный пакет (там уже лежали небольшой монтажный ломик с загнутым и расплющенным концом, рубильный молоток и фонарик), и вышел из дома, на ходу подворачивая пакет, чтобы тот не казался таким большим.
На раскаленный добела солнечный свет, на самое пекло, в которое обратило солнце опустевшие улицы, выходит наш храбрый мальчик, словно лихой наездник, вылетающий на призовой круг, словно победитель турнира — к шатру своей возлюбленной. Впервые в жизни он ощущает в себе такую преданность идее, такую готовность к первому этапу всего, что уготовила ему судьба. Его страх — ведь на самом деле он был весь пронизан страхом — будто придает ему сил, будоражит и укрепляет волю.
Такое состояние скорее обратит на себя внимание, чем укроет, и вскоре после того, как Марк сворачивает на Мичиган-стрит и начинает целеустремленный поход к четвертому дому квартала, один из жителей этой улицы, склонив голову к окну своей гостиной, сразу же замечает его.
«А, вот опять этот симпатичный паренек Андерхиллов, — думает Омар Хилльярд, — шагает к дому Калиндара. А где же Санчо Панса, маленький ирландский бульдог, который всегда с ним? Бог мой, какой же красивый парень! Бесстрашный и дерзкий! Вон, свернул направо прямо напротив того дома... Ну, точно, опять полезет. Вот чертенок! Будь я ирландским бульдогом, я б в него влюбился без памяти. Бьюсь об заклад, в доме Калиндара он найдет куда больше, чем ожидает».
Наслаждаясь ощущением того, как солнце греет руки и плечи, Марк приблизился к зарослям высокой травы заднего двора Ноги сами несли его, ритмично, шаг за шагом. Если б Марк захотел, он дошел бы так до Скалистых гор, вверх по склону на хребет, вниз по другому и — вот он, Тихий океан, плещется у ног.
Марк пробрался сквозь траву и бурьян к сломанным деревянным ступеням и после мгновения нерешительности открыл заднюю дверь. Вот дом великана, а вот он, Марк, истребитель великанов, со своим волшебным пакетом. Отчасти он был готов к сопротивлению, которое мог встретить на пороге, но его приход не пробудил к жизни невидимых паутин или отвратительных миазмов эмоций, как это было в первый визит. Марк беспрепятственно миновал дверь и, даже не заглянув в комнату с жуткой кроватью, понес свой тяжелый пакет вверх по лестнице в хозяйскую спальню.
Замечательный плотник жил в этом доме. Небрежный вид пристройки был хорошо обдуманной хитростью: никто, посмотрев на нее, не догадается о тех усовершенствованиях, которые ее создатель сделал в доме. Бросающаяся в глаза чудовищность пыточной кровати наверняка тоже была продумана — плотник создал «творение», соразмерное гнусности своих чувств. Однако, найдя возможность разгуляться на всю катушку, плотницкий талант проявил чудеса изобретательности и сотворил настоящий шедевр. Вот чего не открыл Марк своему лучшему другу.
Наверху в спальне он достал из пакета ломик и с его помощью отодрал часть задней панели стенного шкафа. Штукатурка и обломки дранки посыпались на пол.
Марк нашел фотоальбом на небольшой плоской квадратной конструкции, напоминающей столик, пристроенный с краю ниши, которую он только что расширил Столик этот, похоже, служил подставкой для лампы, но Марк догадался, что у него было совсем другое назначение, и даже не одно, а два. Здесь был прекрасный наблюдательный пункт, позволявший, оставаясь невидимым, слушать, что происходит в доме. Это был пост для домашнего шпиона и террориста, и сам факт его постройки свидетельствовал о степени психоза создателя. Закрывающееся потайной скользящей дверцей, маленькое вместилище могло служить и сейфом.
Марк шагнул в пространство, которое он только что расширил, и понял, что его теория относительно конструкции дома оказалась верной. Сердце будто поднялось к горлу, и пару секунд он был настолько объят страхом, что не мог сдвинуться ни вперед, ни назад. Лучше бы он ошибся в своих предположениях: тайников в доме, так напугавших Джимбо, оказалось достаточно, но это было страшнее — что-то вроде необузданной первобытной свирепости безумца.
Глазам его предстала еще одна стена, отстоящая от задней стенки шкафа фута на три. Через четыре-пять футов просвет между внутренней и внешней стенами терялся во тьме. Это был дом сумасшедшего, и он очень напоминал работу его ума, источенного невидимыми потайными ходами. Марк готов был дать голову на отсечение, что открывающийся перед ним ход опоясывал здание по всему периметру.
Марк отправился в спальню за фонариком. Возвратясь к шкафу, он прошел сквозь пролом и включил фонарь, плеснувший луч холодного желтого света, чуть подрагивавшего в дрожащей руке, вдоль узкого, мрачного, выложенного камнем коридора. Марк повернулся — и с другой стороны то же самое. Во рту у него пересохло. Так и есть — все в точности как он предполагал Марк глядел на первые несколько ярдов потайного коридора, еще одного подтверждения догадок относительно природы вдохновения плотника. Дабы убедиться, что вторая часть теории верна, оставалось лишь пройти по узкому коридору.
Что там, в конце этого садистского потайного хода? То ли он тупиком упирается в стену дома, то ли, как Марк предполагал... Узкий луч ударил в глухую стену, и сердце разочарованно сжалось. Рука с фонариком медленно пошла вниз, и дрожащий желтый круг света водопадом стек по каменной кладке и вдруг осветил некое пространство ниже уровня пола Марк услышал свой собственный выдох, шагнул вперед и, увидев первые ступени ведущей вниз лестницы, испытал чувство, похожее на наслаждение. Дом напоминал соты.
Хозяин жил здесь один — он либо умертвил членов своей семьи, либо отослал их куда-то. В любом случае, дети нашли свою смерть на огромном деревянном ложе и на маленькой односпальной кровати в спальне наверху. Избавившись от семьи, этот человек заманивал в свой дом женщин или же, напав на них в темноте, связывал и тащил сюда. Двери заперты, окна заколочены. Женщины думали, что оказались одни в доме, выйти из которого не могли. Потом они, наверное, слышали шаги этого психа и, возможно, пытались бежать от него, а он бродил по скрытым переходам из комнаты в комнату, следуя за каждым движением жертвы. Действуя словно гигантский паук, он мгновенно достигал любой точки гигантской паутины. Ему очень нравилось следить в глазки за мечущимися женщинами. Ему очень нравилось убивать женщин, но перед убийством он наслаждался их страхом и мучениями.
Марк почувствовал слабость от смеси возбуждения, ужаса и отвращения. Он проник в самое сердце зловещего дома, и увиденное отняло у него почти все силы.
Вместо того чтобы спуститься по ступеням, Марк пошел назад. На этот раз он увидел плавающие в воздухе обрывки больших паутин, которых поначалу не заметил. Паутины из реальной жизни нисколько не волновали его.
Как ему и представлялось, на противоположном конце потайного коридора была вторая такая же лестница, ведущая в цокольный этаж. Марк стал спускаться, ощупывая лучом фонаря уходящие вниз ступени. В самом низу луч выхватил из темноты два коротких коридора, ведущих к фронтону и боковой стене дома. Каждый вроде бы заканчивался дверью, встроенной заподлицо в стену. Этот монстр устроил себе тайный проход и по всему цокольному этажу тоже. Чего Марк не ожидал здесь найти, так это черного зева еще одной лестницы. И он, и Джимбо совсем забыли про подвал. Марку стало жутко — будто он глотнул морозного воздуха.
Подвал — почему это слово так пугало? Да потому что никогда не знаешь, что тебя ждет там, в подвале...
Несмотря на это, Марк стал спускаться, смахивая с лица клочья паутины. Ниже, и ниже, и ниже — сквозь напластования злобы, боли и мучений, в скрытую внизу клоаку. Закончив спуск, Марк высветил фонарем круглое смотровое оконце, грубо вмонтированное в филенку черной, будто бы выпиленной из крышки гроба двери. Ничего похожего на дверную ручку не было. На пробу Марк вытянул вперед левую руку и ткнул дверь пальцами. Будто ожидавшая этого прикосновения, дверь мгновенно распахнулась.
Марк шагнул вперед и провел лучом фонаря вдоль того, что смахивало на стену старинного форта. Затем развернулся и поводил фонарем у дверного проема, инстинктивно ища глазами выключатель. Отыскав его слева от лестницы и не успев сообразить, что электричество должно бы быть отключено уже много лет, щелкнул им.
Поразительно: где-то ближе к центру подвала откликнулась единственная лампочка, и серовато-желтая дымка наполнила помещение тусклым светом Волна леденящего ужаса едва не сбила с ног мальчика Кто-то пользовался этим домом — тот, кто платил за электроэнергию. Марку невыносимо захотелось прижаться спиной к стене. Он слышал свое надрывное дыхание, в ушах звенело, и лицо будто покалывали сотни холодных искорок.
Сама лампочка оставалась невидимой за «стеной форта» — тянущейся на всю длину подвала перегородкой из половинчатых бревен, лохматых от свисавших лоскутьев коры. В бревна с интервалами были врублены двери. Марк подошел к ближайшей. Через минуту его вырвало завтраком, которого он не ел.
24 июня 2003 года
— Так что же он нашел? — спросил я.
Джимбо испытывал крайнюю неловкость. Я буквально похитил мальчишку из уютной гостиной его дома и увез в ресторан в центре города, считавшийся в середине шестидесятых классным местечком «Каминная гостиная» навевала мне приятные воспоминания, и стейк здесь готовили не хуже, чем в Нью-Йорке. Джимбо в этом ресторане оказался впервые и потому терялся, не зная, как держаться в обстановке старомодной роскоши Среднего Запада — с приглушенным освещением, отделанными красной кожей кабинетами и огромными деревянными столами с похожими на троны стульями. Это было место, где можно вести беседу без опаски быть подслушанными, однако мой план разговорить Джимбо сработал лишь наполовину. Он расправлялся со своим стейком, заказав его хорошо прожаренным и залив кетчупом, но явно продолжал считать, что предает Марка, вступая со мной в разговор.
— Никто ничего плохого не собирается делать Марку, — толковал я Джимбо. — Единственное, чего все хотят, — выяснить, где он, и вернуть его, если это возможно.
— Да если б мы могли вернуть его, — проговорил Джимбо.
— Думаешь, не сможем?
Джимбо ткнул вилкой с кусочком прожаренного мяса в лужицу кетчупа.
— Подумай, я не хочу тебя торопить, — сказал я.
Джимбо кивнул, и кусок мяса исчез у него во рту. Как большинство подростков, Джимбо мог есть как римский император — три-четыре раза в день.
— Он сказал тебе, что спускался в подвал по потайной лестнице.
— Ну да, третьей по счету. Они там везде, эти лестницы. И... — Он замолчал и густо покраснел
— И — что?
— Ничего.
Джимбо, что он нашел в подвале?
— В маленькой комнате подвала, в первой. Их там пять, может, шесть. — На мгновение Джимбо ушел в себя и наморщил лоб. Он был славным мальчишкой, этот Джимбо. — Знаете, люди, когда раньше отправлялись в плавание, свои вещи складывали в такие большие ящики, как чемоданы, но только не чемоданы? С висячими замочками?
— Пароходные кофры[26], — подсказал я.
— Точно, кофры. Вот один такой был придвинут к стене комнаты. На нем висел замок, но замок был сломан. В общем, Марк заглянул туда. Эта штука, ну, кофр, был набит волосами.
— Волосами?
— Женскими. Слипшимися. Все вперемешку — светлые, темные, рыжие...
— Неудивительно, что его вырвало.
Джимбо продолжал, словно я ничего не говорил.
— Только он сначала не понял, что это волосы, потому что там все комом было. Похоже было на какое-то мертвое животное. И он протянул руку и ухватил клочок. К нему что-то прилипло коричневое, которое отвалилось сразу, когда он прикоснулся.
— Ох ты... — не удержался я.
— Вот тогда его и стошнило, — продолжил Джимбо. — Когда до него дошло, что он держит волосы, срезанные у нескольких женщин. И слипшимися они были от крови.
— Боже.
— Полиция ведь была там, правильно? Почему они оставили эту дрянь? Они из этого дома, наверное, тонну всякой гадости должны были вывезти.
— Хороший вопрос, — сказал я, хотя ответ мне, похоже, был известен. В те времена ДНК-экспертизы не существовало. Наверное, эксперты упаковали в пакетик образцы волос и сделали, что было в их силах. Они же и сломали замок.
— Ты знаешь, кто жил там, Джимбо? — спросил я.
— Знаю, — кивнул он.
— Узнал, когда обходил и опрашивал соседей?
— Это была моя работа. Марк внутри, я — снаружи.
— И закончил ты разговором с мистером Хилльярдом
— Он чокнутый. Раньше не пускал меня в дом, пока не покалечился, я потом понял почему. Там столько дерьма.
— Ну, не такой уж он плохой, как тебе кажется, — сказал я, припомнив то, что видел сам в гостиной Хилльярда. — Давай-ка вернемся к Марку.
— А стоит? Вы же знаете, что сотворил Калиндар, я вам ничего нового уже не скажу.
Я признался, что был в полном неведении буквально до самого исчезновения Марка, пока Том Пасмор не сообщил мне кое-какие подробности.
— Они были родственниками — он и Марк. Потому что у мамы Марка была его фамилия. Это я от старика Хилльярда узнал! В общем, я рассказал Марку, но у отца он не мог спросить, потому что, стоило только заикнуться об этом, тот сразу начинал беситься. Марк залез в Интернет. А там — столько всего об этом Калиндаре! Что за народ, они, похоже, молятся на серийных убийц.
— Что Марк нашел в сети о Калиндаре?
— Да там куча всего! Он откопал сайт какого-то типа из Сент-Луиса, открыл его и увидел генеалогическое древо.
— Где был и он сам, полагаю.
— И все его родственники. Так он и выяснил, что отец его мамы и отец Джозефа Калиндара были братьями. Так что Марк Джозефу Калиндару приходился...
— Внучатым племянником Давай вернемся к Марку в пустом доме. Наверное, он продолжил осмотр после того, как его вырвало.
От Омара Хилльярда я уже знал, что Марк еще раз приходил в дом Калиндара в один из дней перед своим исчезновением.
— Ну да, продолжил. И нашел в подвале много всяких странных штук — ну, большой железный стол и, это, как его, желоб такой, спускающийся с первого этажа И там везде были пятна крови. Но...
Джимбо ткнул кончик ломтика жареного картофеля в кетчуп. Глаза его встретились с моими, и он отвел взгляд. Примерно треть картофельного ломтика с красным кончиком исчезла у мальчика во рту. Он оглянулся, словно ненароком, на уминавших стейки бизнесменов и провинциальных дамочек, поедавших салаты за большими столами полированного дерева В другом конце помещения, у длинной стойки бара, пожилой мужчина в помятом льняном костюме и молодой человек в спортивной рубашке изо всех сил старались удержаться и не строить глазки барменше, которая во времена моего первого визита в этот ресторан еще не родилась.
— Ты все время пытаешься отвлечься и сам себя сбиваешь, — сказал я Джимбо.
Он высунул кончик языка и коснулся им верхней губы. Глаза его будто расфокусировались за мгновение до того, как встретились с моими:
— Чего?
— Пытаешься удержать себя от того, чтобы сказать мне что-то.
Джимбо уткнулся взглядом мне куда-то в область подбородка
— Ради Марка ты должен рассказать мне все, что знаешь. Именно для этого мы с тобой здесь.
Джимбо кивнул, но не слишком убедительно.
— Ты говоришь, он видел там желоб и металлический стол. Из сайтов о Калиндаре вы, наверное, знали о том, что он расчленял тела некоторых своих жертв, прежде чем бросить их в печь. А операционный стол он заказал себе в компании по доставке медицинского оборудования.
— Ну да, знали.
— Потом ты начал рассказывать мне что-то другое, но как будто сбился с мысли.
Я наблюдал за тем, как Джимбо продумывает варианты ответа Затем он коротко глянул на меня, кожа над его скулами натянулась, и я понял, что он наконец решился.
— Марк проверил все эти маленькие комнаты в подвале. В одной была операционная, в другой стояли три или четыре корзины с крышками, пустые. Он еще подумал, что здесь была сложена одежда женщин и полиция увезла ее.
— Дело в том, что полиция не досматривала дом так тщательно, как это сделал Марк.
— Ну да, коридоры они не нашли.
Джимбо прожевал кусочек стейка, проглотил и глубоко вздохнул Мы, похоже, готовы были подойти к тому главному, что он скрывал от меня.
— Короче, Марк пошел обратно. Наверх. Начало желоба он нашел в потайном проходе между гостиной и столовой. Калиндар тащил их сквозь стены, спускал по желобу и грузил прямо на стол. Первый этаж был таким же, как и все остальные: выбирай какую хочешь лестницу — и попадешь в любую точку дома Марк сказал, что Калиндар перед тем, как убить, мучил женщин: давал им знать, что он рядом, но видеть его они не могли. — Он поморщился. — В прихожей вход в потайной коридор был в стенном шкафу для пальто, что под лестницей. — Джимбо помедлил в нерешительности, и я понял отчего. Ему нужно было обдумать, стоит ли идти в своем откровении дальше.
— А стенной шкаф, — продолжил он, — такой же, как в спальне.
— Ясно. И он заглянул в него.
Джимбо собирался рассказать все, но лишь в тот момент, когда не рассказать уже будет невозможно. Я решил чуть подтолкнуть его.
— И увидел внутри такой же деревянный ящик, как наверху?
Джимбо моргнул Выходит, я угадал.
— Так что там было? Дневник? — спросил я и подумал: холодно.
— Нет, не дневник, — пробормотал Джимбо.
Меня вдруг осенило:
— Ему удалось вскрыть ящик?
Джимбо кивнул Он отвел взгляд, и его губы дрогнули, на одно лишь мгновение сложившись в подобие улыбки.
— Джимбо, хватит, прошу тебя. Не ходи вокруг да около. Что было в ящике? Гора костей? Череп?
— Да ничего такого. — Джимбо улыбался. Я был настолько далек от истины, что это его развеселило. — Когда Марк вскрыл тайник, он увидел там свой бумажный пакет. Со всем содержимым фотоальбомом, молотком и «фомкой». И дурацким бутербродом
В другом конце зала нежным колокольчиком рассыпался звонкий смех барменши. Мы повернули головы и увидели, что пожилой мужчина трясется то ли от смеха, то ли от возбуждения. Отсюда, с того места, с которого мы смотрели, он напоминал трясущийся скелет в костюме.
Попроси Тимоти Андерхилла, и он мог бы выпалить единым духом всю иерархию военных чинов от рядового до главнокомандующего. Почти каждый бывший солдат в состоянии сделать это, но в своих романах Тим иногда упоминал о собственном военном опыте во Вьетнаме и делал это с большим знанием дела. В его книгах также рассказывалось о методах работы различных отделений полиции, и хотя любое отделение полиции в мире является военизированной структурой, задачи их отдельных чинов все же различны. Общего стандарта нет.
Вот, например, сержант Франц Полхаус, размышлял Тим, — суровая, властная фигура во главе стола, за которым расселась его аудитория из шести человек. Когда их небольшая делегация прошла через отделение, Тиму бросилось в глаза, насколько полицейские в форме и гражданском уважают сержанта. Полхаусу было чуть за сорок, и строгий голубой костюм сидел на нем, как некая разновидность брони. Бицепсы заполняли рукава, и воротник рубашки облегал шею, как приклеенный. Наверняка, подумалось Тиму, сержант проводит немало времени в тренажерном зале. Комната была без окон, и в воздухе крепко пахло сигаретным дымом Сержант Полхаус преобразовал жалкую каморку в командный пункт.
— Прошу вас, присаживайтесь, и давайте выясним, знакомы ли мы друг с другом.
Он посмотрел на супружескую пару, расположившуюся за столом слева от него. Раскормленный розоволицый тип, что сидел рядом с нервной блондинкой, подскочил, будто его кольнули булавкой.
— Уф, мы — Флип и Марта Ослендер, родители Шейна, — пропыхтел он. — Рад познакомиться со всеми.
— Билл Уилк. Отец Трэя.
— Всем добрый день. Я Джинни Дэлл, мать Дьюи.
У Билла Уилка были круглые желтые глаза и тщательно выбритая, похожая на шар от боулинга голова, низко посаженная на коротком и толстом туловище. Джинни Дэлл чуть отодвинулась от него вместе со стулом
— Меня зовут Филип Андерхилл, я отец Марка, а это мой брат Тим. Он не из нашего города.
— Для начала, я думаю, присутствие вашего брата здесь ни к чему, — заявил Уилк, — но его пригласил сержант. Вообще-то должны были собраться только близкие родственники.
— Я близкий родственник, — сказал Тим.
Билл Уилк хмуро глянул на него, затем повернул голову на несуществующей шее, чтобы разглядеть Ослендеров.
— У меня вопрос кто есть Флип, а кто — Марти?
Розовое лицо расплылось в смущенной улыбке:
— Флип — это я. Марти — моя жена.
— По-моему, вам надо махнуться именами.
Полхаус хлопнул по столу ладонью:
— Мистер Уилк, прекратите!
— Я потерял сына. И хуже вы мне уже не сделаете!
— Хотите проверить? — Сержант улыбнулся ему. Улыбка была настолько зловещей, что Уилк как будто стал меньше ростом на дюйм-другой.
— Виноват, шеф.
— Разрешите напомнить вам и всем присутствующим, что мы собрались за этим столом ради ваших сыновей. — Бесстрастные голубые глаза остановились на Тиме. — И племянника, в вашем случае. — Полхаус дал всем прочувствовать тишину, тем самым подчеркнув серьезность своих намерений. — И то, что я должен сообщить вам, представляет собой существенный прорыв в расследовании. Я хотел поделиться с вами информацией до того, как она станет достоянием общественности.
Даже Билл Уилк промолчал Джинни Дэлл невольно глубоко вдохнула и задержала выдох.
— С удовольствием довожу до вашего сведения, что у нас появился новый свидетель — профессор Рут Биллинджер из Мэдисона, Висконсин. Профессор Биллинджер работает на факультете физической астрономии в университете Висконсина. Три недели назад профессор Биллинджер приезжала в наш город навестить сестру и, гуляя в парке Шермана, присела отдохнуть на скамейку возле фонтана, когда ее внимание привлекло кое-что.
— Она видела его? — Марти Ослендер подалась вперед за спиной своего мужа, чтобы посмотреть на Полхауса — Видела того типа?
— Три недели назад ни о каком «типе» не было и речи, — сказал Билл Уилк.
— Чем реже вы будете меня прерывать, тем больше толку будет от нашего собрания, — сказал Полхаус — Ваши вопросы я выслушаю, когда закончу рассказ.
Марти Ослендер снова села прямо.
Полхаус обвел взглядом всех за столом.
— А внимание профессора Биллинджер привлек разговор между мальчиком-подростком и взрослым мужчиной лет сорока. Со слов профессора, человек был очень высоким, на глаз — шесть футов и четыре или пять дюймов, крепкого телосложения, весом примерно сто пятьдесят фунтов, волосы черные. По личным причинам профессор необычайно чувствительна к присутствию сексуальных хищников. И ей показалось, что в тот момент она наблюдает за человеком, своими действиями напоминающим такового. Мужчина держался чересчур заискивающе. Он, по словам профессора, «обрабатывал» мальчика, а мальчик сопротивлялся, не желая показаться грубым Профессор Биллинджер начала подумывать, обязывает ли ее гражданский долг — повторяю, я привожу ее слова — вмешаться, когда произошло нечто странное. Мужчина быстро огляделся. Профессор решила, что незнакомец хочет проверить, не привлек ли он внимания к своим действиям Профессор сказала, что взгляд у него был «совершенно дикий». Ну, вот мы и подошли к моменту, который нам всем придется по душе. В ту же секунду профессор Биллинджер поднялась со скамьи, и мужчина заметил ее. Едва она сделала шаг вперед, мужчина что-то сказал мальчику и быстрым шагом удалился.
— Она видела его лицо, — констатировал Флип.
— И мальчик тоже, — подхватила Марта.
— Три недели тому назад? — взвыл Билл Уилк. — А почему мы узнаем об этом только сейчас?
— Потерпите, мистер Уилк. — Полхаус заморозил его взглядом — Профессор Биллинджер спросила мальчика, знает ли он имя человека, с которым разговаривал. Мальчику было известно только то, что незнакомца звали Ронни и он, решив обновить музыкальную аппаратуру, хотел избавиться от старой, а заодно и от кучи надоевших дисков. Его первым вопросом мальчику было, какую музыку тот предпочитает. Услышав ответ, он сказал «Круто! У меня тут рядом машина, а до дома пять минут езды». Ронни слишком уж явно хотел избавиться от своего «хлама», сказал профессору мальчик, и он все пытался найти повод отвязаться от Ронни, когда тот вдруг увидел встающую со скамейки женщину.
— Повезло пацану, — проронил Флип Ослендер.
— Вы говорили с мальчиком? — поинтересовалась его жена.
— Очень хотелось бы, да только адреса его мы не знаем, а своего имени он профессору Биллинджер не сообщил.
— Почему она так; долго молчала? — спросил Филип.
— Физики-астрономы не очень-то интересуются новостями, — ответил Полхаус. — А мэдисонская газета уделяла совсем мало внимания событиям в парке Шермана. Профессор Биллинджер узнала о наших делах два дня назад и сразу же позвонила. На следующий день приехала сюда из Мэдисона. Вчера почти до вечера просидела у нас, помогая составить фоторобот. Похоже, эти астрономы — народ наблюдательный. Профессор припомнила гораздо больше деталей, чем рядовой свидетель.
Билл Уилк раскрыл было рот, но Полхаус шикнул на него, обошел стол, распахнул дверь, выглянул в коридор и сказал:
— Стаффорд, можно.
Когда сержант повернулся, в руках у него была небольшая пачка листов бумаги. Два листа он вручил Филипу Андерхиллу, затем раздал бумаги Ослендерам, Биллу Уилку и Джинни Дэлл Два-три листа оставались у него, когда он вернулся на место.
— Итак, мы полагаем, что у нас есть довольно точный портрет Ронни. — Как и все в комнате, Полхаус опустил глаза на картинку. — Мы считаем Ронни крайне опасным человеком Мы также полагаем, что он орудует здесь по меньшей мере пять лет.
Человек, лицо которого глядело с рисунка, отчасти напоминал одного из тех актеров вроде Мюррэя Гамильтона или Тима Матесона, которые появляются в каком-то фильме или телепрограмме один за другим и чьи имена никак потом не вспоминаются, даже если вы и знали их. Его почти красивая внешность наводила на мысль об услужливой любезности торговца. То, что глаза его были расположены чуточку ближе друг к другу, чем следовало, и нос буквально на миллиметр коротковат, шло на пользу его кажущейся доступности. Эти незначительные изъяны делали внешность Ронни только дружелюбнее. Вероятно, его работа предполагала общение с людьми. Он был из тех ребят, что, сидя рядом с вами за барной стойкой, говорит «Что ж, в баре все едины — и раввин, и пастор, и министр». Такому не составит труда уговорить доверчивого пацана сесть к нему в машину.
— Как это «пять лет»? — взвился Билл Уилк.
— Да, почему вы так сказали? — спросил Филип.
— Когда профессор Биллинджер отодвинула наш временн о́ й интервал назад, я навел справки в других округах — так, на всякий случай. И вот какая картина выясняется.
Сержант вытянул с низу своей хилой стопочки лист с печатным текстом.
— Август девяносто восьмого. Джеймс Торн, шестнадцатилетний юноша, пропал без вести в Обурне. Обурн — это маленький городок к югу близ Миллхэйвена. Торн был хорошим учеником и до момента своего исчезновения никогда не ночевал вне дома.
Полхаус передвинул палец вниз по тексту.
— Еще один шестнадцатилетний подросток, Лютер Хардкасл, проживавший с дедушкой и бабушкой в Футвилле. В былые времена сельское землячество, а ныне небольшой городок в пяти минутах езды к западу от Миллхэйвена. Никто не видел его с июля девяносто девятого года. Со слов его бабушки, Лютер был немного отсталым ребенком, очень послушным — Сержант поднял глаза. — А вот кое-что интересное. Последним, кто видел Лютера Хардкасла, был его друг Роберт Уиттл, который рассказал офицеру полиции Футвилла, что в тот день столкнулся с Лютером на Мэйн-стрит и пригласил его к себе домой послушать кое-какие диски. Лютер был фанатом Билли Джоэла. Он сказал Уиттлу, что придет попозже, потому что собрался в гости к Ронни — тот обещал отдать ему кучу дисков Билли Джоэла. По тому, как он это сказал, Уиттл решил, что Ронни был другом дедушки и бабушки Лютера или по крайней мере их знакомым.
— Боже мой... — ахнула Джинни Дэлл.
— Дело было в девяносто девятом, а вы до сих пор ни сном ни духом? — Флипа Ослендера, казалось, распирали гнев и скептицизм.
— Вы удивитесь, узнав, каким ничтожно малым количеством информации делятся между собой отделения полиции разных областей. Как бы то ни было, история с Лютером Хардкаслом представляет многое в ином свете. К примеру, Джозеф Лилли. Этот семнадцатилетний парень исчез в июне двухтысячного. Потом Барри Амато, четырнадцати лет, исчез в южном районе Миллхэйвена в июле две тысячи первого. Итак, вырисовывается определенная схема: одно исчезновение в год, всякий раз летом, когда подростки на каникулах и, скорее всего, когда они находились вне дома в ночное время. В две тысячи втором схема чуть изменилась. В прошлом году у нас пропали без вести два подростка в районе Озерного парка Скотт Либоу и Джастин Бразерс, обоим было до семнадцать. Родители решили, что они сбежали из дома вместе, поскольку Либоу только что признался матери, что он гей, а родители Джастина давно знали это о своем сыне. Родители обоих тщетно пытались расстроить их дружбу. Мы тоже поначалу решили, что ребята сбежали вместе, но теперь, пожалуй, изменим свое мнение... Вот как я вижу ситуацию, — продолжал Полхаус. — Ронни уже много лет живет в городе или окрестностях. У него приличная должность и свой дом Он холост. Ему нравится считать себя гетеросексуальным. Этот человек — аккуратный, спокойный и дисциплинированный сосед. Скорее всего, предпочитает одиночество. Соседи никогда не были в его доме. Пять лет назад что-то в нем надломилось, и он уже был не в силах противостоять очень, очень сильному искушению подчиниться своим фантазиям Джеймс Торн попался на удочку его сказки про диски и сейчас, скорее всего, похоронен где-то на участке Ронни. Убийство Торна удовлетворило его аппетит на год, после чего в его лапы попал Лютер Хардкасл Лютер, вероятно, зарыт рядом или же поверх Торна. Хочу обратить ваше внимание на то, что Ронни в поисках жертв выбирал различные районы вокруг Миллхэйвена и продолжал действовать так до нынешнего лета. Он придерживается схемы — одно убийство в год. Летом двухтысячного он вновь отправляется на охоту и похищает Джозефа Лилли. Еще одно тело на заднем дворе или под полом подвала. В две тысячи первом еще одно. В две тысячи втором он вдруг пожадничал и унес двоих жертв. Аппетит его растет. В этом году он ждет благоприятного момента, когда начнутся летние каникулы, и вдруг полностью теряет контроль. Он убивает четверых мальчиков с интервалом в десять дней. Хочу подчеркнуть, он становится все более и более безрассудным Три недели назад он подошел к мальчику уже средь бела дня, и единственное, что остановило его, — это то, что его спугнула наша профессорша. Ронни ненадолго лег на дно. Затем вновь обезумел.
Слова сержанта Полхауса были бы невыносимы, если бы не почти вызывающая бесстрастная властность, с которой он обращался к сидевшим в комнате. Никто не шелохнулся.
— В городе надо ввести комендантский час, — нарушил молчание Филип. Голос его прозвучал как из-за толстой металлической двери.
— Распоряжение о комендантском часе поступит в течение двух дней. Лицам шестнадцати лет и младше будет на законном основании запрещено появляться на улицах после десяти вечера. Посмотрим, даст ли это результат.
— А вы-то что собираетесь предпринять? — спросила Марти Ослендер. — Ждать и надеяться, что поймаете его до того, как он убьет следующего мальчика?
Дальше собрание переросло в ругань по поводу замалчивания событий. Когда Андерхиллы покидали здание, Филип выглядел таким опустошенным и усталым, что Тим предложил отвезти его домой.
— Валяй. — Филип сунул ему ключи.
Билл Уилк, Джинни Дэлл и Ослендеры отделились от других и друг от друга прежде, чем ступили на тротуар. Участники собрания направились к своим машинам, не обменявшись ни словом, ни жестом прощания.
25 июня 2003 года
Шесть часов. Не зная, чем занять себя, или же от недостатка сил придумать себе занятие я сижу здесь на мерзком зеленом диване моего детства, вывожу в дневнике каракули и делаю вид, что не обращаю внимания на доносящиеся сверху звуки. Филип плачет. Десять минут назад он рыдал, а сейчас перешел на тихий устойчивый плач, и стоны со всхлипами сменились тяжкими вздохами. По идее, я должен радоваться тому, что он может плакать. Не я ли так долго ждал от брата хоть капли искреннего чувства?
Теперь мы с ним, как и все, кто был на собрании, знаем имя и лицо того человека, которому можно предъявить наши слезы и наше горе. Маньяк Ронни, такой с виду безобидный. Интересно, как выглядел Калиндар. Можно, конечно, поискать его фото в сети, воспользовавшись компьютером племянника, но мне отчего-то не хочется вторгаться в личную жизнь Марка таким способом. Полиция, конечно, не терзалась подобными муками совести и прошерстила его жесткий диск и электронную почту в поисках секретов, которые мог случайно раскрыть Марк. Поскольку Филип сказал, что полицейские вернули компьютер без комментариев, полагаю, ничего полезного они не нашли.
А из этого следует, что сообщения, которые племянник отправлял мне, они не читали. Если его приключения заставили Марка почувствовать, будто он очутился в одной из моих книг, значит, загадка убийцы и пустого дома не так проста. Несомненно, это связано с самим домом и с тем, что Марк пережил в нем С тем, что глубоко затронуло его душу. Это «что-то» напугало его и возбудило так, как не может напугать банальное расследование. Рассказ Джимбо это подтверждает. Пакет Марка проделал путешествие со второго этажа дома Калиндара на цокольный через сеть потайных коридоров. А до того фотоальбом переместился из кухни в тайник стенного шкафа. Теперь я не вижу, каким образом можно избежать вывода: в том доме вместе с Марком был кто-то еще.
Google — поисковая система в Интернете.
Пейслийский узор (на тканях; имитирует узор кашмирской шали; со сложным рисунком типа «огурцы»); первоначально изделия с таким узором выпускались в Пейсли, Шотландия.
Wonderbread — товарный знак пышного белого хлеба, который продается нарезанным в полиэтиленовых пакетах; предназначен для изготовления гренков в тостере и для сэндвичей.
Сундук с несколькими отделениями.