Мэрис мягко отворил дверь. Сташи сидела на кровати. Выпрямившись, уставилась в одну точку. На щеках слабый румянец. Он рванулся к женщине. Лорейту лежала расслабленно, с закрытыми глазами, склонив голову на бок. Осмотрев ее шею, мужчина проверил запястья.
— Я не кусала, — Мэрис отмахнулся. Осторожно поправил подушки, потрогал лоб спящей женщины и обеспокоено посмотрел на Сташи.
— Что с ней?
— Спит, — тихо ответила девушка, — Я не кусала. Просто усыпила.
— Зачем?
— Она плакала. Выла и выла. Заставляла слушать глупости. Я внушила ей, что произошедшее не так страшно, и она снова родит через год живого ребенка.
— А если не получится?
— За год многое поменяется. Женщины в таком возрасте легко переживают утрату. Моя сестра горевала полчаса, когда мать умерла.
Мэрис приложил к губам палец и указал на дверь. Они вышли в коридор.
— Не понимаю, — в его голосе проскальзывало едва заметное раздражение.
— Чего?
— Как можно не испытывая сочувствия, сделать что-то доброе из жалости?
— Зачем мы говорим об этом? Просто невыносимо стало слушать ее нытье. Я решила, что роженица страдает не только телом, поэтому так безумно и ведет себя. Когда-то давно дом матери сожгли. Отец спрятал меня на время пожара, а позже вернул ей. Мы должны были уйти, оставить знакомые места, а это каждый раз становилось испытанием для нее. Снова придется где-то начинать заново. Помню, ночью на привале она качала меня и плакала. Но почему, не знаю. О чем думала тогда? О том, что я едва не сгорела, или что снова лишила возможности жить спокойно? Мать принимала свою ношу, но не любила и не скрывала этого.
Мэрис нахмурился.
— Так не бывает, Сташи. Если бы не любила, вряд ли бы плакала.
— Бывает, — возразила девушка, — Никогда ни мне, ни отцу она не говорила таких слов. Всегда была отстранена и напряжена, когда общалась со мной. Я ощущала, как меняется ее дыхание и биение сердца. С братом и сестрой мама разговаривала иначе. Разрешишь посмотреть на младенца?
Охотник кивнул. Хотя и не понял, зачем это ей. Впрочем, причин для запрета у него не тоже не нашлось.