— Смотрите, — сказал мне Динар, — вот все преподаватели и школьники, разделенные по школам. Послушайте теперь.
Я был восхищен, слушая, как эти тысячи детей пели все вместе два куплета гимна: первый — в честь Икара, второй — в честь какого-то другого благодетеля молодежи.
— Гимн имеет более ста куплетов, — сказал мне Динар, — и каждое утро школьники поют куплет об Икаре вместе с одним из других куплетов. Так приучаем мы детей к благодарности.
Я вижу, вы удивлены тем, что нашли здесь девочек. Знайте, что они вошли в другую дверь; все здание разделено на две большие отдельные части; одна — для девочек, другая — для мальчиков, с несколькими общими залами.
— Как, — воскликнул я, — девочки от пяти до шестнадцати лет в одной зале вместе с мальчиками того же возраста?
— Конечно! И без всякого неудобства, и даже со множеством преимуществ, потому что мы приучаем мальчиков с детства, в семье и школе, относиться ко всем девочкам, как к собственным сестрам, а девочек — внушать к себе уважение своей благопристойностью.
Рассматривая стыдливость как охрану невинности и украшение красоты, мы развиваем в ребенке чувство стыдливости не только в отношениях между обоими полами, но и между девушкой и ее подругами, даже между мальчиком и его товарищами.
Дети теперь в классах, войдем в один из них.
— Смотрите, — сказал мне Динар, — как внимательны и почтительны дети, как ласково говорит с ними учитель! Смотрите также, как все чисто! Ни одного чернильного пятна ни на столах, ни на платьях! Перочинный ножик служит только для чинки перьев! Так могущественна привычка к порядку и чистоте!
Посетив классы, составленные либо из мальчиков, либо из девочек, и другие — для обоих полов, разделенные легкой перегородкой, мы последовали за детьми в гимнастический зал, где увидели множество аппаратов и приспособлений для гимнастических упражнений. Мы там видели также мальчика десяти лет, который забрался на мачту, вышиной в тридцать футов, отвязал веревки, привязанные к горизонтальному блоку, и спустился, соскользнув вниз вдоль столба.
Нам рассказали, что накануне другой мальчик того же возраста взобрался на блок и прыгнул с высоты в тридцать футов, не причинив себе никакого вреда. Но так как это было запрещено, потому что он рисковал сломать себе ногу, его будут судить за непослушание, и мы сможем присутствовать на этом суде.
В то время как дети возвращались в класс, мы пошли осмотреть две школы плавания, которые находились во дворе; одна — для мальчиков, другая — для девочек. Динар показал мне купальный костюм для каждого из обоих полов и объяснил, что когда ребенок уже умеет плавать, его приучают это делать в полном одеянии, чтобы он мог спастись, если бы упал в воду одетый; его обучают также, как надо спасать другого человека, если он тонет, ибо не пренебрегают никаким случаем, чтобы научить детей быть полезными своим близким.
В ожидании суда над маленьким недисциплинированным прыгуном мы пошли погулять по двору.
— В чем заключаются, — спросил я Динара, — награды, присуждаемые с целью возбудить соревнование?
— Ни в чем, ни в премиях, ни в венках, ни в отличиях, потому что, желая укоренить в детях чувство равенства и братского благоволения, мы весьма остерегались бы создавать отличия, которые возбуждали бы эгоизм и честолюбие одних и в то же время зависть и ненависть других. Мы, впрочем, имеем столько других средств развивать в детях любовь к занятиям, что считаем полезным скорее сдерживать, чем разжигать пыл учащихся. Единственное отличие, которого желают дети, это быть выбранным — в качестве самого способного и самого достойного — руководить и наставлять товарищей под наблюдением учителя. И это отличие тем более почетно в их глазах, что выборы, как и все экзамены, производятся самими школьниками под надзором учителя.
Поэтому у нас нет лентяев, а если случайно и находятся такие, то вместо того, чтобы еще увеличить их отвращение к занятиям, перегружая их в виде наказания трудом, мы удваиваем мягкость, ласки и заботы, чтобы внушить им вкус к занятиям.
Неспособных детей у нас не больше, чем ленивых, и если такие находятся, то вместо того, чтобы сердиться на них, мы удваиваем терпение, интерес и усилия, чтобы помочь им победить несправедливое неравенство природы.
Ненавидеть неспособных и даже ленивых детей и дурно с ними обращаться кажется нам несправедливостью, нелепостью, безумием, почти варварством, менее простительным для наставника, чем пороки для ребенка.
У нас даже весьма мало других проступков, заслуживающих наказания, а сами наказания — легкие, и состоят они в лишении виновного некоторых удовольствий или даже некоторых занятий, а главным образом в публичном порицании.
Впрочем, все наказания школьников установлены так же, как и их обязанности и проступки в Своде школьника. И чтобы облегчить выполнение правил этого свода, школьники сами его обсуждают и голосуют, принимая его, таким образом, как собственное произведение и заучивая наизусть, чтобы лучше его применять. Пять лет назад этот свод обсуждался одновременно во всех школах и был принят школьниками почти единогласно.
Когда совершен проступок, школьники организуют свой суд, определяющий проступок и выносящий по нему приговор. Но вернемся в большую залу, и мы, вероятно, скоро увидим один из этих школьных судов.
Зал был уже полон. Как и утром, все учителя и школьники были налицо. Один из самых старших школьников должен был выступить обвинителем, пять других — предложить наказание, а все остальные составляли жюри.
Изложив дело, учитель, руководивший прениями, призвал обвинителя к умеренности обвинения, обвиняемого — защищаться без страха, свидетелей — давать показания без лжи, присяжных — отвечать, следуя своей совести, и судей — применять закон без пристрастия.
Обвинитель выразил сожаление, что ему приходится обвинять брата, и свое желание, чтобы он оказался невиновным. Но он понял, что свод — дело всех школьников и обвиняемого; предписания Свода, все его запреты и все наказания установлены в интересах всех и каждого; обвиняемый мог убить или ранить себя, прыгая с высоты мачты, и общий интерес требует его наказания, если он виновен, но еще больше — его оправдания, если он невиновен.
Маленький обвиняемый защищался с уверенностью. Он откровенно признал, что спрыгнул, он признался, что нарушил закон и заслуживает наказания, хотя и раскаивается в своем непослушании. Но он был увлечен желанием показать товарищам свою смелость и уверенностью, что не причинит себе никакого вреда.
Другой школьник заявил, что он сам совершил проступок, побуждая его спрыгнуть и забыв запрещение закона. Третий, вызванный в качестве свидетеля, сказал, что видел, как обвиняемый прыгнул, и ему, к сожалению, приходится заявить об этом по обязанности говорить правду.
Защитник признал, что совершен проступок, но он выставил как смягчающее и извиняющее обстоятельство признание обвиняемого, его раскаяние и подстрекательство товарищей. Он просил жюри принять во внимание, что его друг — самый бесстрашный прыгун среди его товарищей по возрасту, и именно его бесстрашие и ловкость были причиной того, что он дал себя увлечь.
Обвинитель признал, что обвиняемый заслуживал бы венка, если бы его давали за бесстрашие прыгуна, но поставил вопрос, не было ли установлено запрещение именно с целью сдерживать бесстрашных и не следует ли применять этот закон главным образом к ним, чтобы охранить их от слишком рискованных затей.
Жюри единогласно признало обвиняемого виновным в нарушении Свода, но незначительным большинством присоединилось к мнению, что проступок извинителен.
Комитет пяти предложил не выносить другого наказания, кроме опубликования факта в школе. Собрание приняло это предложение, и Верховный совет учителей одобрил это решение.
Один из учителей в заключение напомнил детям, что они не должны теперь меньше любить маленького прыгуна, последнему — что он не должен меньше любить своих судей, всем — что они должны еще больше любить республику, которая столько сделала для их благополучия, и любить друг друга еще больше, чтобы быть достойными республики.
Я вышел изумленный и взволнованный всем, что видел, и проводил Динара, который возвращался к себе домой.
— Практический курс морали! — сказал я ему. — Я теперь хорошо понимаю ваших детей, ваших женщин, вашу нацию!
— И мы имеем, кроме того, специальный курс морали, который каждый проходит в течение двенадцати лет и познает все свои обязанности, все достоинства и добродетели, которые нужно приобрести, все недостатки и пороки, которых следует избегать. И этот курс, некогда столь пренебрегаемый и столь скучный, теперь является не менее привлекательным, чем другие, так как с ним связывают историю всех великих добродетелей и великих преступлений, знаменитых героев и знаменитых преступников.
Самые интересные книги, написанные нашими наиболее талантливыми авторами, наши романы, наши театральные пьесы — все содействуют воспитанию в его усилиях привить любовь к нравственности, и республика, неограниченная повелительница, не разрешает издавать никаких безнравственных произведений.
Вы даже можете сказать, что жизнь семьи есть постоянный практический курс морали, как вы только что назвали его, потому что, как только дитя раскрывает глаза, оно познает, повторяет и практикует только то, что нравственно: никогда, например, вы не увидите, чтобы дети лгали.
И зачем икарийские дети будут лгать, когда общность делает их такими счастливыми? Как могли бы они не любить эту общность и равенство, когда они дают им столько счастья!
Прощайте, я оставляю вас. Скажу вам только, что специальный «Журнал воспитания», распределяемый между учителями, держит их всегда в курсе всех новых открытий и улучшений, касающихся обучения.
Но вы ведь проведете вечер у моей матери вместе с Вальмором и его семьей. Мы сможем там поговорить немного о нашем гражданском воспитании.
Я уже два дня не видел Кориллу, и, несмотря на все мое возбуждение, мне казалось, что с тех пор прошло уже два века. Я испытывал сильную потребность видеть ее и слышать.
Поэтому я рано направился в дом ее семьи, чтобы провести там некоторое время, прежде чем направиться вместе с ними к госпоже Динаме.
Я еще не видел Кориллу такой красивой и любезной.
— А вот и вы, наконец, — сказала она, подходя ко мне. — Видно, что вам доставляет большое удовольствие видеть нас! Как могли вы не приходить два долгих дня и не засвидетельствовать своего почтения моему дедушке!.. Это плохо, очень плохо, и дедушка вами недоволен. Правда, дедушка? Но вы здесь… и мы прощаем… Ах, да, мы должны вместе петь у Динаизы! Посмотрим, не скомпрометирую ли я себя, когда буду петь с вами.
Мы спели.
— Неплохо, — сказала она, — и выйдет еще лучше, надеюсь, во второй раз.
Во все время пути она была чарующе весела. Вся маленькая семья госпожи Динаме была в сборе, и нас оказалось около сорока человек. Как все были ласковы, в особенности дети, какое было веселье, радость, счастье!
— Поистине вы счастливый народ, — сказал я Динару, с которым уселся в углу.
— Вероятно, самый счастливый народ на земле, — ответил он, — и это влияние нашей общности.
— И вашего воспитания.