Сташи не вернулась в гнездо в ту ночь. Старый, полуразрушенный замок на покатой горе неподходящее место для размышлений. А подумать хотелось. Девушка вернулась в овраг, где однажды уже отлеживалась, и залезла в старое дерево. Глубокое дупло служило отличным укрытием от света, но на всякий случай, она закрыла отверстие еще и ветками. Разговоры с матерью вызывали слишком много мыслей. Выбивали Сташи из размеренного ритма существования, и пробуждали темные стороны натуры. Хотелось разорвать кого-нибудь в клочки. От беспомощности. Это пугало, но и будоражило. Заставляло разум метаться в поисках ответа, злило и заинтересовывало. Только в одиночестве можно разобраться толком в том, что происходит.
Она плохо понимала смысл, вкладываемый Левату в слова, но тяга к матери была непреодолима. Эти странные ощущения, меняющие восприятие мира Сташи, очень медленно откладывались в сознании, превращаясь в подобие чувств и реакций.
С отцом разговаривать куда проще. Но девушку привлекало человеческое. Любой из клана, кроме отца, смеялся бы над ней, умей он хоть сколько-нибудь связно мыслить. Но они непомнящие и им недоступны даже такие простые эмоции, только подражание.
Сташи лежала на листьях, вдыхая горьковатый, отдающий сыростью запах и думала над словами матери. Говоря о любви, Левату начинала с силы и красоты чувства, но заканчивала пустотой и горечью. Сташи не могла понять, что хорошего может быть в том, что причиняет такую боль. Старшие брат и сестра рано остались без отца. Но разве были они обделены лаской и заботой матери? Девушка задала себе вопрос, хотя ответ на него ее не интересовал. С единоутробными родственниками она практически не общалась. Сколько помнила, ее безумно боялись. Играть, да и разговаривать лишний раз не хотели. Позже, Сташи вспоминала обезумевшие лица, стеклянные глаза и кукольную безвольную покорность жертв. Интересно, но непонятно. В человеческой шкуре она себя представить не могла. В размышлениях остаток ночи прошел совсем незаметно. Когда окончательно рассвело, девушка уснула, свернувшись калачиком.
Проснулась от крика, звенящего в голове. Животный страх захлестнул с такой силой, что Сташи ощутила дурноту, как от плохой крови. Каждая клеточка тела взвыла — беги, а затем тело скрутило судорогой, пронзившей от затылка по позвоночнику. Девушка забилась в угол, чуя опасность, но не видя. Закрыла голову руками и начала тихо ныть. Вокруг по-прежнему стояла тишина, ни намека на опасность, но вампирку обуял такой ужас, словно происходило нечто страшное, невозможное. Когда это кончилось, сил хватило лишь на то, чтобы подтянуть колени к груди и уснуть пустым и долгим сном.
Очнулась девушка поздно ночью, опустошенная, почему-то все еще испуганная. Хотелось поговорить с отцом, рассказать о кошмаре. Она выбралась из дупла и отправилась к гнезду, в замок.
В зале тихо. Пусто. Обычно во время бодрствования перебранки или смех звучали постоянно. Но не сейчас. Сташи на цыпочках подошла к своему ложу, остановилась. Ей опять стало страшно. Она растерялась, не знала что делать, как себя вести. Дотронулась пальцами до деревянной поверхности и с силой сжала край ящика, не замечая, как впиваются в ладонь острые занозы. Глаза нашли объяснение. Невозможно.
Кали лежала внутри. Почему-то в ее, Сташи гробу. Тело фурии было изогнуто, скрюченно, словно она билась в конвульсиях. Руки мертво вцепились в палку, торчащую из груди. А лицо… такое старое. Девушка подошла ближе. Страх ушел, и осталось злорадное удовлетворение. Отец наказал Кали. Заставил ее не есть больше. Правда, раньше такого не случалось. Вампир жесток, но это его наказание какое-то странное. Что-то по-прежнему вызывало тревогу. Сташи посмотрела на лицо женщины внимательнее. Зрачки Кали оставались неподвижными. Нахмурившись, девушка протянула руку и осторожно коснулась плеча. Камень. Она решительно, с некоторым усилием потянула за палку и вытащила ее из груди фурии. Тело пыхнуло, развалилось и опало серым облаком праха. Сташи коротко и испугано взвизгнула.
Смерть. Девушка никогда не видела гибели себе подобных. Неужели отец мог убить Кали? Что так разозлило его? Она почти мгновенно переместилась, оказавшись у ложа Ирика и Лакасу. Оба, как и фурия лежали со старыми лицами и искаженными в судорогах телами, пробитыми палками. Сташи приоткрыла рот и с присвистом втягивала воздух. Ее звериные инстинкты предельно обострились. Неужели они действительно настолько надоели вампиру? Она решила осмотреть остальные ящики. Пусто.
Отец! Мгновенно переместившись в его покои, Сташи остановилась перед ложем. Не могла заставить себя смотреть. Видеть лицо, обезображенное подлинным проклятием невыносимо. Нет, вампир не при чем. Кто-то пришел в дом извне.
Сташи помнила, как мать учила заботиться о тленных телах убитых. Зажмурившись, чтобы в памяти сохранилось узкое лицо с горящими глазами, а не этот оскал смерти, она выдернула палку. Отступила назад. Стало необычайно тоскливо, хотелось спрятаться, убежать. Нужно пойти к матери и спросить, что теперь делать. Конечно, кто еще сможет объяснить? Девушка разбежалась и выпрыгнула в окно.
В доме матери свет не горел. Вампирка не удивилась. Скоро утро, но небо только начало сереть, и Левату наверняка спала. Сташи постучала в окно. Тишина. Впервые нарушив правило, (она могла его и не соблюдать, но всегда строго придерживалась), девушка тихо толкнула дверь. Та оказалась не заперта.
— Мам! — позвала Сташи, и переступила порог.