- Выдача!
- Наука!
- Для науки есть Академия наук! - кричат сторонники практического направления института.
- У А-эн чистая наука! Там чистые ученые!
- А я горжусь, что я грязный ученый!
Встает аспирант, похожий на всех аспирантов, немного затюканный, и вякает что-то насчет американцев. Мы их, они нас, в конце концов мы их. В защиту своей темы. Тема остается за ним.
Директор не против аспиранта и его темы, но не пропускает случая, чтобы напомнить нам о задачах сегодняшнего дня. Сказать: "Поторапливайтесь, ребята. Жмите. Потом наука".
Последние шутки дошучиваются в коридоре под доской Почета, здесь же доделываются те дела, которые не доделались в зале.
- Зайди, старик, взгляни на моностат. Опять не работает.
- Метод личных контактов наиболее продуктивен не только в политике, но и в науке. С тебя пол-литра.
После "Субботнего кино" всем хочется быть вежливыми, тихими и уступчивыми.
Я подхожу к директору.
- Сергей Сергеевич, все-таки поддержите меня перед. Комитетом, чтобы с нас сняли эти темы. Помогите.
Дир задумывается. Отвечает спокойно:
- У нас сейчас работает компетентная комиссия, Учтите.
Дир, он часто так, про что ему ни скажи, отвечает серьезно и вдумчиво про другое. _Что_ я должна учесть?
- Комиссия? - говорю я. - Какая комиссия? Пусть эта комиссия проверит меня.
- Что передать Тимакову? - спрашивает Тереж, появляясь из-под земли. Опять он, черт лысый, тянет, я ведь Тимакова тридцать лет знаю, повадки его. Что передавать?
- Да вроде ничего, - отвечает Дир, - я на той неделе сам там буду.
- Ай Москва, Москва! - бормочет Тереж. - Москва, Москва!
И смотрит на меня.
Да и что Дир, да и кто нам поможет, если мы сами себе не поможем! Но хоть ящик будет. Это еще несколько месяцев работы по теме N_3.
10
В нашем микрорайоне есть все, что надо человеку. И даже расположено по странной случайности в известной последовательности. Вначале родильный дом. Поблизости детские ясли и детский сад. Две школы, гастроном и еще гастроном. Булочная-кондитерская. Овощи - фрукты. Мясо - рыба. Кулинария. Ювелирные изделия. Мебель - подарки новоселам. Электротовары. Книги. Одежда. Аптека. Ларьки "Пиво - воды". Кинотеатр. Загс. Дворец культуры. Поликлиника. Больница. Кладбище.
Я иду по улице, миную свой дом и иду дальше, мимо новых домов и окон с листьями и шторами, с банками огурцов и свеклы на подоконниках.
Улица пахнет рыбой и сосной. Удивительная особенность наших мест: пахнет тем, чего нет.
Иду, а завтра десять человек спросят, почему я так долго, в одиночестве, в темноте гуляла по улице, был сильный ветер.
Белла думала, что я иду к ним, и сказала об этом Роберту. Он махал мне из окна, но я не заметила.
- Куда это вы шествовали, кто вас за углом ждал, признавайтесь! спросила Зинаида, грамматическая женщина.
- Выхожу вчера с тренировок, вижу, вы идете, и так мне вдруг захотелось выпить с вами за удачу, а где здесь выпить, в шалман вы не пойдете все равно, - сказал Веткин. - А может быть, и пошли?
Вот так у нас можно побродить вечером в полном одиночестве по проспекту, по необжитой и ветреной нашей улице.
Я бы обрадовалась, если бы мне помешали гулять. Одиночество - хорошая штука, мне его хватает. Так тоскливо бывает вечером и утром, так чисто и тихо в квартире, которая вдруг перестает казаться уютной и даже нужной. Затихает улица, умолкает двор, только ветер шумит, бьет в крышу, а она над самой головой. Ветер плещется волнами, набегает, откатывает. И наступает минута, когда ты никому не нужна и никому до тебя дела нет, только телевизору. Он с тобой разговаривает, обращается к тебе с неизменной вежливостью, с казенной приветливостью, и садишься ты перед телевизором и начинаешь с ним общаться. Здравствуй, дорогой, все-таки ты живой!
А иногда я делаю так: включу на кухне телевизор, а в комнате запущу-приемник и хожу - то там послушаю музыку, то там посмотрю, что делается. Так хорошо!
Но если ляжешь на диван, будет плохо.
В эту субботу я жду гостей. Первым приходит Завадский.
- Мне сказали в семь, я пришел в семь, - говорит он. - И принес подкрепление.
Он вытаскивает бутылки.
- Где-то у меня еще было пол-литра, ей-богу, - бормочет он, ощупывая себя.
- Я вас, оказывается, совсем плохо знаю, - говорю я. - Носите в кардане пол-литра и называете это подкреплением.
- И хорошо, что вы меня не знаете. Это дает вам возможность думать обо мне лучше, чем я есть, - скромненько отвечает Леонид Петрович и идет по квартире, оглядывая стены и потолки.
Моя квартира. Комната; - двадцать три метра. Кухня - девять. Ванная, уборная, стенной шкаф, антресоль.
В комнате блестящий, как будто из стекла, письменный стол, диван с красной обивкой, два кресла с синей обивкой, теплые декоративные пятна, чтобы их черт побрал, от них устают глаза, журнальный столик в форме утюга - пустоватая и безликая обстановка современного гостиничного номера, смягченная корешками книг на полках вдоль стен.
- Мило, мило, - расхваливает Леонид Петрович то, что уже видел и хвалил.
На балконной двери занавеска, похожая на сшитые флаги. И гостиничная чистота. И, может быть, гостиничная тоска.
- Маша, - говорит Леонид Петрович, - посидим, пока гости не пришли. Поговорим.
Мы садимся в комнате на диван, улыбаемся и молчим. И я немного пугаюсь этого молчания, мне неловко, но не могу придумать, о чем говорить.
- Почему вы молчите, Маша? - спрашивает Леонид Петрович.
Что-то есть между нами, что мешает говорить о неважном, что-то, значит, есть, отчего мы молчим. Мы это оба знаем.
- Давайте говорить, - просит Леонид Петрович.