Хеб оказался смышленым учеником. Говорят, он велел согнать людейузников, и те часами стояли перед Повелителем, пока тот «вглядывался» в их умы – до тех пор, пока не вырисовывались и мельчайшие подробности их жизней. Затем он велел каждому рассказывать о себе, пока не восполнялись упущенные мелочи и не наступала полная ясность. Потом Хеб пожирал несчастных, считая, что по-настоящему сможет познать их лишь тогда, когда впитает в себя их плоть. Изведав все тайны человеческого разума, Хеб сдержал свое слово. И вот однажды ночью тысячи пауков опустились на лагерь Басата. Нападение было таким внезапным, что уцелели лишь немногие. Басата и Туроол подвели к Галлату, и тот, велев сопернику встать на колени, собственноручно снес ему голову. Эта бессмысленная жестокость сгубила то главное, ради чего все, собственно, затевалось: обезумевшая от горя Туроол кинулась с ножом на ближайшего стражника. Через секунду она была уже мертва: смертоносец всадил в нее ядовитые клыки.
И была еще одна великая тайна, постичь которую Хебу оказалось не под силу: тайна Белой башни.
Эта башня была воздвигнута людьми давно прошедшей эпохи и стояла в центре городища смертоносцев (сам город принадлежал когда-то людям). Она не имела ни дверей, ни окон и сделана была из гладкого материала – судя по всему, непроницаемого. Жукам-бомбардирам однажды приказали проделать в башне брешь, однако, сколько те ни старались, ничего не вышло. Тогда Хеб пообещал даровать Галлату власть над всеми людьми, если тот поможет ему овладеть тайной Белой башни.
Галлат, отличавшийся непомерным, болезненным властолюбием, соблазнился предложением.
Многих старых и мудрых людей замучил он, пытаясь выведать секрет. Наконец одна пожилая женщина, жена старейшины, вызвалась помочь мучителям, если те освободят ее мужа. Она раскрыла, что башня устроена по принципу, который был заведен у людей древности – «ментальный замок». В определенный момент человек отдает мысленный приказ охранной системе стен, и те поддаются так легко, будто сделаны из дыма. Роль «отмычки» должен играть особый жезл, которым человеку надлежит коснуться стены.
Жезл этот старейшина держал при себе как символ власти. Галлат, отняв у старика жезл, назавтра же устремился к башне (по преданию, потайную дверь в ней указывает первый луч солнца). Но, стоило злодею приблизиться к ней, как какая-то неведомая сила вдруг швырнула его наземь. Поднявшись, он повторил попытку, но опять был повержен. Тогда он простер руки к башне и что есть силы крикнул: «Я приказываю тебе – откройся!» – и потянулся жезлом к стене.
Но едва он ее коснулся, как полыхнула яркая вспышка и там, где стоял принц, осталась лишь куча пепла. Хеб, узнав о случившемся, предал смерти всех своих узников, не помиловав и старейшину с женой. А тайна Белой башни так и осталась нераскрытой.
На мальчика легенда произвела такое сильное впечатление, что ему начали сниться кошмары. Однажды ему привиделось, будто бы он, Найл, заслышав возле жилища шум, вышел наружу и увидел гигантского тарантула ростом с кактус-цереус, с двумя рядами блестящих желтых глаз и челюстями, способными раскромсать дерево.
Однако едва он проснулся, как страх исчез. Будучи совсем еще ребенком, Найл приходил в ужас при мысли о смертоносцах. Теперь же, узнав, что пауки на самом деле не такие уж неодолимые (вон какие победы одерживал над ними Ивар Сильный и Скапта Хитрый), он стал относиться к паукам по-иному. Воистину, чем меньше знаешь, тем больше боишься. Он, например, не без злорадства думал о том, что Повелителю пришлось брать уроки у Галлата, иначе бы он нипочем не научился проникать в человеческие умы. Вот Найла, например, никто этому не учил, а он может понимать даже муравьев. Бывали моменты, когда он сознавал и чувствовал, что происходит у них в головах – как будто сам становился насекомым. Так что, если паукам было трудно понять людей, это могло означать лишь одно: у них совершенно иной образ мышления.
И от такой мысли смятение и радостный трепет рождались в душе. Смертоносцы, скажем, покорили человечество оттого, что познали людские умы. Получается, что и человек, познав сущность паучьего разума, сможет одержать когданибудь над ними верх!
На следующее утро он отправился в пустыню, намереваясь найти подтверждения своим мыслям. В полумиле от пещеры росло несколько раскидистых фисташковых деревьев – место обитания серых пауков-пустынников. Прибыв на место вскоре после рассвета, Найл увидел, что нижние ветви сплошь увешаны тонюсенькими паутинкам. Чуть выше висела белая сумка, в какие пауки обычно откладывали яйца, откуда недавно вылупилось потомство. Более крупная сеть матери-паучихи едва виднелась среди верхних ветвей. Мальчик разместился в тени невысокой жесткой поросли и сразу увидел, что паучиха уже заметила его и теперь внимательно за ним наблюдает, выжидая когда двуногий подойдет ближе, чтобы можно было свалиться ему на спину. Устроившись поудобнее, Найл пытался расслабиться, «остудить» рассудок, но ничего не получалось: мешала неотступная мысль, что за ним следят. Мимо с жужжанием промчалась большая зеленая муха, удирая от ктыря крупного желтого насекомого, чем-то похожего на осу. Ктырь атаковал добычу слету, пикируя, словно сокол, но с первого раза, видимо, просчитался. Муха со страху взвилась вверх, пытаясь увернуться от хлипких паутинок, сотканных новорожденными паучками, и угодила прямехонько в сеть взрослого насекомого. Ктырь, уже не в силах вильнуть в сторону, тоже стремглав влетел в липкие шелковистые тенета. Спустя секунду паучиха уже спешила вниз – поскорее опутать великолепную добычу шелком, чтобы не вырвалась. И тут до нее дошло, что помимо безвредной мухи в паутину угодил еще и опасный ктырь, яд которого мог вызвать мгновенный паралич.
Она замерла, покачиваясь на волокнах в такт барахтанью двух насекомых, которые силились вырваться на свободу.
Зеленой мухе это почти удалось, но, когда пять из шести ее лап высвободились из липких волокон, она опрометчиво дернулась в сторону, и у нее увязло крыло.
Зачарованно наблюдавший за происходящим, Найл наконец ощутил глубокий покой, которого не мог достичь еще несколько минут назад, сосредоточился в мозгу ожила трепетная светящаяся точка, и он неожиданно четко уловил вибрации слепого ужаса, исходящие от мухи, и сердитое недоумение ктыря. Ктырь оказался созданием куда более стойким, чем муха, и его не покидала отчаянная решимость заставить обидчика дорого заплатить за гнусное посягательство на его жизнь. Чуя, что паучиха смотрит на него, выжидая, он как бы твердил: «Ну, давай, иди сюда, живо схлопочешь дырку в брюхе!». И паучиха, привычная к тому, что перед ней немеют со страха, растерялась. Найл чувствовал эту неуверенность, но, когда попытался проникнуть в паучий мозг, ничего вышло. Создавалось впечатление, будто там вообще ничего нет. Попробовал снова, на этот раз так настойчиво, что, не будь сейчас у паучихи занятия поважнее, она непременно бы обратила внимание на мальчика. Заметив, что неподалеку за противоборством наблюдает еще одна паучиха, Найл попытался проникнуть в ее мозг, взглянуть на мир ее глазами. И опять ощутил лишь пустоту.
Через долю секунды его внимание отвлекли яростные толчки ктыря, и понадобилось несколько минут, чтобы мальчик смог снова сосредоточиться. Его неуклюжая попытка нащупать сознание насекомого дала паучихе понять: происходит что-то неладное. Найл чувствовал, как она рыщет вокруг взглядом, пытаясь определить, что так ее беспокоит. Разглядеть Найла она не могла – мешал куст, и ее настороженность переросла в беспокойство. И тут до Найла впервые дошло, почему ему так сложно выявить мыслительные вибрации паучихи. Оказывается, ум этого существа пассивен, словно растение. Зеленая муха и ктырь по сравнению с пауком кажутся сгустком суматошной, напористой энергии. И именно благодаря этой пассивности паук хорошо чувствует добычу – ведь она-то активна!
Найлу все сразу же стало ясно. Паук всю свою жизнь проводит в паутине, подкарауливая пролетающих мимо насекомых.
Вибрации паутины для него – своеобразный язык, каждый оттенок подобен слову. Единственно, что нужно – это ждать, изучая оттенки вибраций: живые пульсации дерева, смутное шевеление копошащихся где-то в корневище насекомых, волнение ветра в листве, странную пульсирующую дрожь солнечного света, подобную скрытому гулу, наполняющему воздух. О его, Найла, присутствии паучиха догадалась еще задолго до того, как он приблизился к деревьям: вибрации людей можно сравнить с громким жужжанием пчелы. Одновременно мальчик понял и то, как паукам-смертоносцам удается помыкать прочими существами: одним лишь умственным усилием-импульсом. Обыкновенный взгляд – это уже направленный импульс воли. Найл помнил несколько случаев, когда он, считая, что находится один, вместе с тем испытывал смутное чувство, будто за ним кто-то исподтишка наблюдает, и, обернувшись, обнаруживал: так оно и есть. Серая паучиха оттого и забеспокоилась, что волевой импульс Найла, когда он пытался проникнуть в ее сознание, коснулся ее, словно рука.
Пассивность восприятия – вот что самое главное в сознании паука. Он единственное существо, чья жизнь проходит в выжидании, когда добыча сама угодит в расставленные сети. Все прочие ищут себе еду активно. А пауки постепенно выработали способность посылать направленный импульс волевого усилия, чтобы заманивать свою жертву. Тогда почему, спрашивается, серые пауки-пустынники безопасны для человека? Ответ подвернулся сам собой. Потому что они не сознают, что поймать добычу им помогает усилие воли. Вынуждая муху изменить направление и угодить в ловушку, они думают, что это случайность. Смертоносцы завладели миром тогда, когда до них дошло, что силу воли можно использовать как оружие. И тут же, как будто нарочно, чтобы мальчик оценил свою догадливость, он смог воочию убедиться, что значит сила воли, пускай бессознательной. Возвратясь в угол сети, паучиха поползла по другой ее стороне, так что ктырь уже не мешал ей приблизиться к зеленой мухе. Чуя скорую гибель, бедняга забилась с такой отчаянной силой, что чуть было не высвободилась, но, увы, приклеилась другим крылом.
А паучиха подбиралась все ближе, пожирая добычу глазами. И тут муха окончательно сдалась. Хищница проворно набросила ей на туловище шелковистую нить, за ней другую. Вскоре муха уже превратилась в плотно спеленутый кокон. Тут и ктырь, даром что все еще хорохорился, начал уже понимать, что скоро придет конец и ему. Он, конечно, еще мог постоять за себя: извернувшись, нанести удар практически под любым углом. Один укол – и паучиха бессильно повисла бы посреди собственной паутины. Тем не менее, когда она, справившись с мухой, решительно двинулась к ктырю. тот уже не сопротивлялся и, лишь раз отчаянно рванувшись напоследок, бессильно поник и дал запеленать себя.
Найл смог на краткий миг мысленно коснуться сознания жертвы и изумился, насколько она стала равнодушной. Выйдя из контакта, он словно пробудился от кошмарного сна. Возвращался мальчик в глубокой задумчивости, потрясенный и зачарованный пережитым. Ему впервые открылись потаенные возможности волевого воздействия. Теперь он явственно чувствовал, что мир вокруг полон страхов и скрытых опасностей, его мозг постоянно находился начеку, чутко реагируя на любые импульсы враждебности. Проходя шагах в двадцати от логова желтого скорпиона, он ощутил на себе взгляд насекомого. Тварь притомилась после ночной охоты и не очень хотела вылезать наружу.
Уловив эту нерешительность, Найл намеренно усугубил ее, послав встречный сигнал о том, что он вооружен и опасен. Скорпион рассудил, что в конце концов ни к чему тратить силы, да еще и рисковать, и остался в логове. Вернувшись в уютную прохладу жилища, паренек бросился на травяную постель в полном изнеможении. Хотя утомилось, собственно, не тело, а ум, истощенный попыткой применить непривычную пока силу. Найлу как раз исполнилось пятнадцать лет, когда Сайрис родила еще одну девочку. Ребенок появился на свет раньше срока, и первые две недели было не ясно, выживет он или нет.
Назвали девочку Марой, что значит «темненькая»: на крохотном сморщенном личике проглядывали забавные коричневые пятнышки. Жизнь ей, несомненно, спасла сладкая муравьиная кашица. Едва ребенок оказался вне опасности, у него запоздало прорезался плач, пронзительный, прерывистый младенческий крик, раздражающий всех, кроме матери. Если девочка не была голодна, ее донимали попеременно то резь в животике, то что-нибудь еще. Первые шесть месяцев своей жизни малышка плакала по несколько часов каждую ночь. Ингельд, никогда не любившая детей, страшно злилась и донимала Торга и Хролфа просьбами подыскать другое жилище. Довольно скоро они нашли вместительное логово примерно в миле от пещеры, неподалеку от красных скал, и прогнали оттуда прежних его обитателей навозных жуков. Однако на новом месте Ингельд провела лишь одну ночь, решила, что там ей неуютно, и – к великому неудовольствию Найла – возвратилась на следующий же день.
Когда Маре минуло полгода, она стала вести себя заметно тише, однако тогда же выяснилось, что она очень беспокойный, нервный ребенок. От любого резкого движения девочка испуганно вздрагивала и принималась плакать, а от внезапного шума просто заходилась в крике. Муравьев же она и вовсе панически боялась.
Как-то поутру Найл случайно услышал, что Ингельд и Торг, думая, что они в пещере одни, разговаривали о Маре, о том, что будет, когда девочка подрастет и узнает о смертоносцах.
– Из-за нее мы все погибнем! – воскликнула Ингельд, и голос ее задрожал. Найл почувствовал, как гнев сжал ему горло: он терпеть не мог эту женщину и презирал ее. Однако, как это ни прискорбно, но Ингельд была права. Страх Мары мог выдать всех. Но что делать? Не убивать же ее! Выход подсказал Джомар: сок ортиса. Когда Джомар был еще мальчишкой, десяток храбрецов рискнули отправиться в Великую Дельту и возвратились с флягами, полными этого сока.
Ортис – растение плотоядное и добычу заманивает изумительным запахом, таким нежным и опьяняющим, что люди от него забываются сном. Когда на цветок ортиса садится насекомое, растение выделяет лишь одну каплю чистой, прозрачной жидкости.
Насекомое жадно припадает к ней и вскоре перестает шевелиться. Словно нежные пальцы, усики растения аккуратно переправляют добычу в большой, похожий на колокол цветок, лепестки смыкаются, и от жертвы не остается и следа. Как удалось избежать той же участи охотникам? Они нарочно выискивали растения помельче, которым не под силу совладать с человеком. Охотник касался цветка пальцем, а проступающий сок сцеживал в маленькую чашечку. Если запах растения его одолевал, остальные кидались на помощь и оттаскивали одурманенного в сторону. Главная беда таилась в том, что некоторым начинал так нравиться этот запах, что люди не хотели отрываться от цветка, добровольно поддавались дурману и пробуждались потом со странной блаженной улыбкой.
Один из охотников тогда забылся, уткнувшись лицом в небольшое растеньице, и тотчас же к рукам, ногам и голове потянулась дюжина колокольчиковкровопийц. Когда остальные сообща оттаскивали товарища, усики упорно цеплялись, не отпуская добычу. Пришлось отсекать их кремневыми ножами, а за это время облака медвяного аромата свалили еще двоих. Когда жадные зевы растений удалось наконец отодрать от лиц и от рук, в сердцевинах цветков, словно роса, искрились капельки крови.
Тот охотник пролежал без чувств два дня, а когда очнулся, то все равно ходил как в полусне. Он возвратился вместе со всеми, но стал с той поры вялым и ленивым. После того, как его несколько раз застали за тем, что он воровал сок ортиса, старейшины распорядились его казнить. Улф, слушая рассказ, то и дело задумчиво поглядывал на Мару, сосущую у матери грудь. Затем повернулся к Торгу:
– Ты бы пошел со мной?
– Разумеется.
– Прекрасно. Отправимся в полнолуние.
– Можно и я с вами? – попросился Найл. Улф положил ладонь на голову сыну:
– Нет, мальчик. Кому-то надо остаться, оберегать женщин. И вот через десять дней Улф, Торг, Вайг и Хролф отправились в Дельту. К той поре появилась и еще одна причина отправиться за соком. У Ингельд по утрам стали случаться приступы тошноты – стало ясно, что она беременна. К походу подготовились обстоятельно. От палящего зноя хорошо защищала одежда из шкуры тысяченожки, для того же служил и прикрепленный к ней капюшон. На ноги мужчины надели крепкие, с многослойной подошвой сандалии. У каждого на спине была легкая удобная сумка, свитая из травяных стеблей. Брать большой запас пищи и воды не имело смысла, всем можно было разжиться по дороге; с собой прихватили лишь немного сушеного мяса и по фляге с водой. Вооружены мужчины были копьями, пращами и ножами; на всякий случай взяли еще и веревки.
В путь вышли, когда сгустились сумерки. Двинулись на север, в сторону каменистой пустоши. Четверым вооруженным мужчинам не были страшны ни скорпион, ни жук-скакун, ни другие ночные хищники. Найл хотел проводить охотников до границы пустоши, но отец не велел: слишком опасно было возвращаться домой в одиночку. Сайрис и Ингельд нервничали. Нередко случалось, что мужчины отсутствовали по несколько суток кряду, но на этот раз – женщины понимали это – они рисковали намного сильнее.
Охотники прекрасно знали повадки гигантских насекомых пустыни и умели избегать стычек с ними. Дельта же таила множество новых, неизведанных опасностей. Даже Джомар не бывал там никогда, разве что пролетал на паучьем шаре. На следующий вечер перед сумерками Сайрис уединилась в глубине пещеры, а все остальные затихли. Мару два часа назад хорошенько накормили, и девочка спала спокойно. Примерно через полчаса Сайрис вошла в мысленный контакт с путниками. Когда она вернулась обратно, Найл зажег светильник.
– С ними все в порядке, – сообщила Сайрис. – На Хролфа напал ядовитый москит, но его тут же убили, присосаться не успел.
– Как там Торг? – осведомилась Ингельд.
– Подвернул ногу, но так, ничего серьезного. Ингельд и сама могла установить связь с Торгом, но ей недоставало терпения, а потому трудно было сосредоточиться. К тому же она по натуре была ленива и предпочитала все свалить на других. На следующий день женщины отправились собирать плоды кактуса. Найл пошел с ними, чтобы охранять их. На согнутой руке он нес осу-пепсис. Насекомое, давно отжившее половину отведенного ему природой срока, уже было не таким непоседливым.
Оса словно догадывалась, что главный ее хозяин сейчас далеко, и поэтому ей надлежит охранять семейство от тарантулов и других хищников. Расслабясь и слившись со смутным разумом насекомого, Найл ощутил бесхитростную преданность и готовность подчиняться.
Когда, изнемогая от зноя, люди возвращались в пещеру, юноша приметил в небе движущуюся точку.
Нет, не паучий шар, птица, да большая. Внимательно всмотревшись, он определил, что птица летит прямо на них. Найл попробовал проникнуть в рассудок птицы, «уговорить», чтобы та не меняла направления. Уловив волнение хозяина, встрепенулась и оса.
Прошли считанные минуты, а птица – уже вот она, в какой-нибудь паре сот шагов, да и летит невысоко, над самым деревом. Найл отдал осе приказ. Насекомое взмыло вверх, пронеслось мимо крылатой цели и, набрав запас высоты, прянуло вниз. Для птицы такой маневр был полной неожиданностью, с осами она явно никогда не сталкивалась. Почуяв навязчивое чужое присутствие, она негодующе встрепенулась, и тут же – Найл это четко уловил – забилась в агонии: оса вогнала жало. Через несколько секунд добыча уже валялась на земле в сотне шагов. Когда юноша подбежал, насекомое смиренно сидело на изломанном крыле, а глаза птицы уже подернулись смертной пеленой. Особь попалась на удивление крупная, так что в тот вечер пещеру заполнил аромат жареной дичи. Даже Ингельд была в приподнятом настроении и не ворчала. Как оказалось, это был последний безмятежный вечер в жизни семьи. Наутро поднялся ветер. Злобный, колючий, он налетел со стороны Дельты и задувал прямо в пещеру.
Найл лишь рискнул высунуть голову наружу и мгновенно юркнул обратно, вытирая кулаками слезящиеся глаза. На зубах скрипел песок. Не унимаясь, плакала весь день Мара, даже Найла выведя из себя настолько, что он готов был ее придушить.
В тот вечер не было связи с Улфом и Вайгом, даром что Сайрис пыталась войти с ними в контакт больше часа. Джомар, как мог, успокаивал женщин: охотникам перед сумерками не до этого. Но и на следующий день ничего не получилось. Тут по-настоящему заволновалась даже Ингельд. Когда сгустились сумерки, она, скрестив ноги, тоже села на пол и попыталась настроиться на контакт. Однако, сколько она ни старалась, все было напрасно. На следующий день тревога и дурное предчувствие охватили всех. С наступлением ночи Сайрис и Ингельд опять сели друг возле друга, угрюмо склонив головы, в то время как Джомар с Найлом затаились на постелях, боясь лишним шорохом отвлечь женщин. Наконец у Сайрис изменилось дыхание: она смогла связаться с мужчинами. Найл вздохнул с облегчением. И тут, повергнув всех в ужас, мать пронзительно, как дикий зверь, вскрикнула и с глухим стуком упала. Подскочив к матери, юноша увидел, что она без чувств лежит на спине. Лицо было холодным на ощупь.
Ингельд сразу запричитала, что Сайрис умерла, но Джомар сердито прикрикнул на истеричку, и она замолчала. Найл бережно усадил мать, прислонив ее спиной к стене. Джомар, пальцами стиснув женщине скулы, влил ей в приоткрывшийся рот немного воды. Сайрис закашлялась.
– Они погибли… Торга и Хролфа нет в живых… – обретя дар речи, выдавила она. Ингельд забилась в страшной истерике. Проснувшиеся дети громко разревелись. Плакала Сайрис, беззвучно сотрясаясь от рыданий. Единственно, что она смогла еще сообщить, это что причиной гибели обоих стали цветы ортиса, а Улф с Вайгом как-то сумели избежать печальной участи. Горе Ингельд сменилось яростью.
– Почему умерли мои?! – заорала она. – Почему не ваши?! Несчастной женщине не стали перечить, и она, устав от крика, зашлась в беззвучном плаче. Рыдала она едва ли не всю ночь, и Найлу даже стало стыдно за свое счастье – его отец и родной брат живы. Улф и Вайг возвратились через десять дней, оба в полнейшем изнеможении. Правую половину груди и плечо Улфа покрывали крупные пятна, похожие на ожоги Вайг страшно исхудал, а в глазах его стояла такая тоска, что Найл не на шутку встревожился и немного растерялся: ему казалось, что брат никогда не сможет вытравить из памяти кошмарные воспоминания. Измотавшиеся охотники рухнули на постели и проспали весь следующий день и всю ночь. Сок, стоивший Торгу и Хролфу жизни, уместился в небольшой фляжке емкостью чуть больше полулитра. Горлышко было плотно заткнуто листьями и обмотано лоскутками кожи. Когда через несколько часов проснулась и по обыкновению своему опять заревела Мара, Сайрис бережно размотала лоскутки, налила в деревянную ложку капельку прозрачной медвяной жидкости и осторожно поднесла ее к губам ребенка. Не прошло и минуты, как девочка уже спала. Не пробудилась она и через шестнадцать часов, когда проснулся Улф. При первой же возможности Найл понюхал сок ортиса. Жидкость имела изумительный сладкий аромат, было в нем что-то и от запаха розовато-лилового цветка, который он видел в стране муравьев. Хотя если честно, после захватывающих дух рассказов деда Найл ожидал чего-то вообще сверхъестественного. Много дней прошло, прежде чем Улф и Вайг сумели взять себя в руки и немного взбодриться.
Вайг потом рассказал Найлу, что последние полтора-два дня оба шатались, как пьяные, и не чаяли уже добраться. На той каменистой пустоши Вайг трижды терял сознание, и отцу пришлось нести его, взвалив себе на плечи. Счастье, что на пути не встретился ни один хищник. Вздумай хоть кто-нибудь на них напасть, и им бы точно пришел конец. У них даже не было сил высматривать в небе шары смертоносцев. Ингельд к этой поре слегка оправилась от потрясения и стала еще более язвительной и сварливой.