2. Не пытается ли писатель перенести человеческие качества на существо, не являющееся человеком? Зачем? Рассмотрите антропоморфизм в свете высказывания "Ты еси Бог".
3. Подумайте, какую любовь показывает в своем эссе писатель. Сравните ее с другими формами любви и противопоставьте им: любовь мужчины к женщине, матери к ребенку, сына к матери, ботаника к растению, эколога к Земле.
14
И говорил во сне Натан Стек:
"Почему ты выбрал меня? Почему меня?"
15
Как и Земля, мать мучилась от боли.
В большом доме было тихо. Доктор ушел, родные отправились обедать в город. Он сидел на краю кровати и смотрел на нее. Она очень постарела, посерела, сморщилась; кожа приобрела неровный, пепельный вид пыльцы на крыльях ночной бабочки. Он тихо плакал.
Ощутив ее руку на своем колене, он поднял голову и увидел, что она на него смотрит.
- Я не хотел, чтобы ты видела мои слезы, - сказал он.
- Я была бы огорчена, если бы не увидела. - Ее голос был очень слаб и очень спокоен.
- Как ты себя чувствуешь?
- Болит. Бен не слишком хорошо накачал меня лекарством.
Он закусил губу. Доктор давал серьезные дозы, но болезнь была серьезнее. Время от времени по телу матери пробегали судороги боли. Приступы. Он смотрел, как уходила из ее глаз жизнь.
- Как твоя сестра?
Он пожал плечами:
- Ты же знаешь Шарлин. Она горюет, но на уровне сознания.
По губам матери скользнула тень улыбки.
- Страшно сказать, Натан, но твоя сестра - не самая приятная в мире женщина. Хорошо, что ты здесь. - Она помолчала и добавила: - Мы с твоим отцом что-то в ее генный набор недовложили. Она какая-то не цельная.
- Хочешь чего-нибудь? Воды?
- Нет, все нормально.
Он посмотрел на ампулу с наркотическим обезболивающим. Рядом на чистом полотенце спокойно лежал шприц. Он повернулся и встретил ее взгляд. Она знала, о чем он подумал. Он отвел глаза.
- Я за сигарету готова человека убить.
Он рассмеялся. Женщина шестидесяти пяти лет, без ног, то, что еще осталось от левой стороны, парализовано, расширяется и подползает к сердцу рак - а она все та же властная глава рода.
- Сигарету ты курить не сможешь, так что брось.
- А почему бы тебе тогда не взять вот эту ампулу и не отпустить меня?
- Заткнись, мать.
- Натан, ради Бога, не надо. Если мне повезет, это затянется на часы. Если не повезет, на месяцы. Мы же с тобой об этом говорили, и ты знаешь, что я всегда права.
- Я вам говорил, маменька, что вы старая сука?
- И много раз, но все равно я тебя люблю.
Он встал и отошел к стене. Пройти через стену было нельзя, и он зашагал по комнате.
- Тебе от этого не отмахнуться.
- Мама, ну хватит! Не надо!
- Ладно. Поговорим о бизнесе.
- Мне сейчас на бизнес глубоко наплевать.
- Так о чем нам говорить? О возвышенных предметах, коим может посвятить свои последние минуты старая леди?
- Ну до чего же ты мерзкая баба! Похоже, ты от этого каким-то извращенным способом получаешь удовольствие.
- А каким еще способом можно от этого получать удовольствие?
- Пуститься в авантюру.
- Это самая большая из всех. Жаль, что твой отец не может ее просмаковать.
- Я думаю, он вряд ли получил бы удовольствие от смерти под гидравлическим прессом.
Он з-адумался, потому что по ее губам вновь пробежала улыбка.
- А вообще-то, может, и получил бы. Вы оба настолько чудаки, что могли бы там сидеть и обсуждать гидравлику.
- А ты - наш сын.
Правда, да еще какая. Он не отрекался от этого, и никогда не стал бы. Он был и суров, и нежен, и своенравен - совсем как они, и помнил дни в джунглях под Бразилией, и охоту на Каймановой Канаве, и дни, когда он работал на лесопилке рядом с отцом. И знал, что, когда придет его час, он так же точно будет смаковать смерть, как сейчас его мать.
- Скажи... правда ли, что отец убил Тома Голдена?
- Сделай укол, тогда скажу.
- Я - Стек и не поддаюсь на подкуп.
- Это я Стек, и я знаю, какое убийственное любопытство тебя грызет. Сделай укол, и я тебе скажу.