- А как же? - удивился Володька. - В атаки с его именем ходили. Хотя... задумался он, вспоминая, - пожалуй, чаще кричали просто: за Родину...
- Скажи, чем вы объясняли неудачи первых месяцев войны?
- Чем? - Этот вопрос тоже удивил его. - Кто как... В основном, неожиданностью нападения, отмобилизованностью немецких войск, их техникой... Короче, каждый по-своему... - начал было он, но она прервала его:
- Расскажи теперь, как вообще живешь? Какие планы на будущее?
- С сентября институт...
- Да, твоя мать говорила... Вот видишь, сразу в институт, а кто-то сразу на завод пойдет. К счастью, после этой войны не будет того, что получилось после первой мировой.
- А что было после той?
- Разве не знаешь? Не читал?
- Да, вспомнил... Инфляция, безработица, люди пришли с войны и не могли найти себе места.
- Именно, - подтвердила тетушка. - Ты наелся?
- От пуза, говоря по-солдатски, - улыбнулся он.
- Так вот, Володя, карточки... Поедешь, я тебе дам адрес, и там на первом этаже найдешь, где выдают продукты. Захвати рюкзак, а то в одной руке тяжело будет нести. Паек на целую неделю.
- У меня вещмешок.
- К тебе еще одна просьба. Ты сможешь приходить хотя бы два раза в неделю и читать мне? Я сейчас очень плохо вижу, а для своей книги мне нужно кое-что перечитать. Я буду платить тебе или отдавать часть пайка. Как захочешь.
- Что ты, тетя Варя, зачем? Я и так...
- Не спорь. Это работа, и ты должен получать за нее вознаграждение. Договорились?
- Да, но, право, ни к чему какая-то оплата, мы же родственники.
- Повторяю, не спорь. Я упрямая старуха. Будет так, как я решила. - И в нотках ее голоса пробилась старобольшевистская твердость.
На обратном пути Володька не раз поправлял вещмешок, оттягивающий спину. Когда приволок все это в теткину квартиру, она, поблагодарив, стала откладывать часть продуктов для него. Володька пробовал протестовать, но тетка не желала ничего слушать.
- Грудинку я не ем, Володя... Жирную рыбу тоже. Это мне не нужно. Крупа у меня осталась... - и так далее и тому подобное.
Половина принесенного попала в его вещмешок. Это было целое богатство, и хотя чувство некой неловкости присутствовало при этой дележке, все же он был рад, что принесет что-то в дом, тем более никаких прибавок к карточному пайку у него не будет.
Но мать этой радости не разделила, наоборот, возмутилась тем, что Володька принял подношение.
- Ты обязан помочь ей без всякой "благодарности" с ее стороны. Больше этого не делай, - сказала она с необычной для нее резкостью.
- Я отказывался, мама...
- Значит, плохо отказывался!
- Но она предложила мне работу: приходить к ней два раза в неделю и читать нужные ей книги. Сказала, что каждая работа должна быть оплачена. Возможно, то, что я принес, аванс, так сказать...
- Это другое дело.
...Теперь Володькина неделя была заполнена двумя вечерами у тетки и днем получения продуктов. Однажды, выходя из ворот серого дома на набережной, он натолкнулся на пьяного инвалида, который попросил прикурить, а прикурив, бросил взгляд на Володькин мешок.
- Оттуда прешься? - спросил хмуро.
- Это я для тетки...
- Знамо, не для себя... Кто у тебя тетка-то? Начальство какое?
- Старушка она, персональный пенсионер. Революцию делала.
- Революцию, говоришь, делала? Старенькая уже, значит... Ну, она-то заслужила, - сказал инвалид. - Ладно, бывай...
Тянуть с институтом больше было нельзя, и Володька отправился на Садово-Спасскую поглядеть полиграфический, поговорить с поступающими, разузнать все подробно и, если понравится, подать заявление о переводе. Он потолкался среди будущих студентов, в большинстве сопливых девчонок, худеньких, неважно одетых, некоторых с косичками -- прямо детский сад. Он старше их на семь лет, это же чертовски много! Закончит институт в тридцать! Тридцатилетние на фронте казались уже пожилыми мужчинами - и жены были почти у всех, и детишки. А он, Володька, только на ноги встанет, только институт к этим годам окончит.
Он прошел по институтским коридорам, заглядывая в аудитории, и как-то не представлялось, что скоро сидеть ему за столом с карандашиком и записывать лекции... Все это казалось смешным и страшно несерьезным... Он тоскливо огляделся в надежде увидеть хоть одного фронтовика, чтоб перекинуться словом, и наткнулся на парня, стоящего у стены, в форме, в "кирзяшках" и с палочкой. Тот тоже выглядывал, вытянув шею, кого-то из фронтовой братии и, заметив Володькин взгляд, заковылял к нему.
- В какой курятник попали! А? Хотя чего я, не курятник - цыплятник, сказал он, кивнув на щебечущих в коридоре девчушек.
- Да, чудно... - вздохнул Володька, улыбнувшись.
- Ты на какой факультет поступаешь?
- Я перевожусь... Из архитектурного. Наверное, на редакционно-издательский пойду.
- На художественное отделение?
- Видишь, - протянул Володька руку. - Пока на литературное, если что выйдет, научусь левой, перейду.
- А у меня кость на ноге раздроблена. Гноится до сих пор рана. Говорят, надолго это. Ну, давай знакомиться. Коншин... Лешка. Пойдем перекурим это дело, - он улыбнулся и взял Володьку за локоть.
Они вышли на улицу... К Коншину подошла девушка в военном, но без погон.
- Ну как, Леша, решил? - спросила она.
- Решил, - почему-то грубо ответил тот и добавил: - Иди домой, я вот с товарищем поговорю.
- Я подожду, Леша, - она отошла в сторону.
- Зачем ждать. Иди домой, - опять удивил он Володьку своим грубоватым, пренебрежительным тоном.
У девушки повлажнели глаза. Она резко повернулась и пошла от них. Володька хотел было спросить, почему Коншин так, но постеснялся. Коншин начал сам:
- Вот не знаю, что делать. Понимаешь, в одной части служили, ну и любовь... А ранило меня, ни одного письма в госпиталь не прислала. Зато дружок мой один все обрисовал... Со всеми подробностями - с кем, когда и где... Она клянется, что наврал тот, а у меня нет оснований не верить - фронтовой дружок-то. Ну зачем ему врать? Зачем?