- Стежки изволите предпочитать двойные или одинарные? - пристал ко мне Котомкин.
- Делайте двойные.
- Так толсто будет.
- Тогда одинарные.
- А не куце ли станет глядеться?
После решения теоретических вопросов, начались обмеры, с постоянными отвлечениями на особенности пошива моей необычной одежды, продолжающей производить на Фрола Исаевича шоковое впечатление. Я и сам, можно сказать, впервые в жизни обратил внимание на строчки, оверлоки, отделку петель и т.п. Представить, что все это с таким же качеством можно сделать вручную, было невозможно.
О цене мы не говорили, хотя этот вопрос меня и занимал. Тянуть деньги у Антона Ивановича на экипировку было неловко, халявничать, пользуясь крепостной зависимостью Котомкина, тем более. Как заработать деньги в чужой эпохе, я не представлял. Пришлось оставить этот вопрос открытым, понадеявшись на популярное понятие "авось".
Фрол Исаевич собирался шить на месте, в имении, вызвав себе в подмогу подмастерьев. Нужно было его прилично устроить.
Я пригласил ключницу и поручил портного ее заботам.
Все время визита Аля просидела на лавке со своим шитьем в руках, не вмешиваясь в наши переговоры.
- Ну, что, - спросил я ее, - не напугал я его?
- Не напугал, он думает, что ты "не от мира сего", как Христос, прости меня Господи, - сказала она и перекрестилась. - Еще у него беда большая, дочь единственная помирает. В людской ему сказали, что ты меня и толстого барина от смерти спас, он все хотел попросить за дочку, да робел.
- А что он за человек, как тебе показался?
- Хороший человек, нет у него на душе зла.
- Тихон! - позвал я.
Нетрезвый слуга просунул голову в двери и икнул.
- Пойди, приведи портного.
- Чичас, - пообещал Тихон и, опять икнув, исчез.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил я Алю.
- Хорошо.
- Ничего не болит? Голова, в груди?
- Спасибо, Алеша, все хорошо.
- В город со мной поедешь, дочку портного лечить?
Аля скромно потупила глаза:
- Поеду, коли возьмешь.
- Куда же я без тебя...
Наш разговор прервал осторожный стук в дверь.
- Войдите, - пригласил я. Вошел Фрол Исаевич.
- Изволили звать, ваше благородие?
- Изволил. Скажите, что там с вашей дочерью приключилось?
Вопрос портного напугал. Он остолбенелыми глазами смотрел на меня, пока не взял себя в руки.
- Помирает дочка, ваше благородие, сюда ехал, не чаял, что по возвращении в живых застану. Совсем плоха.
- Что с ней?
- Не могу знать, ваше благородие, должно быть, лихоманка. Ее немец лекарь пользует. Уже пять раз кровь отворял, не помогает. Знахарки ходят. Молебны я заказывал, а ей все хуже и хуже... Барин, я слыхал, ты мертвых воскрешаешь, аки Спаситель Лазаря... Век стану Бога молить... Шестеро деток было, все преставились, окромя Дуии. Да и та, видать, не жилец...
Он заплакал, беззвучно глотая слезы, и опустился на колени.
- Бросьте, Фрол Исаевич, как не стыдно. Никаких мертвых я не воскрешаю. Живым, по мере сил помогаю, это правда. Только безо всяких чудес.
- Спаси, барин, дочь, чем хошь отслужу, - попросил портной, так и не вставая с колен.
- До города далеко ли?
- Рядышком, рядышком, - радостно сказал он, отирая слезы. - Верст пятнадцать будет... с гаком. На двуколке часа в два доедем, а там и платье тебе спроворим, и барышне твоей.
Он так разволновался, что перестал добавлять в конце слов вежливое "-с" и Алю, одетую в холщовую рубаху, назвал не "девкой", а "барышней", что, как я заметил, ей чрезвычайно понравилось.
- Алешенька, поедем... - попросила она сладким голоском.
- Тихон! - закричал я.
- Чего изволите?
- Где барин?
- С гостями и девками в баню пошел.
- Что, и поп с ними?
Тихон хмыкнул и кивнул.
- Известно.
- Передашь барину, как вернется, что я с Котомкиным в город уехал и Алевтину с собой взял, как освобожусь, вернусь. А сейчас ступай на конюшню и вели конюху заложить двуколку Фрола Исаевича.