6
Телефон звонит поздно вечером. Ожидая вестей от экспертов, Трофимов хватает трубку, слышит хорошо поставленный баритон:
— Павел, ты?
— Я,— отвечает, напрягая память: голос кажется знакомым.
— Как поживаешь, старина, нечасто беседуем, но старых друзей все равно положено узнавать по голосам. Тем более что на заседании комиссии, помнится, мой голос был не из последних...
— Геннадий Захарович?
— Зачем же так официально? Можно просто — Геннадий.
«Кажется, мои акции повысились, с чего бы это?» — удивляется Трофимов, вспоминая, что месяца два назад, когда следственный отдел посетила комиссия из «Большого дома», он встретился с однокашником по юридическому институту Геннадием Захаровичем Коржиком. Трофимов разогнался было вспоминать студенческие годы, Верочку и Саню, но Геннадий Коржик своевременно, начальственным намеком напомнил о разделяющей дистанции и о том, что теперь он, увы, для всех без исключения, Геннадий Захарович. «И не хотел бы подобной официальности, старик, но ради дела, чтобы не заподозрили в кумовстве, не сказали, что беру, мол, под крыло друзей-приятелей...» И бывший «друг-приятель» Павел Ефимович сразу понял все недосказанное и перешел на официальный тон. И вот теперь звучит из трубки:
— Веруню, снегурочку нашу, нигде не встречаешь?
— Изредка,— отвечает Павел Ефимович, ожидая, когда Коржик перейдет к «делу», а в том, что оно последует, Трофимов не сомневается нисколько, помня характер и повадки старого знакомого.
— Ну и как она? — продолжает расспрашивать Коржик, будто главная его забота и тоска по Веруне, за которой он лет пятнадцать назад пытался безуспешно ухаживать.
Павел Ефимович поддерживает словесную игру, перебирая в памяти последние события: что же стряслось, из-за чего позвонил из «Большого дома» Коржик, который теперь, для всех без исключения, Геннадий Захарович?
Как бы вскользь упоминает:
— Слышал, погиб известный ученый, профессор Сукачев?
Прежде чем Павел Ефимович успевает проанализировать фразу, чутье подсказывает: «Вот оно!»
— Расследование веду я,— говорит он без обиняков, предпочитая играть в открытую.
— Ах, так это ты его ведешь? — разыгрывает удивление Геннадий Захарович.— Понимаешь, тут звонила мне вдова Сукачева, очень тонкая и ранимая женщина. Представляешь, как тяжело она переживает смерть мужа. Ты уж, Паша, поделикатнее с ней...
«Только из-за этого не стал бы ты звонить да еще обласкивать, разрешая «тыкать», и отвечает:
— Стараюсь поделикатней.
— Вот-вот, а то каждое неосторожное слово о муже ранит ее, причиняет страдания. Анатолий Петрович, как мы знаем, был и ученым выдающимся, и человеком отменным. Его научные заслуги поразительны...
Минут пять он перечислял титулы, звания, премии Сукачева, пока Трофимов, не скрывая иронии, вставил:
— Тут вскрылись кое-какие истинные его заслуги...
— Не сомневаюсь, Паша, это все оговоры. Вокруг каждого крупного специалиста множество всяческих слухов циркулирует. О зависти забывать нельзя.
— И о зависти тоже,— говорит Трофимов.— Некоторые специалисты предпочитают подниматься на вершину служебной лестницы по хребтам других людей.
— Не нравятся мне эти твои настроения, Паша. Любил ты когда-то против течения плыть. Не изменился?
— Не изменился,— подтверждает Трофимов с легким вздохом.— Вот закончу расследование, познакомишься, если захочешь, с моими формулировками.— И чтобы не оставалось недоговоренностей, жестко добавляет: — Думаю, там будет материал для вынесения частных определений.
— Не забывай только о нашем разговоре,— предупреждает Геннадий Захарович.
Трофимов некоторое время сидит с телефонной трубкой в руке, рассеянно слушая, как плывут в ней гудки отбоя, и думает: не стоит ли расширить поиски, учитывая обширный круг знакомств Сукачева?
Но на второй день выясняются новые детали, способные увести следствие в неожиданном направлении...