Покуда он устраивался в своем -любимом кресле, Веира принесла чашу с оранжевым питьем. Корнелиус опрокинул ее в один дых и закрыл от удовольствия глаза.
- Первое твое сообщение вызвало настоящую сенсацию, - сказала она. - Все ждут от тебя необыкновенных новостей.
- Скоро я удовлетворю их нетерпение, хотя им предстоит увидеть достаточно неприятные вещи.
- Наверное, мучительно жить среди первобытных существ? - участливо спросила Веира.
- Они и без того одни из самых несчастных творений природы, милая, будем же снисходительны к ним. Они страдают от физических недугов, их изнуряют согни болезней, и врачи бессильны справиться с самыми страшными из них. А умирают они в возрасте наших юнцов, едва ощутив далекий аромат наслаждения жизнью.
- В сто лет? - воскликнула недоверчиво она.
- Даже в семьдесят. К тому же их год в два раза короче нашего.
- Интересно, похоже ли все это на те времена, когда и наши далекие предки страдали от болезней? Когда еще не могли управлять наследственностью?..
- Наверно, хотя это и страшно нам представить… Тягостно становится, когда проникаешь в их душевный мир, Веира… Они любят, они обожают своих детей, они создали довольно интересную культуру, искусство, а с другой стороны, они наделены низменными страстями и животными инстинктами; ложь, лицемерие и обман, эгоизм и зло расширяются повсеместно. Они веруют в божества, они беспрестанно воюют друг с другом, порою во имя этих божеств…
- Но тогда… тогда некоторые из них умирают на этих войнах, милый! - сказала она, помрачнев и, казалось, позабыв обо всем на свете.
Профессор Корнелиус тяжко усмехнулся ее наивности.
- Иногда на войне некоторые из них умирают, - отвечал он неопределенно.
- Бедные существа! - сказала Веира с глубоким сочувствием, и в ясных ее глазах проблеснули слезинки. - Нет ли способа им помочь?
- Нет. Каждая цивилизация должна идти своим собственным путем, без подпорок и костылей. Главная причина всех тамошних зол - неимоверная бедность, беспомощность перед болезнями и природными стихиями. Но они уже вступают в чудеснейший этап существования любой цивилизации - Эру больших открытий. Близок час, когда они решат главное - энергетическую проблему во всепланетном масштабе. И поверь мне, однажды они еще почувствуют себя щедрыми и могущественными, как боги. Машины и автоматы освободят их от тяжкого труда, жизнь станет свободнее, красивее, осмысленней… Уже есть, есть намек на перемены - лет шестьдесят назад там возник один воистину прогрессивный общественный строй, который ниспроверг вымышленные идолы, чтобы возвеличить Человека-творца. Теперь уже недалек тот день, когда они восстановят свою природную среду, столь легкомысленно уничтожаемую доселе их первобытной индустрией. Они победят болезни, продлят срок жизни, овладеют тайнами наследственности. И ни в одной стране (поскольку они все еще разделены на государства!), ни в одной стране не останется голодных детей, не останется брошенных на произвол судьбы старцев. А когда новый строй восторжествует на всей планете и сотрет границы между державами, люди отдадутся культу любви и благородства, гуманизма, доброты, добродетели.
Веира нежно погладила его по руке.
- Ты неисправимый мечтатель, милый!
- Все это сбудется довольно скоро, - сказал он убежденно. - И на этой пылинке Вселенной, нареченной Землей, восторжествует наконец Разум, умолкнет однажды и навсегда звон оружия. Такое будущее давно уже предречено их гениями. А у них были, были личности гениальные, достойные стать нашими братьями по разуму…
Профессор Корнелиус смолкнул. Мысли его все еще витали там, на далекой Земле, откуда он только что вернулся, но о которой ему долго еще суждено вспоминать с тяжелой печалью.
- Тебе следовало возвращаться домой почаще, - сказала с запоздалым сочувствием Веира.
- У меня была уйма работы, - отвечал он уклончиво, ибо не хотел говорить ей истину.
- Ну а все-таки почему ты выключил “следы”?
- Именно это профессор Корнелиус нам и объяснит!
Они обернулись изумленные. В дверях стоял высокий незнакомец. На груди его мягко сиял знак Солнечного совета.
- Это неотложно? - спокойно спросил Корнелиус.
- Да!
- Наверно, я скоро вернусь, но ты ложись без меня, - сказал Корнелиус жене, целуя ее. Затем обернулся к посетителю: - Идемте!
На улице их ожидал дисколет. Водитель задал маршрут автопилоту, нажал стартер и откинулся назад. Машина тронулась бесшумно, плавно повернула и ринулась к далекой горной вершине, где одиноко проблескивал синий огонек…
- В чем меня обвиняют? - спросил профессор Корнелиус; в его голосе нельзя было уловить и тени беспокойства.
- Там! - таков был ответ, короткий, как и все ответы в подобных обстоятельствах.
Кажется, это пахло обвинением третьей степени. Третья степень была введена, когда астронавты “Им-пульса-4” заразили неисследованную планету случайно туда занесенной флорой. Этот проступок дорого стоил экипажу “Импульса-4”: целых двадцать три года они уничтожали на безлюдной планете микроорганизмы, которые в новых условиях плодились с головоломной быстротой.
Вскоре машина оказалась перед массивным зданием, окруженным купами деревьев.
Водитель проводил Корнелиуса к двум служителям, маячившим у входа, вскочил в машину и тотчас же укатил.
- Сюда! - указал рукой один из служителей. На его светлом одеянье блестел зеленый - рангом пониже - знак Солнечного совета.
Они миновали длинный коридор, оказались в другом. Перед дверьми служители молчаливо остановились. Профессор Корнелиус с замершим сердцем переступил порог, однако комната оказалась пустой. В этот миг двери тихо защелкнулись позади него.
Он заперт! Впервые с тех пор, как началось безмолвное путешествие, профессор ощутил беспокойство. Нет, он не был узником в обычном значении этого печального слова, он мог выйти, как только пожелает. Обеспокоен он был другим: мыслью о “следах”, которые он выключил, хотя, быть может, и не следовало их выключать.
Как-то на одном из земных симпозиумов обсуждался доклад академика Стайковского. Академик полагал, что ему посчастливилось разработать фундаментальную теорию химических связей. Увы, как это зачастую случается в ученом мире, теория его была ошибочной, хотя на уровне знаний землян звучала вполне правдоподобно. Маститые мужи, обремененные степенями и званиями, наперегонки славословили новоявленную теорию, и не мудрено: Стайковский давно уже был вице-председателем Академии наук. И только неоперившийся доцент Климент Няголов (он же Корнелиус) осмелился возразить. И не только возразить: он камня на камне не оставил от стройного сооружения, столь любовно возведенного Стайковским.
И тогда все набросились на доцента, забрасывая его возражениями, доводами, упреками. Пришлось Корнелиусу снова подниматься на трибуну. Он приводил аргументы, суть которых сам до конца не понимал, но которые постигал необыкновенной интуицией, он проявил чудеса красноречия, дабы склонить чашу весов в свою сторону и спасти земную науку от очередного заблуждения.
Неожиданно он ощутил, что в зале воцарилась странная тишина. Все смотрели на него как на безумного. Что случилось с этими людьми? Внезапно его осенило: в пылу спора он привел в качестве довода единую теорию элементарных частиц, которая исчерпывающе объясняла все ошибки Стайковского. Но вот загвоздка - теория эта еще не была открыта на Земле, хотя даже школяры в его, Корнелиуса, мире знали ее как азбуку, назубок.
Доказывать, что он-де оговорился, было, разумеется, уже поздно. Тогда он решил играть свою роль до конца: изрек несколько абсолютных бессмыслиц, в задумчивости потер ладонью лоб и покинул симпозиум.
Хитрость была ловко задумана, однако он переиграл - мало кто усомнился, что доцент не в своем уме. Последствия своей ошибки Корнелиус осознал лишь: тогда, когда перед его подъездам остановилось вместительное -авто из психоневрологического института. Он быстро выключил “следы” - биорадиосвязь с Институтом истории инопланетных цивилизаций - и запрятал миниатюрный аппарат в свои ручные часы. Не хватало еще, чтобы там, далеко от Земли, каждый, кому не лень, потешался над простаком, позволившим на чужбине, за тысячи световых лет, упечь себя в сумасшедший дом. Он был уверен, что в конце концов выберется оттуда с помощью Ангела и Марина. И потому разыграл комедию с кошкой и медальоном. Разумеется, предсказания сбылись, но это ничуть не облегчило печальную участь доцента. Ибо двое врачей-практикантов не очень-то верили его объяснениям. После последнего разговора с ними профессор решил возвратиться окончательно. А то, что он сейчас был заперт…
При этой мысли профессор Корнелиус улыбнулся. Странное совпадение: он был узником не только там, но и здесь! Даже мог выбирать между двумя узилищами, а ведь немногие, немногие могли бы похвастаться такой привилегией. Почему его обрекли на самое тяжкое наказание, оставили размышлять в одиночестве? Конечно, выключение “следов” строго запрещено постулатами Солнечного совета, но разве за подобную провинность предъявляют обвинение третьей степени?
А может, его хотят наказать за паническое бегство? Испуганный первой сколь-нибудь серьезной трудностью, он пустился наутек, как последний трус! И что же теперь?.. Что подумают врачи в сумасшедшем доме, когда выяснится, что он исчез бесследно? Мыслимо ли, чтобы исчез человек из наглухо закрытого помещения?
Итак, два промаха один за другим. Может быть, следовало остаться в клинике, пока решат, что он исцелен, и выпустят на свободу? Он уехал бы в другой город, потом перебрался в другую страну, где ждал бы удобного случая незаметно исчезнуть с Земли и вернуться на свою далекую родину, мгновенно переместившись в пространстве. Но покинуть палату сверхъестественным образом, оставить надежду на чудо в мире, и без того битком набитом суевериями, он не имел права!
Тут лицо профессора Корнелиуса прояснилось - теперь он знал, как поступать дальше. Он поднялся, пристально поглядел на знак Солнечного совета, сиявший на стене, распахнул дверь и исчез. И никто, никто не сделал ни малейшей попытки его остановить…
Дед Киро, ночной сторож клиники, сидел на стуле в дежурной комнате и огромным носовым платком вытирал вспотевший лоб. Перед ним застыли как истуканы Ангел и Марин, слушая сбивчивые объяснения старика.
- Для вас ложь, ребятки, а для меня истинная правда! - повторял дед Киро с безумным блеском в очах. - Слоняюсь я, как всегда, по коридору, свищу себе посвистываю, до рассвета-то еще ох как далеко. Ну остановился я, стало быть, возле палаты евойной. Дай, думаю, погляжу, что-то он там поделывает. Чего скрывать, не в своем уме человек, но я уж к бредням его вроде приноровился. Отпер двери, глядь, а в палате-то - никого. Пусто в палате. Ни тебе человека, ни дьявола! Провалиться мне на этом месте, ежели хоть словом солгал!
- Да ты понимаешь ли, что мелешь, дед Киро? - не выдержал Марин. - Как мог ни с того ни с сего пропасть человек? Он что - цыпленок?
Дед Киро опасливо перекрестился.
- Я взаправду, ребятки, как на духу! Да и какой мне резон измышлять напраслину? - Он понизил таинственно голос и добавил: - А тут и первые петухи закукарекали!..