- Я приехала, - сказала Тоня в телефонную трубку и, пока ошарашенный неожиданностью Володька собирался с мыслями, спросила: - Ты придешь?
- Конечно. Когда? Могу хоть сейчас.
- Приезжай сейчас, - спокойно согласилась она и повесила трубку.
И Володька помчался... Почти всю дорогу до Самотеки он бежал. Хотел было вскочить в подошедший как раз троллейбус, но, вспомнив, что шелестят у него в кармане денежки, бросился в коммерческий магазин и, растолкав очередь, схватил коробку шоколадных конфет за триста рублей. Бесконечно долго и страшно медленно тянулся набитый людьми троллейбус, у него лопалось терпение, и от Зубовской он опять бежал с колотящимся сердцем, пока вдруг непонятная робость не сковала его. Он приостановился, закурил и уже шагом дошел до Тониного дома. У ее двери помедлил, ощущая сухость во рту и глупое волнение. Наконец, обозлившись на себя, резко нажал кнопку звонка и тотчас услышал дробь Тониных шажков.
Дверь открылась, и перед ним стояла Тоня - статная, с высоко поднятой головой, показавшаяся ему очень высокой, почти вровень с ним, какая-то другая. Не та, что в сорок втором. Повзрослевшая и похорошевшая. Она не бросилась к нему, как прежде, а стояла неподвижно, пристально глядя на него.
- Здравствуй, Володька, - наконец сказала она не холодно, но как-то бесстрастно. - Проходи.
Наверно, надо было подойти к ней, обнять после трехлетней разлуки, поцеловать, но Володьку что-то удержало: то ли какая-то напряженность в Тонином облике, то ли бесстрастность ее приветствия. И он прошел в коридор, потом в комнату, которая, несмотря на то, что в ней ничего не изменилось, показалась незнакомой и чужой.
- Садись, - предложила она.
Володька сел, торопливо достал мятую пачку, вырвал из нее зубами папироску и закурил. Тоня села напротив.
- Да, вот... - протянул он коробку конфет.
Она небрежно положила ее на стол и еще раз оглядела Володьку.
- Ну, рассказывай...
- О чем, Тоня?
- Обо всем... Начни с того, почему почти полгода не писал, а когда начал, то это были какие-то маловразумительные письма. Я ничего не могла понять. Она достала пачку американских сигарет и закурила.
- Ты стала курить? - удивился он.
- А что, не идет? - чуть улыбнулась она.
- Идет, - он посмотрел на нее. - Ты здорово изменилась. Даже не верится, что я с тобой целовался, - усмехнулся Володька, стараясь развязностью скрыть свое смущение. - Сейчас мне даже боязно к тебе подойти.
- И не надо, - спокойно ответила она.
- Почему?
- Так... Ну, рассказывай.
Но Володька медлил. Он не был готов отвечать на ее вопросы, он не решил еще, говорить ли о штрафном - кто знает, как примет она такое? И вообще не думал, что встреча начнется с выяснения отношений.
- Я жду, - напомнила она.
- Тоня, ну зачем так сразу? Со временем я все тебе расскажу, но... сейчас... Зачем?
- Нет, Володька, надо все сразу... Что-то ведь надломилось, я чувствую это.
- Может быть, мы просто отвыкли друг от друга? Ведь было всего пятнадцать дней и... три года.
- Да, всего пятнадцать дней, - задумчиво протянула она. - Но какие это были дни... Все же рассказывай, Володька, - попросила она.
- Ладно, - решил он, - не знаю, поймешь ли... Честное слово, я и сам не во всем разобрался... Понимаешь, я просто не мог писать тебе после того, что... что случилось с Юлькой...
- Это я понимаю.
- Ну, а потом был... штрафной...
- Штрафной?! - воскликнула она, побледнев. - Из-за Юли?
- Да... - опустил он голову.
- Эх, Володька Володька... - покачала она удрученно головой. - Ты опять ни о ком не подумал.
- Да, опять... - уныло согласился он, но потом поднял голову. - Я не мог тогда думать, Тоня. Не мог, - добавил уже окрепшим голосом.
- А когда ты мог думать о других? По-моему, никогда.
- Не надо, Тоня... - тяжело вздохнул он.
- Нет, надо, - жестко сказала она, - надо же когда-нибудь поставить точку над "и".
- Не нужно никаких точек, Тоня.
Она посмотрела на него, затянулась сигаретой... Володьке вдруг захотелось подойти к ней, обнять, прижать к себе, сказать что-то нежное, хорошее, но ее отчужденность мешала ему.
- Ты знаешь, что я поняла, Володя, - начала она, - по-настоящему ты любил Юльку. Сейчас я еще больше понимаю это. - Она поднялась, прошлась по комнате, затем остановилась против него. - А я не могу так, Володька. Либо ты весь мой, либо ничего мне не надо.
- Юли нет... А я... я очень ждал твоего приезда.
- Ждал ли? - спросила она, странно взглянув на него вроде бы всезнающим взглядом.
Он весь напрягся - неужели о Майке? Да нет. Быть не может.
- Почему ты не писал из госпиталя?
- Я же не мог... рука...
- Матери ты писал... Эх, Володька, Володька, - повторила она. - Только ли Юля? - Она достала вторую сигарету, закурила.
Он потупился. Что ни говори, как ни оправдывай себя тем, что Тоня и в Иванове, и в Москве была для него такой далекой, почти нереальной, но ведь он виноват перед ней. Пусть это была не любовь, пусть никакого чувства не испытывал он ни к Клаве, ни к Майке, но были измены. И, если бы такое совершила Тоня, наверно, он не простил бы ей.
- Говори уж, Володька, - с грустной усмешкой сказала Тоня.
- Что говорить? - потянулся он к папиросам.
Тоня снова прошлась по комнате. Володька молчал. Он не умел врать и знал, что, если начнет, Тоня, безусловно, увидит и поймет его вранье. А сказать правду? Нет, это невозможно! Он потеряет ее! Что же делать? Тоня продолжала ходить по комнате, и стук каблуков не давал ему сосредоточиться. Наконец она остановилась около него, положила руку ему на голову.